About lost wolf

Первый раз в себя Намджун приходит, когда вокруг темно, пахнет чем-то едким, и невыносимо болит голова. Должно болеть тело, но его он не чувствует. Второй раз Намджун приходит в себя, когда совсем близко несколько голосов наперебой спорят шепотом, но слов разобрать не успевает, когда снова проваливается в темноту. Третий раз он просыпается с тяжелой головой, ноющей болью в каждой мышце и Чонгуком перед глазами. Намджун ожидал увидеть кого угодно, но не тэхенового мальчишку. Тот сидит на полу, разминает в руках что-то зеленого цвета, мурлычет под нос какую-то мелодию. Даже мутным взглядом в омеге изменения очевидны: в позе, в голосе, во взгляде, когда Чонгук оборачивается проверить. Совсем не похож больше на клочкастого дикого волчонка, брошенного и ожидающего подвоха со всех сторон, готового защищаться. Спокойный, взрослее. Намджун сглатывает сухим горлом и думает невольно, что Тэхен мальчишку приручить сумел. — Доброе утро, — язвит Чонгук, но совершенно беззлобно. Он хватает лежащую у ног тряпку, вытирает руки и поднимается на ноги, чтобы подойти ближе. Намджун морщится, когда тот касается его лба холодной и влажной ладонью, от которой остро пахнет пихтой. Чонгук его поит, выжимая воду с матерчатого куска по каплям. Намджун порывается встать или хотя бы перевернуться, потому что невозможно пить, лежа на животе, когда даже голову поднять не можешь, но в нем так мало силы, что даже Чонгук без труда удерживает его на месте. — Куда крутиться? — говорит он строго. — У тебя на спине знаешь что? Лежать тебе, пока все коростой не затянется. Уж терпи. Поверь, я знаю, каково это. Чонгук поит его еще трижды, старается аккуратно, но большая часть воды все равно остается на подушке. У Намджуна нет сил возмущаться, но омега замечает сам и подкладывает полотенце, приподняв Намджуну голову. — Ты три дня в себя не приходил, — Чонгук отвечает, опережая вопрос. — Напугал всех, потому что Юнги ждал, что ты очухаешься через сутки. А ты почему-то нет. Чимин не спал все это время, тут сидел, как привязанный. Его только сегодня удалось уговорить отойти на пару часов и то, только под честное слово, что я сразу позову, если ты глаза откроешь. А я всё ещё не зову, а он мне голову отгрызет. Чонгук суетится вокруг кровати, и как нарочно уходит из поля зрения. Намджуну остается ориентироваться лишь по звукам, но каждый из них, словно гвоздь в голову. Чонгук и не шумит даже, а все равно слишком. Намджуну лишь знать хочется, где Сокджина держат и что с ним сделали. Чонгук затихает, и мягко ступая с пятки на носок, босыми ногами подходит к кровати, встает так, что Намджуну видны его колени и щиколотки. — Мне жаль, — раздается очень тихо. Уж кто-кто, а вот Чонгуку точно не должно бы. Он присаживается на край кровати, и Намджун всем собой вздрагивает, когда его головы касаются. Чонгук проводит один раз по затылку и поднимается на ноги резко, словно сбегать собирается. — Позову Чимина, — говорит он, — я ведь не шучу про откушенную голову.

***

Намджун успевает задремать, но когда дверь тихонько скрипит, резко выныривает из дремы. Чимина он способен узнать даже не по шагам, запаху или силуэту. Намджун не знает как это работает, но он чувствует само присутствие. Если однажды он будет слеп, глух и потеряет нюх, все равно узнает. Кровать прогибается, и Намджун невольно улыбается, когда омега укладывается ему под бок, почти что нос к носу. У Чимина воспаленные красные глаза, которые все еще слезятся, слипшиеся ресницы и жалобно заломленные брови. — Я люблю тебя, — выдавливает из себя Намджун. У него язык такой сухой, что липнет к нёбу, но чувств так много, что его разорвало бы, промолчи. Так много лет. И ничего не изменилось. Чимин закрывает глаза, и слеза скатывается к носу, падает на губы. Намджун никогда их не целовал и никогда уже этого не сделает. Не потому, что честь и достоинство, у Намджуна ничегошеньки нет, потому что Чимин. У омеги семья, которую он любит всем сердцем, и чувство вины за то, чего никогда быть не может. — Мне так стыдно перед всеми, — шепчет Чимин и слизывает осевшую на губах слезу. — Я так злюсь на Тэхена, и так сильно ревную тебя к этому мальчишке. Так гадко. Ты всегда был моим, а теперь тебя нужно отдать. Это так эгоистично и подло, но и больно тоже. — Чимин… — Я люблю тебя, помнишь? Это не изменится. «Не изменится», — думает Намджун согласно, когда Чимин ломается под натиском усталости и тихо дремлет рядом, убаюканный долгим молчанием. Их отношения не менялись много лет и вряд ли изменятся в будущем. Возможно, что в другой жизни все будет иначе. Намджун давно перестал представлять, как это могло бы быть, да уже и не получается. А вот Сокджина — да. Мальчишку себе Намджун бы очень хотел, когда тепло и спокойно рядом, когда оно твое, не больное, не сложное. Когда прикоснуться можно без опаски, когда защищать нужно. Когда не страшно, что отберет кто-то. Представить Сокджина рядом Намджун может без труда: утром, днем, вечером. Ночью лучше бы не стоило, но Намджун альфа, а мальчишка красивый, и нет-нет, да мысли сами собой лезут в голову. Юнги приходит проверять их через час, может два. Намджуну сложно ориентироваться наугад. Он даже окна не видит, чтобы иногда посматривать. На Чимина Юнги косится, но не говорит ничего. Совершенно. Молча меняет повязки на спине Намджуна резкими, дергаными движениями. Должно быть больно, Намджун на его месте хотел бы причинить сколько-то боли, но нет. Онемевшая спина чувствует только тяжесть и отдаленный холод, как бывает, когда на улице морозы, а ты смотришь на них в окно. Вот они рядом, но дотянуться до тебя не могут. Юнги проверяет и Чимина: дыхание, пульс. Намджун косится на него, но и это Юнги не поясняет. Гладит своего омегу по волосам и уходит. Чимин просыпается ночью, по крайней мере Намджун так думает, потому что в комнате темно-темно, а за дверью тихо-тихо. За окном шумят деревья, раскачиваемые ветром. Такой ветер обычно пригоняет черные тучи, яркие грозы и сильные дожди, заканчивающиеся за несколько минут. Чимин Намджуна поит, в отличие от Чонгука не проливая на подушку половину стакана. Теплая вода на вкус малоприятная. Чимин поит его в несколько заходов, и когда убирает стакан, Намджун высовывает язык, словно проглотил что-то кислое или горькое, сглатывает появившуюся слюну, с удивлением замечая, что язык его слушается лучше, чем накануне. Чимин возвращается на кровать, больше не ложится, а садится рядом, поджав под себя ноги. — Мне показалось, — хрипит Намджун, — или Чонгук… Чимин таращится на него удивленно с секунду и расплывается в улыбке, кивая несколько раз. — О чем ты вообще думаешь? — фыркает Чимин. — Не знаю, что у них произошло с Тэхеном. У нас не было времени обсудить, но они оба изменились. Мне сложно выразить то, как именно, но это… очень красиво. Чимин гладит себя по колену, смотрит куда-то в сторону с пару секунд. — Они теперь «вместе», — говорит он. — Вот как бы я это описал. Раньше они были около друг друга, а теперь вместе. Чимин стряхивает что-то с покрывала и улыбается широко-широко, почти шкодливо. — Я же говорил, — тянет он, и Намджун улыбается в ответ. — Природа прекрасно знает, что делает и когда. Всех так волновало, что они зачать не могут, а переживать нужно было совсем за другое. — Тэхен не знает, да? Чимин поджимает губы и качает головой отрицательно. На это Намджун улыбается тоже. От этой предсказуемости внутри сжимается сердце в приступе нежности. — Хватает ему забот, — коротко говорит Чимин. — Злишься? Чимин снова фыркает и на этот раз отворачивается. Злится. По-другому и быть не могло. За всё время, что Намджун их знает, откровенных ссор между братьями и не было. Вот когда с обидой, злостью лютой — не было. Намджун не хотел быть причиной первой такой, но… Чимин злится на ситуацию, не на Тэхена. Иначе бы даже разговаривать не стал. — Я на тебя злюсь, — говорит Чимин. — На Сокджина очень сильно злюсь. На него больше всех. — Чимин… — Это ваша вина. Ты пострадал из-за его глупости. Он придумал себе, что он взрослый и смелый. Он знал, что ты пойдешь за ним. Легко быть взрослым и смелым, зная, что тебя все равно спасут. Это его вина, Намджун. И простить это я не обещаю. — Мы не знаем, как он попал в цирк. Они были для него семьей, не лучшей, но семьей. Он дал им возможность уйти. Чимин, он детей защищал. Он не хотел, чтобы я пришел. Он хотел, чтобы я знал, от чего защищать вас. В случившемся виноват только я. На меня злись. — На тебя я тоже злюсь, — Чимин замолкает на время и принимается расковыривать нитку на рукаве своей рубашки. Глаза к темноте привыкли, и видно практически все. Чимин ковыряет нитку долго, словно тянет время и что-то обдумывает. Потом косится на Намджуна и сам себе кивает. — Знаешь, — говорит он тихо. Так, словно ему с чем-то нужно было смириться. — Ты ведь совсем не обязан оставаться с ним. — Мы столкнулись тогда, и спустя время столкнулись снова. Омеги выбирают себе пару, Чимин. Тебе ли не знать? Чимин вздрагивает, отпускает наконец нитку и сникает. Намджуну горько, что это происходит так. Но Чимин выбрал свой путь, а Намджун имеет право на свой. — Мы связаны. Очень давно. И, — Намджун тянется рукой до омеги, касается его колена, — он мне нравится. Я хочу остаться. Чимин молча кивает. Намджун знает это горькое чувство не понаслышке. Когда понимаешь, что сделать ничего не сможешь, да и права не имеешь. Отпустить придется, и это будет настолько больно, что захочется бежать прочь, никогда не видеть, ничего не знать. Намджуну остается лишь надеяться, что Чимин так не сделает — не вычеркнет его из своей жизни, как когда-то не сделал Намджун. — Я люблю тебя, это не изменится. Помнишь? — говорит он и сжимает колено Чимина. — И буду тебя любить всегда. Детей твоих, их детей. Вы моя семья. Я за тобой пойду куда угодно и сделаю ради тебя что угодно. Но мне нужен он, чтобы все было хорошо. Так будет честно. Чимин шмыгает носом, кивает и принимается вновь ковырять нитку на рукаве. По окнам начинает колотить дождь, и Намджун убирает свою руку. — Сокджин в порядке. Ты спрашивал тогда, — говорит Чимин после долгой паузы. Голос у него звучит шуршаще-тихо. — Я уверен, что он здоров. То, что случилось с ним в детстве, было криком о помощи. Он не умел о ней просить, да и не знал у кого. Чтобы выжить, организм всё сделал сам — он привлек внимание. Ты помог. Всё наладилось и запах пропал. Это совсем не значило, что с ним что-то не так. Просто внимание ему больше было не нужно. То был не его запах, то была попытка выжить. Он сейчас пахнет, не ты один его слышишь. Не ярко, не выражено. Мне кажется, что сейчас он сам не хотел привлекать к себе внимания. Он очень отчаянный, Намджун. Он выбрал тебя будучи ребенком и готов был остаться один на всю жизнь, если бы вы не встретились. Это неправильно. Чимин закрывает лицо руками и стонет устало. Намджуну от услышанного равнодушно. Его не радуют слова омеги, не печалят, не пугают. Сокджин отчаянный. Намджун и сам знает. Он, вероятно, и остальное знал, и то, что мальчишка выбрал его давно, и то, что один был готов остаться. — Он упрямый, — говорит Чимин, — упертый. Намджун улыбается и закрывает глаза. Он знает. Они друг друга стоят. — В нем есть что-то жуткое, темное, страшное. Чимин наклоняется, целует Намджуна в затылок и сползает с кровати. — Однажды я смогу с ним смириться, — говорит он и идет через комнату к двери.