Fear of lieaving

      Придя в общежитие после занятий, я сразу же дисциплинированно написал ассистенту доктора Чжана, а потом взялся за домашнее задание по истории искусства — эссе про одного из скульпторов-классицистов и его влияние на развитие классицизма в целом. Я мысленно поблагодарил свою нервную систему за то, что по всем предметам, кроме экономики, мне удалось не отстать.       Поскольку Ханя не было, я имел возможность наконец-то спокойно позаниматься. В остальное время он почти постоянно меня отвлекал. Помню, как-то раз я пытался готовиться к контрольной по алгебре, а мой дорогой друг, сидя в этой же комнатушке, болтал по телефону со своим ненаглядным: «Эта кофта мне жизненно необходима! Внешний вид может способствовать успеху, ты же сам говорил. Вот я и следую твоим мудрым советам».       Тут Хань посмотрел на меня, и я закатил глаза. Он работал официантом в модном ресторане в центре города, и это часто служило ему оправданием, если он выходил за пределы суммы, предназначавшейся для пополнения его гардероба. Кофта за двести долларов была нужна ему для работы, которая приносила девять баксов в час! Хань подмигнул мне в ответ, и я зажал ладошкой вырывающийся смех. Сехун всегда сдавался на его уговоры.       Быстрого ответа от Чанеля я не ждал. Как старшекурсник и наставник многочисленных студентов доктора Чжана, он наверняка был страшно занят. Да и чего ради ему бросаться помогать отстающему второкурснику, который пропустил две недели занятий с промежуточной аттестацией и ни разу не был на его семинаре? Я собирался объяснить ему, что буду усердно заниматься и постараюсь не отнять у него слишком много времени.       Через пятнадцать минут после того, как я отправил письмо, пришел ответ. Пак Чанель писал сухо — в официальном виде (в тон мне).       «Здравствуйте, мистер Бен!       Доктор Чжан сообщил мне о том, что Вам необходимо закрыть пропуски по макроэкономике и выполнить задание, за которое Вы получите промежуточную аттестацию. Поскольку профессор разрешил Вам отработать долг. Вы не обязаны объяснять мне причину своего отставания. Я — ассистент преподавателя, и помогать отстающим — моя работа.       Мы могли бы встретиться в кампусе, желательно в библиотеке, и обсудить Ваш проект. Задание серьезное и потребует от Вас большой самостоятельной работы. Доктор Чжан объяснил мне, в какой степени я должен Вам помогать. Прежде всего он хочет увидеть, что Вы способны сделать сами. Но общие установки я Вам, конечно же, дам.       Мои семинары проходят с часу до двух дня по понедельникам, средам и четвергам. Однако эти занятия посвящены не пройденному материалу, а тому, который изучается на лекциях в данный момент. Вам же, я думаю, нужна помощь в освоении тех тем, что Вы пропустили за последние две недели. Сообщите мне, когда Вы могли бы приходить на индивидуальные занятия, и мы договоримся о встрече.       ПЦ»       Я стиснул зубы. Письмо было безукоризненно вежливое, но от него попахивало снисходительным высокомерием. А что означала подпись — «ПЦ»? Это был знак дружелюбия, небрежность или ирония над моей попыткой произвести впечатление серьезного, зрелого студента? В своем послании я намекнул на личные обстоятельства, помешавшие мне ходить на лекции. Надеялся, что Пак не станет расспрашивать о деталях. Но он не просто дал понять, что не хочет знать этих деталей, а еще и продемонстрировал свое презрение ко мне как к человеку, который не умеет разделять учебу и личную жизнь.       Перечитав письмо, я только сильнее разозлился. Так, значит, он считает, что я тупой и не в состоянии сам освоить пропущенный материал? Хм.       «Мистер Пак!       Я не смогу посещать Ваши семинары, потому что по понедельникам и средам с часу до полтретьего дня у меня лекции по истории искусств, а в четверг после обеда я преподаю в школе. Я живу в кампусе и свободен по понедельникам и средам в конце рабочего дня, а также почти каждый вечер и по выходным (если не занимаюсь с учениками). Я начал разбирать материал по ВВП, инфляции и индексу потребительских цен. Выполняю задания в конце девятой главы. Если мы с Вами встретимся и Вы объясните мне, в чем должен заключаться мой проект, со всем остальным я вполне справлюсь сам.       Бэкхен.»       Я нажал «отправить» и секунд двадцать чувствовал себя на коне. Но на самом деле я едва заглянул в девятую главу. А комментарии к диаграммам спроса и предложения казались мне тарабарщиной, куда для прикола напихали значков «$» и других непонятных закорючек. Что касается ВВП, то я просто знал, как расшифровывается это сокращение. Приблизительно. Боже, что я наделал! Я высокомерно отклонил помощь человека, которому поручил меня профессор, хотя был вовсе не обязан давать мне второй шанс. Но дал.       Услышав характерный сигнал, я нервно сглотнул и открыл папку «Входящие»: Пак Чанель прислал ответ.       «Бэкхен!       Если Вы предпочитаете осваивать материал самостоятельно, то это, конечно, Ваше право. Тогда я подготовлю то, что нужно для Вашего проекта, и давайте встретимся, к примеру, в среду после в два дня. Вас это устроит?       ПЦ       P. S. А что Вы преподаете?»       Судя по всему, он на меня не рассердился. Ответ был вежливый, даже милый. А я, когда писал свое предыдущее письмо, так разнервничался, что потерял способность трезво мыслить.       «Чанель!       Я даю уроки игры на пианино ученикам средних и старших классов, которые занимаются в школьном оркестре. Только что вспомнил: я обещал двум своим ребятам в среду днем помочь с их инструментами на конкурсе.       Может быть, мы могли бы встретиться как-нибудь вечером? Или в субботу?       ББ»       «Бэкхен!       Пианино? Это интересно.       К сожалению, до конца недели у меня все вечера заняты, в выходные я тоже редко бываю свободен. Но как-нибудь мы с Вами обязательно встретимся, а чтобы Вы не тратили времени даром, я Вам через несколько часов вышлю необходимую информацию о проекте, и мы сможем все обсудить по электронной почте. Согласны?       ПЦ» «Спасибо, Чанель, это было бы здорово.       ББ»       «Бэкхен!       Я пришлю Вам материал по вашему проекту, как только доберусь до дома, и мы все обсудим.       ПЦ»       Увидев, как легко Чанель идет на контакт, стало легче, и я улыбнулся. Но улыбка могла с моего лица, когда я вспомнил, что ни с кем, кроме Ханя и Ифаня, так легко я не мог разговаривать.       «Черт! — подумал я. — Пора бы перестать всех и вся сравнивать с Ву». И тут до меня дошло, что мне по-прежнему ужасно его не хватает. За три года мы друг к другу очень привыкли, но он ушел и отвык, а я до сих пор нет. Я до сих пор связывал с ним свое настоящее и будущее и только теперь начинал мириться с мыслью о том, что он уже в прошлом. Я только теперь решился посмотреть правде в глаза, хоть это было и больно.

***

      Как только мы поступили в университет, Ифань записался в студенческий клуб, где состоял его отец. Я не разделял стремления своего парня непременно влиться в какую-нибудь группу и сам не спешил вступать ни в одно из обществ. Ву это не слишком-то беспокоило: главное, чтобы я не мешал ему развивать навыки общения, так необходимые для будущего политика. Как-то раз он даже сказал:       — Хорошо, что ты у меня такой!       — «Такой» — это какой?       — Чертовски независимый! — рассмеялся он.       До сих пор мне не приходило в голову, что тогда, почти три недели назад, он не только ушел от меня сам, но и увел за собой чуть ли не всех, кто составлял мой тщательно подобранный круг общения. Без Ифаня меня перестали приглашать на вечеринки. Конечно, Сехун и Хань иногда брали меня с собой, но лишь постольку, поскольку я входил в список вещей, которые приветствуются на любых тусовках: алкоголь и толпа людей — это никогда не лишнее. И из «чрезвычайно независимого» я превратился в предмет праздничной обстановки.       Встречи с бывшими друзьями получались в лучшем случае неловкими. Целую неделю ребята из клуба каждое утро продавали кофе, сок и выпечку прямо под дверью главного библиотечного корпуса: собирали деньги на проведение тренинга по развитию лидерских способностей. А девицы из общества «Дельта-дельта-дельта»* разбили на газоне палатки, возле которых дымились портативным электрическими плитами. Это должно было привлечь всеобщее внимание к проблемам бездомных людей. Я тогда спросил у Лу: «Интересно, все ли бездомные вынуждены таскаться с электрическими плитами и другим дорогостоящим инвентарем?», на что он фыркнул: «Я им говорил, что это нелепо, но все бестолку».       Короче, куда бы я ни направился из своей общаги, мне обязательно встречались люди, с которыми у нас еще совсем недавно были прекрасные отношения. Но теперь от меня прятали глаза, хотя кое-кто махал рукой или улыбался, прежде чем сделать вид, будто не может оторваться от какого-то очень важного разговора. Еще меньше было тех, кто бросал мне: «Привет, Бэкки!», но я не стала говорить этим ребятам, что меня так больше не зовут.       Первое время Хань твердил, будто мне просто кажется, что меня все избегают. Но через две недели он был вынужден признать: «Когда пара распадается, людям приходится делать выбор, с кем из бывших партнеров они будут проявлять солидарность. Такова человеческая природа. Ну, а вообще… Это так трусливо! Если у нас с Се будет так, то я плюну всем в лицо… и ему тоже». Видимо, не зря он ходил на лекции по психологии. Но друг взял в ней верх над беспристрастным психологом, и мне это было очень приятно.       Я не удивился, что, выбирая между мной и Кеннеди, почти все предпочли его. Ведь, в конце концов, для них он был свой. Общительный, обаятельный парень, настоящий будущий лидер.       А я — тихий, со своими странностями. После разрыва наших с ним отношений для всех, кроме Ханя, я стал простым студентом и свободным человеком.       Во вторник мы столкнулись с нашей «правящей четой», Кэтти и Кенсу: она возглавляла общество, куда вступил Лу, а он был вице-президентом клуба Ифаня.       — Привет, Хань, классно выглядишь! — сказала Кэтти так, будто меня рядом не было.       А Кенсу дотронулся до подбородка и, скользнув по мне взглядом, улыбнулся моему другу. Как и Кэтти, он предпочел меня не заметить.       — Спасибо, — ответил Лу, а потом, беря меня под руку, пробурчал: — Вот же индюки!       Больше года назад, когда я только приехал в общежитие, я ужасно боялсч, что меня поселят с каком-нибудь ненормальным активистком какого-нибудь студенческого движения. В первый момент мне показалось, что именно это и произошло. Хань обосновался в комнате первым и сразу же занял кровать у окна. Над изголовьем он повес четыре огромные позолоченные буквы своего имени. Вокруг были расклеены коллективные фотографии со спортивных мероприятий и портреты здоровенных футболистов.       Я остановился в изумлении: благодаря обилию блесток и фольги половина комнатушки превратилась в нечто светоотражающее. Хань вывел меня из оцепенения, подскочив к двери с криком:       — Привет! Я — Лу Хань! А ты, наверное, Бэкхен?       «Ясен хрен!» — чуть было не ответил я, но вовремя сдержался.       — Раз тебя не было, я решил выбрать себе кровать. Ты же не против? Я уже почти распаковался и могу помочь тебе.       Тут он схватил мою самую тяжелую сумку и взгромоздил ее на постель.       — Возле двери я повесил доску, чтобы мы могли оставлять друг другу записки. Вообще-то, так посоветовала моя мама, но, по-моему, идея неплохая?       Я уставился на это существо с нечесаной блондинистой шевелюрой и в форменной университетской футболке почти синего цвета.       — Угу, — пробормотал я, глядя, как новоиспеченный друг расстегивает сумку и вытаскивает оттуда мои вещи.       Видимо, произошла какая-то ошибка. Перед тем как поселиться в общежитии, я заполнил длинную анкету, где описал соседа своей мечты. Хань, как мне показалось, не обладал ни одним из перечисленных мною качеств. Мне хотелось жить с собственным подобием: книжным червем, тихоней, который будет вовремя ложиться спать, а не таскаться по тусовкам. Я надеялся, что девчонки не станут ходить к нам табунами и наша комнатенка не провоняет чем-то противным.       — Обычно меня называют Бэкки, — сказал я.       — Бэкки — здорово! Но, согласись, Бэкхен тоже очень красиво, по-моему, это звучит мягко. Тебе есть из чего выбирать. А я просто Хань, без вариантов. И то ладно: по крайней мере, нормальное имя, да? Я корейский китаец… или китайский кореец… — он нахмурился, — короче говоря, ты понял. Ну что, Бэкки, куда мы повесим этот постер?.. Кстати, кто это? — спросил Хань, схватив фотографию одной из моих любимых певиц, которая, как и я, играет на пианино.       — Марта Аргерих.       — Никогда не слышал.       Хань взял горсть кнопок и, запрыгнув ко мне на кровать, приложил постер к стене:       — Может, сюда?       Все это было долгих пятнадцать месяцев тому назад.