About lost wolf

Чонгук просыпается резко, от зудящего назойливого чувства беспокойства. Не открывая глаз, переворачивается на другой бок, тянется всем собой до стона и только после этого подрывается. Потому что в доме больше никого нет. В воздухе еще пахнет сырой собачьей шерстью, но волка нигде нет. А в груди нарастает потребностью встать и бежать. Делать что-то, нестись со всех ног. Кто-то где-то отчаянно нуждается в его помощи. Чонгуку странно от этого зудящего чувства, и очень чешется между лопатками. Не снаружи на коже, а изнутри между костями. Буквально до желания вспороть грудь и расцарапать изнутри все в клочки мяса. Он выбирается из постели, за секунду выглядывает в каждое окно в спальне, выходит в сени и на крыльцо. Волка нет нигде, ни во дворе, ни за калиткой. Чонгук запускает пальцы в волосы, сжимает их, отпускает и сглатывает вязкую слюну. На секунду он допускает мысль, что волк мог уйти на охоту, и сам же гонит прочь, шикая на себя сквозь зубы. Не ушел бы. Зверь от него и шага накануне не сделал в сторону. Даже если Чонгуку нужно было разложить цветы в сенях, вернуться на кухню к столу, а потом обратно, волк ходил следом по пятам. Чонгук выходит на крыльцо, спускается по ступенькам и встает ногами на траву. Смотрит влево, смотрит вправо. Дом стоит так, что куда ни пойди — все равно попадешь в лес. У Чонгука крутит живот, что он даже хватается за него ладонью, гладит, чтобы успокоился, и просто идет вперед. Куда смотрит, туда и шагает, бездумно переставляя ноги. Просто ускоряется с каждым шагом. Всё быстрее и быстрее, пока не срывается на бег. Камни, палки, шишки впиваются в ступни, и боль в ногах перебивает боль в животе. Чонгук кричит. И плачет. Скорее от злости и безысходности, потому что, ну… куда он бежит? Чем он поможет? Чонгук спотыкается, но не падает, вовремя ухватившись за ветку. Он успевает глубоко вдохнуть, а в следующую секунду сгибается в приступе тошноты. Чонгук почти не ел за последние сутки, и рвать особо нечем, но желудку так плохо, что он выплюнул бы его, если бы мог. Чонгук сплёвывает вязкую слюну, вытирает губы ладонью. С плеч вдруг скатывается мурашками, как горячей водой, и легче становится. Всё легче. Дышать проще, ощущать себя в пространстве. Боль уходит на второй план и не мешается, не тревожит. Чонгук поднимает взгляд, осматривается, разворачивается. Место изменилось — кусты выше, травы больше, но в целом — то же самое. Он его знает. Он был здесь уже однажды. Слева родник, а рядом с ним дерево с ободранной корой и оттого потемневшей древесиной на этом месте. Чонгук сам содрал её, чтобы сделать плошку для воды. Это было его шансом на свободу, которым ему даже в голову не пришло воспользоваться. Он думал об этом позже — он ведь бежал. Бежал так быстро, как только мог, ветки хлестали его по рукам, цеплялись за одежду, дыхания не хватало, но бежал он просто потому что мог, а не ради того, чтобы убежать. Подвернись в замке такая возможность — Чонгук бы сбежал и никогда бы не вернулся, но здесь в лесу всё было иначе. Здесь всё было честно. Здесь было хорошо. Чонгуку ведь тогда и правда даже в голову не пришло убежать. И не в сестре было дело. — Я ведь даже дороги не запоминал, когда бежал, а назад вернулся, — усмехается Чонгук и невольно улыбается. Тэхён столько раз повторял, что теперь его из-под земли достанет, если тот уйти вздумает. Но ни один из них не заметил, что это Чонгук находит к нему дорогу первым. Это не сложно. Нужно просто позволить ногам идти. Или бежать. Чонгук улыбается шире, глубоко вдыхает и срывается с места на бег. Чтобы ветками по рукам и дыхание перехватывало. Просто вперед, куда хватает взгляда. Через поваленные бурями деревья, пугая притаившихся птиц. Так просто. Поляна практически не изменилась, только кострище затянулось зеленой травой. Тэхён бледный, лежит на земле, свернувшись в комок, дрожит мелко. Глаза закрыты, не то дремлет, не то еще в себя не приходил. — Нашёл, — Чонгук выдыхает облегченно. Тэхён называет его «Глупый волчонок», Чонгук теперь его будет звать «Глупый волк». — Глупый, глупый, глупый волк, — шепчет Чонгук. Ему только и остается, что улечься рядом, обвиться вокруг и ждать, когда все закончится. Тэхён холодный, словно неживой, но дыхание глубокое, сердце бьется быстро. Чонгук прижимает ладонь к его груди и гладит лениво, медленно. У Тэхёна мышцы каменные. Их судорожит по очереди, и Чонгук Тэхёна сжимает сильно-сильно, если бы он мог — всю боль забрал бы себе. Они лежат долго, пока солнце не поднимается из-за горизонта полностью, а Чонгук не проваливается в бездумное состояние. — Я не хотел, чтобы ты видел, — хриплый голос вытаскивает Чонгука из тяжелой полудремы, когда не сон и не явь вокруг. Тэхен теплее, мышцы расслабились, сердце бьется медленнее. Он разворачивается к Чонгуку лицом, улыбается слабо и тут же закрывает глаза. Еще совсем без сил. Ладонь, которую Чонгук держал на сердце, прижимается между острых лопаток. Чонгук смахивает ей все прилипшие к коже мелкие ветки, листья и прижимается теснее. — Никогда больше не смей уходить от меня в такие моменты, — говорит он без упрека и без злости, — хуже нет не знать, что с тобой происходит, и где ты. — Это страшно, — сипит Тэхен, — а помочь ты не сможешь. — Неизвестность страшнее, Тэхен. Сам ведь знаешь. Тэхен наверное знает и наверное соглашается, потому что не отвечает. Он лежит тихо еще какое-то время, а потом внезапно извиняется. Уверенным тихим «извини». — Извини, что я забыл. Извини, что напугал так. Тэхён сглатывает тяжело, тычется носом Чонгуку в шею. — Извини, что все так вышло, — говорит, а потом внезапно добавляет, — прости, что забрал тебя из дома, прости, что запугивал и злился. Извини, что ранил. Извини, что с нами всё так вышло. Прости, что не извинился раньше. Я должен был сразу, а мозгов хватило только сейчас.