About lost wolf

Ночь выдается ясная, тихая. По небу рассыпаются звезды, и редко где ухают совы. В лагере трещит костер. Намджун не спит, лежит, заложив обе руки за голову. Всё же красиво. Тогда был кажется февраль, а может декабрь. Намджун помнит лишь снег вокруг, кусачие ветра и ясные звезды в зимнем небе. В той деревне он жил с весны и с её же приходом собирался уходить. Жил Намджун у кузнеца, напросившись в ученики. Учился делать ножи, ковать лошадей, набивал руку на любую работу, выполнял мелкие поручения. Деревенька была небольшая, но из-за расположения вблизи торгового пути, довольно оживленная. Всегда кто-то приходил, что-то приносил на торговлю или обмен, кто-то, наоборот, уходил в поисках лучшей жизни или приключений с торговцами, или сам по себе. Шатер возник из ниоткуда, просто появившись однажды среди поля ярко-красным куполом, увитый воздушными шарами и фигурками бумажных зверей. Никто не видел, как они пришли — бродячий цирк, полный уличных артистов, музыкантов, гимнастов. Никто не видел ничего более потрясающего. Веселая музыка, сахарные конфеты причудливых форм и цветов, яркие одежды, разрисованные красками лица, мигающие гирлянды, смех, улыбки. Вокруг шатра всё блистало, а внутри творилась магия. Под куполом среди белого дня распускались звезды, щебетали неведомые птицы, гимнасты танцевали на тонких канатах, летали без крыльев так высоко, что одно неверное движение и разобьёшься насмерть. Цирк открывался с наступлением сумерек, стоило солнцу спуститься к горизонту. Много позже Намджун узнал, что в сумерках костюмы из дешевой, блеклой от множества стирок, ткани, с росчерками шрамов от заштопок, выдать за роскошества проще. Перед шатром всегда открывалась ярмарка: гадалка, способная предсказать судьбу, амулеты, привлекающие удачу и отпугивающие все плохое, бусы из самоцветных камней, всевозможные сладости, маски и куклы, травы. Люди шли веселиться, спускали деньги, завороженно слушали истории и рассказы о дальних странствиях, других землях, других людях. Смотрели на других людей: на темную кожу, на холодные голубые глаза других, на светлые волосы третьих. Обитатели цирка всегда были учтивы, приветливы, улыбчивы. От них у Намджуна холодком по спине пробирало. Неестественные движения, слишком долгие немигающие взгляды, как куклы, которых продавали за пределами циркового шатра. Намджун их побаивался, чуял что-то нехорошее. Гнетущее, тоскливое, вязкое. Безысходное. Намджун был слишком юн, чтобы в этом разбираться и просто держался подальше, наблюдая издалека. Цирком управлял человек неопределенного возраста. Сухое лицо с впалыми щеками, прямая спина, седые волосы, непозволительно густые и длинные, он не собирал, позволяя тем свободно путаться. Иногда казалось, что человек стар, и лицо его исчерчено морщинами, а иногда ему нельзя было дать и больше сорока. Он носил меховые вещи (единственный в труппе), от которых пахло пылью и чем-то пудрово-неприятным. Запах тянулся за ним шлейфом, где бы и в какую погоду он ни шел. Со временем черты лица из памяти Намджуна стерлись, и он с трудом бы мог утверждать был ли человек женщиной или мужчиной. Он был человек — это все что помнил волк. Рядом с человеком всегда крутился мальчик. Лохматый, с голодными глазами, тощий, как смерть, в старой не по размеру огромной кофте вместо теплой куртки. Лет ему было не то пять, не то семь, может девять, и из-за болезненной худобы он казался младше. Мальчишка здоровался со всеми всегда, бегал, как собачонка по мелким поручениям, и в отличие от всех остальных — улыбался по-настоящему, всем своим ещё живым нутром. Человеку нравилось иметь ручного волка. Ему вообще нравилось иметь все необычное, диковинное: шубу из меха кошки, которую давно уже никто не видел в местных лесах, гимнаста, способного уместиться в крошечной коробке, девушку, чья кожа была настолько тонка, что можно было рассмотреть, как движется кровь по венам. Каждый артист цирковой труппы имел в себе что-то уникальное. Каждый, принадлежащий шатру, был частью коллекции человека. Намджун не знал, как мальчишку звали, никогда не искал встречи, не интересовался особо, щенок и щенок, не его дело. Но тот всегда был в поле зрения, маячил где-то далеко у шатра или пробегал тенью мимо кузни, когда Намджун выходил во двор. Он не специально — слишком маленький, чтобы до такого додуматься, слишком занятой. Однажды ночью по деревне ударил лютый мороз, настолько сильный, что Намджун едва не примерз пальцами к ручке двери, выбираясь из кузницы. Воздух был кристально чистый, буквально прозрачный. Человек уже вышел за пределы деревни, его следы остались на снежной тропе, а мальчишка, укутанный всё в ту же кофту, бежал, чтобы догнать. К груди, покрасневшими от холода руками, он прижимал котомку. Тяжелую, норовящую постоянно выскользнуть. Намджун поёжился, даже на вид детские пальцы болели от холода. Ребенок проваливался под снег до самых коленок и с трудом переставлял ноги, но все равно бежал, и со стороны это смотрелось очень смешно. Намджун бы обязательно посмеялся, не начни у него у самого подмерзать ноги. Он уже и развернулся, и сделал пару шагов прочь, когда мальчишка все-таки запнулся и распластался лицом в снег. Котомка вылетела из рук, и все ее содержимое — какие-то деревянные колобашки, разлетелось по сторонам. Мальчишка утер снег с лица рукавом и, вцепившись в дрожащие не то от обиды, не то от холода губы зубами, тут же принялся собирать свою ношу. Намджун не должен был лезть — не его забота. Не должен был оборачиваться — у него своих дел было невпроворот. Еще нагретые изнутри варежки легли в детские руки под испуганный писк. Мальчишка вскинул испуганный взгляд, а пальцы его не могли даже согнуться. Их судорожило при малейшей попытке сдвинуть. — Отморозишь руки, — рявкнул на него Намджун, — новые не вырастут. И принялся собирать рассыпавшееся барахло.