About lost wolf

Намджун спускается к ужину. Сокджин удивляется, но быстро достает чистую тарелку, кубок и тащит из погреба вино. Наливает и снова уходит в сторону, за стол не садится, к еде не прикасается. Намджун встает молча, подходит ближе, отодвигает мальчишку в сторону, достает тарелку и возвращается к столу. Тарелка встает на стол, Намджун ее двигает в сторону на расстояние вытянутой руки от себя и говорит короткое: «Садись ужинать». — Я, — запинается Сокджин, — дома поем. Намджун кивает. Соглашается. Чего спорить? Дома, так дома. — Поешь и дома, я не запрещаю. Но сейчас садись и ешь. Намджун берет большое блюдо с тушеными овощами за край и двигает его к чистой тарелке ближе, второй рукой пододвигает блюдо с мясом. По запаху — говядина, интересно у кого Сокджин её выторговал. Насколько Намджун понял из дневного разговора, дела с провизией в деревне обстоят не лучшим образом. — Я жду, — настаивает Намджун, чувствуя, как внутри просыпается раздражение. Дети тоже чувствуют и притихают на лавке. Сокджин страдальчески заламывает брови и к столу идет, как на эшафот. Руку рубить бежал куда быстрее. Намджун отдает свою ложку, пододвигает палочки, и мальчишка косится на них с ужасом, словно не столовые приборы это, а как минимум капкан. Сокджин берёт ложку за черенок, косится на Намджуна, вздыхает страдальчески. — Я не могу, — признается, наконец. — И почему же? — Намджун подпирает кулаком щеку. Послушать интересно, хоть о причине он сам догадался. Было время подумать, понаблюдать. Сокджин может и не боится отчаянно, лишний раз язык за зубами удержать не может по молодости и складу характера, но этикет знает и по-своему его соблюдает. — Я же прислуга, — Сокджин отпускает ложку и отодвигает от себя. — Я покупаю вам хорошую еду, и не дело переводить ее на меня. Ты же знаешь, что нельзя. За такое и казнить могут, если кто воровством посчитает. — Но меня на «ты» зовешь, — усмехается Намджун. Сокджин вздрагивает и закрывает рот ладонью, глядя с ужасом. — Серьёзно? Не замечал? Мальчишка отрицательно мотает головой и убирает руку. — Меня устраивает, — признается Намджун, оборачивается на детей, улыбается. — Это вот к ним можешь обращаться, как маленьким правителям, а ко мне не нужно. Мне нравится, что иногда можно просто поговорить. Нормально, без формальности. Мне здесь, оказывается, этого не хватает. Тебе за это можно даже доплачивать. — Ты хорошо мне платишь, — поспешно говорит Сокджин и порывается подняться из-за стола, Намджун успевает поймать за руку и удержать. — Поесть придется, — говорит он и добавляет, — пожалуйста. Мы не сильно с тобой различаемся по происхождению, и что такое голод я знаю прекрасно. Я не могу есть, когда ты голодный стоишь у меня за спиной. Когда ты в принципе голодный. В этом доме еды более, чем достаточно. Не без твоей помощи. Ты делаешь свою работу, я делаю свою работу, в этом мы равны. Сокджин неловко ведёт плечами, и неудобством от него так и веет за версту. Намджун касается его без особой причины впервые, кладет руку на плечо, чтобы успокоился. Под одеждой мальчишка совсем жесткий и костлявый. — Ешь, — говорит Намджун, — и впредь ешь с нами. Хорошо? Без споров и неудобства. Сокджин кивает осторожно и за ложку хватается, словно за спасительный плот. Выдыхает лихорадочно и всё же тянется к блюду. Еды на его тарелке появляется мало, но начало Намджуна радует. Ложку он оставляет мальчишке, а палочки для еды забирает назад. Ужин у Сокджина получился наславу: морковь, лук, мясо. Вроде бы все тоже самое, что Намджун закидывал в котелки, но на вкус совсем не то. У мальчишки мясо мягчайшее, подлива густая, наваристая, пряная. Ласкает язык, греет нутро. Домашняя еда, от которой сердце стучит быстрее. Дети уплетают руками, Намджун их за это даже не осуждает. Вкусную еду нужно есть вкусно, а им вкусно без сомнения. — В деревне голод? — спрашивает Намджун. Сокджин похудел и голодный днями ходит не просто так. Ведь еду мог бы и с собой из дома брать, такое даже по дворцовым правилам разрешено. Мальчишка мычит протестующе и качает головой. Опускает ложку, найдя повод, и жует быстрее, чтобы ответить. — Сейчас нет. Но урожай страдает, если не спасти, зимой будет нечего есть. — Будет, — спорит Намджун. — Зерно привезем из других регионов. Голодать никто не будет. Сокджин кивает осторожно и снова берется за ложку после тихого, но настойчивого: «Ешь». Намджун выбирается из-за стола, доходит до стены с печкой, прикладывает ладонь к теплой поверхности кирпичей и думает. Река не должна была терять воду так стремительно, засуха не такая длинная, погода не такая жаркая, а сама она подпитывается подземными ключами. Вода не уходит просто так. — Завтра меня не будет весь день, — говорит Намджун не то стене, не то Сокджину. Оборачивается и задумчиво смотрит в пол. Во всем этом есть что-то странное, в прошлые года дождей не бывало куда дольше, но никто не жаловался на пересушенные реки. У отца Тэхена для этого был целый кабинет министров, чтобы следить, ведь все понимали откуда берутся еда и вода. — В лесу есть болото, — Намджун поднимает на мальчишку взгляд и сам себе кивает пару раз. — Если с подземными ключами что-то стало, если вода действительно ушла, оно должно было начать пересыхать первым. Лес начал бы увядать, грибы бы не росли. Я проверю его завтра, но что-то здесь не так. Я слышу, как щебечут стрижи, ночью ухают совы. В лесу есть жизнь, а без воды это невозможно. Намджун отходит от печи и проходит до середины кухни. Он наскоро прикидывает сколько потребуется времени, чтобы добраться туда. Идти не далеко, и за день точно управится, но выйти придется до рассвета, а значит… — Ты сможешь остаться на ночь? — спрашивает Намджун, возвращаясь к скамейке. Сокджин давится, кашляет и, чтобы не выплюнуть все обратно на тарелку, закрывает рот ладонью. Намджуну приходится сходить за тряпкой. — Уже поздно, а уйду я рано, ты до дома едва успеешь дойти, когда назад нужно будет возвращаться. Родители будут волноваться? Мальчишка вытирает ладонь тряпкой и пожимает плечами. Наевшиеся дети сползают со скамейки и начинают возиться у ног Намджуна. — Они знают, где я, — просто отвечает Сокджин, не уточняя, будут ли волноваться его родители от этого сильнее или меньше. Мальчишка подрывается со скамейки, чтобы сполоснуть руки, но Намджун ловит его на полпути за локоть. В этот раз не крепко — синяков не останется. — Они не будут волноваться из-за того, что у тебя на щеке? — уточняет Намджун. — Не конкретно из-за этого, я так понимаю, это они ещё не видели. А в целом. Есть какие-то проблемы, из-за которых они будут очень волноваться, если ты не придешь домой ночевать? Сокджин уверяет, что нет. Намджун почему-то верит и отпускает укладывать детей. Те, к слову, на мальчишку сами вешаются, что ни ловить, ни уговаривать Сокджину их не приходится. Сам он устраивается там же — в детской, на полу. Намджун находит ему матрац потолще, подушку помягче, приносит мазь мазать щеку. И пока мальчишка возится под любопытные взгляды малышей, спрашивает: — Ты этикет знаешь откуда? Сокджин застывает на мгновение, оборачивается и опускает руки. Словно виноват в чем-то. — Я служкой был здесь. Раньше мы в другом месте жили, но ушли, когда пришла война. Солдаты отбирали всё — дома, еду, и мы ушли. Здесь мать кухаркой устроилась, отец — отличный плотник, а я так — как любой паж бегал с поручениями и всякими мелкими делами, а не сказал, потому что ты меня бы сразу вышвырнул прочь. Мало ли я фанатик какой королевской семьи, не безопасно. Сокджин сглатывает, сцепляет свои пальцы и очень тихо признается: «А я очень хотел».