В тусклом, мерцающем свете

*** Август 1863 года Фредериксберг, Вирджиния       Немногие вещи, которые Малдер привез с собой в Фредериксберг, тем воскресным утром упакованы еще до завтрака. Несколько часов спустя после ухода Дианы, поняв, что уснуть так и не удастся, он употребил свободное время на сборы, и сейчас, через час после рассвета, аккуратно складывает и собирает одежду, которую носил в течение всей недели, надевая вместо нее мундир. На второй день он переоделся в гражданскую одежду, оставленную им в шкафу, и обнаружил, что брюки стали слишком свободными благодаря ужасному армейскому рациону, а рубашки, наоборот, - слишком тесными из-за мускулов, возникших на груди и руках вследствие физических нагрузок. Впрочем, Малдеру пришлось вытерпеть этот дискомфорт всего пару дней, пока его мать тщательно чистила его мундир, в результате чего тот стал выглядеть словно с иголочки. Застегивая китель, он с сожалением думает о том, что Скалли не задержалась достаточно долго для того, чтобы и ее мундир подвергся такому же обращению.              Хотя отдать ее мундир в чистку означало бы, что ей пришлось бы искать сменную одежду… а это могло привести к неловкой ситуации, ведь все живущие в этом доме мужчины по крайней мере сантиметров на тридцать выше Скалли… так что, пожалуй, оно и к лучшему.              Все уже сидят в столовой, когда Малдер спускается по лестнице и кладет свой ранец и прочие вещи у входной двери, чтобы подобрать их, когда будет уходить. Он занимает место рядом с Самантой, которая грустно улыбается ему, жуя тост. Стул Дианы напротив них пустует; не похоже, что она планирует спускаться к завтраку, что, учитывая произошедшее в спальне Малдера прошлой ночью, не слишком его удивляет. Возможно, он сильно обидел ее, отвергнув ее попытки соблазнения, и особенно тем, что в итоге не передумал и не пришел в ее спальню. Однако Малдер уверен, что поступил правильно, и не чувствует себя виноватым из-за этого решения.              Перед лицом скорого отъезда любимого старшего брата Саманта ведет себя нехарактерно тихо и подавленно, несмотря на попытки Малдера заставить ее улыбнуться или вызвать на разговор. Их родители также почти не говорят, хотя их молчание вызывает у Малдера дурное предчувствие, особенно учитывая многозначительные взгляды, которыми они обмениваются. В конце концов, когда пустая посуда убрана со стола ожидающими слугами, Билл Малдер, сидевший чуть поодаль от сына и дочери, рядом с женой, делает глубокий вдох.              - Сын, - начинает он своим типичным строгим голосом, давая понять, что разговор предстоит серьезный, - нам нужно поговорить.              Малдер не удивлен; по правде говоря, он ожидал этой конфронтации в течение всей недели и даже немного впечатлен выдержкой отца, так долго откладывающего разговор, тем более что Скалли уехала, а значит, ему не придется испытывать неловкость от того, что чужак увидит его неспособность контролировать собственного сына.              - Отец, мне кажется, я уже знаю, что вы собираетесь сказать, - тяжело вздохнув, отвечает Малдер, - так что, может, мне стоит избавить вас от труда…              - Это слишком уж затянулось, - продолжает Билл, словно сын и не пытался его прервать. – По правде говоря, даже чересчур. Когда ты в первый раз пошел против моей воли, когда сбежал и вступил в армию янки, я уже тогда должен был обозначить свою позицию. Я должен был всеми правдами и неправдами найти тебя и вернуть назад. Но я сглупил, не сделав этого. Полагаю, я решил, что ты и сам со временем образумишься. Теперь же… - Он переводит взгляд на жену, сидящую на противоположном краю стола. Она прочищает горло, приступая к своей партии в том, что явно представляет собой отлично отрепетированную речь, и Малдер задается вопросом, как долго они планировали эту сдвоенную атаку. Он с грустью думает о том, что при этом они, скорее всего, разговаривали небывало долго – и уж точно впервые за многие годы они в чем-то согласились друг с другом.              - Ты ставишь нас в неловкое положение, Фокс, - подхватывает Тина. – Твоего отца в особенности - как дома, так и здесь, среди его друзей. То, что люди говорят о тебе, когда думают, что мы не слышим – обо всех нас, на самом деле… что ж, это не назовешь лестным. И если все останется так, как сейчас, велика вероятность того, что бизнес твоего отца может от этого пострадать.              Разумеется, все сводится к бизнесу Билла, к его состоянию – никакого отношения к делам самого Малдера это не имеет.              - Пришло время тебе покончить с этой твоей нелепой «аболиционистской» стадией и вернуться домой, - твердо заявляет Билл. – Если захочешь продолжать играть в солдата, ладно, можешь вступить в Северовирджинскую армию, где тебе и место, как и прочим твоим согражданам. Я, возможно, смогу обеспечить тебе офицерский чин, если твое звание полковника так много для тебя значит. Но как бы там ни было, тебе пора вырасти, поставить интересы семьи выше собственных и в кои-то веки сделать так, как я тебе говорю.              Именно это Малдер и ожидал услышать от отца, хотя и гораздо раньше, в самом начале своей увольнительной, а не в утро отъезда, однако все же ожидал, и потому его ответ уже готов.              - Отец, - начинает он, стараясь говорить спокойно и по возможности избегать эскалации конфликта, - я было решил, что к настоящему времени вы уже поймете, что эта «аболиционистская» ерунда, как вы выразились, не просто стадия. Вы с матушкой всегда учили меня отличать правильное от неправильного, а рабство по природе своей противоречит всему правильному и справедливому. Оно аморально и отвратительно, и я отказываюсь быть частью армии, которая сражается за право его сохранить.              Сидящий рядом с Биллом Чарльз Спендер опускает чашку с кофе на стол и прочищает горло.              - А как насчет того, чтобы быть частью владеющей рабами семьи, Фокс? – спрашивает он. – Если ты находишь этот обычай столь отвратительным, как уверяешь нас, то, разумеется, не захочешь вступить в семью, которая его поддерживает.              Малдер, который отлично понимает, к чему клонит Спендер, прищуривается и вызывающе вздергивает подбородок. Он не даст так легко запугать себя или убедить изменить решение и не понимает, почему его родители или любой, кто знает его так давно, как Спендер, думают, что это сработает.              - Я считаю, что любая женщина, которая выйдет за меня замуж, поймет, что в моем доме рабов не будет, - отвечает он уже не столь уравновешенным тоном. – Я не могу контролировать то, что ее опекуны делают в своих собственных домах, но уж точно не потерплю, чтобы мне указывали мириться с рабством за моим порогом.              - А что если я скажу, - продолжает Спендер с холодным блеском в глазах, - что никогда не разрешу Диане выйти за любого мужчину, придерживающегося столь радикальных идей? Я должен думать о ее репутации, знаешь ли, а она с легкостью может оказаться запятнанной подобным союзом.              - Это ваше право, разумеется, как ее законного опекуна, - признает Малдер. – Но я бы хотел надеяться, что вы поставите счастье своей воспитанницы, о которой заботились почти десять лет, выше своих представлений о том, что неловко, а что нет.              Он удерживает взгляд Спендера, отказываясь моргнуть, отступить хотя бы в этой мелочи, и, к его удивлению, пожилой мужчина первым прерывает их зрительный контакт.              - Я просто хочу, чтобы ты рассмотрел такой вариант, - продолжает Спендер, - что в конце концов эта война может закончиться не так, как ты рассчитываешь. Брак с северянином мог бы нанести катастрофический удар по положению Дианы в обществе, и я бы порекомендовал вам обоим иметь это в виду.              - Фокс, дорогой, мы все хотим для тебя только самого лучшего, - взывает к нему Тина, пробуя более мягкий подход, когда угрозы явно не возымели нужного воздействия. – Ты разве этого не понимаешь? Мы беспокоимся о тебе.              Саманта, которая до сих пор сидела молча, не отрывая глаз от стола, громко и насмешливо фыркает. Мать окидывает ее недовольным взглядом.              - Вы не хотите лучшего для него, - гневно выплевывая слова, заявляет Саманта. – Вам плевать на то, что для него лучше, и ему это известно не хуже, чем мне.              - Замолчи, Саманта, - прикрикивает на нее Тина.              - Все, что вас волнует, все, о чем вы вообще говорите, это влияние, оказываемое на ваш бизнес, ваши доходы, ваши драгоценные деньги. Это все, что я от вас слышу: как вы прибыли в город, и такой-то такой-то спросил вас о Фоксе, о том, где он или вернется ли он домой, и как вы точно знаете, что при следующей вашей встрече они не захотят вести с вами дела, потому что считают вашего сына предателем. Вот что вас действительно волнует.              - Закрой свой неучтивый рот, дитя! – резко бросает ей Билл. – Тебя это не касается.              - О, еще как касается! – отзывается Саманта, ничуть не испуганная гневом отца. – Он мой брат в той же степени, что и ваш сын. Вы могли списать его со счетов, как позор семьи, но я горжусь им за то, что он отстаивает свое право делать то, что считает правильным, и если бы в ваших жадных маленьких сердцах осталось хоть немного искреннего чувства, вы бы последовали моему примеру.              - С меня ДОВОЛЬНО. – Билл Малдер вскакивает на ноги, гневно стиснув зубы. – Немедленно выйди из-за стола и отправляйся наверх, юная леди. Мы с твоей матерью позже с тобой разберемся.              Саманта невозмутимо скрещивает руки на груди и демонстративно остается сидеть.              - Нет, пока Фокс не уедет, - упрямо заявляет она. – Я не знаю, когда мы снова увидимся, и не собираюсь проводить оставшееся у него время наверху в ожидании порки, словно ребенок, которым вы до сих пор меня считаете.              Билл, кажется, всерьез готов схватить ее за ухо и силой уволочь наверх, так что Малдер спешит вмешаться.              - Не беспокойся, Сэм, - говорит он, вставая и нежно взъерошивая ей волосы. – Мне все равно уже пора.              - Ты вообще слышал, что я тебе сказал, мальчишка? – требует Билл. – Своей глупостью ты ставишь под удар нашу семейную честь и доброе имя. Тебя это совсем не волнует?              - Волнует, отец, - отвечает Малдер. - Еще как волнует… именно поэтому я это и делаю. Мне бы хотелось, чтобы наши потомки в десятом поколении смотрели на нашу семейную историю и понимали, что по крайней мере один из их предков сражался на правильной стороне в этой войне. – Он поворачивается к сестре. – Пойдем, Саманта, проводишь меня. – С этими словами он вместе со следующей за ним по пятам сестрой спешно покидает комнату, пока еще кто-то что-нибудь не сказал или не попытался как-то иначе остановить его.              Подхватив свои лежавшие у парадной двери вещи, Малдер идет в заднюю часть дома и выходит через кухонную дверь, направляясь через двор к конюшням; Саманта по-прежнему не отстает от брата. Он весь дрожит от гнева, едва сдерживаясь, чтобы не вернуться и не врезать отцу от души. Только начав седлать коня, он осознает, что может говорить спокойно.              - Ты действительно имела это в виду, Саманта? – спрашивает он куда менее твердым голосом, чем ему хотелось бы.              - Что именно? – уточняет она.              - То, что сказала, - поясняет он. – О… о том, что гордишься мной. За то, что я сражаюсь за Союз, а не за Юг.              Саманта награждает его взглядом, красноречиво свидетельствующим о том, что он полный идиот, раз вообще такое спрашивает.              - Разумеется, именно это я и имела в виду, Фокс, - подтверждает она. – Если бы я тоже могла сбежать и присоединиться к армии Союза, я бы так и сделала, как только достигла бы призывного возраста.              Малдер прячет улыбку; не стоит говорить Саманте, что он знаком с одной молодой леди, которая не позволила такой мелочи, как пол, помешать ее вступлению в армию. Последнее, чего ему хочется – это чтобы Саманта вбила себе в голову подобную идею. Он достаточно хорошо ее знает, чтобы понимать, что она именно так и поступит, впутавшись в этот конфликт так же глубоко, как и он сам.              - Спасибо, Сэм, - благодарит он, крепко прижимая ее к себе. Она отвечает столь же сильным объятием, и, когда он опускает руки, то видит слезы в ее глазах. Она вытирает их, шмыгая носом.              - Как бы я хотела, чтобы тебе не нужно было уезжать, - говорит она. – Я знаю, ты должен… но это так ужасно, когда тебя нет рядом. Я очень сильно скучаю по тебе.              - Я тоже по тебе скучаю, - заверяет он ее. – Я буду писать каждую неделю, хорошо? И неважно, где я или что происходит.              - А я обещаю, что придумаю способ, как передавать свои письма почтальону и не позволить родителям их перехватить, - обещает Саманта. – Даже если мне придется вставать на рассвете, встречать его у ворот каждое утро и подкупать, чтобы он прятал письма в своей куртке.              - Просто пригрози ему, - предлагает Малдер. – Должно сработать. Ты сейчас была довольно пугающей. – Он вздыхает с сожалением. – Я беспокоюсь, что втянул тебя в неприятности. Как они тебя накажут?              - Запретят выходить из комнаты, скорее всего, - равнодушно пожав плечами, отвечает Саманта. – Да я и не против. Я скорее предпочту сидеть наверху и читать, чем слушать уроки хороших манер от матушки.              - Можешь брать столько книг, сколько захочешь, - предлагает он. – У меня такое чувство, что в будущем тебя часто будут ссылать в твою комнату.              Она усмехается.              - Что тут скажешь? Кажется, у меня выработалась дурная привычка выбалтывать все, что приходит мне в голову, невзирая на последствия.              - Не представляю, где ты этого нахваталась, - вторит ей Малдер, выводя коня из конюшни, и они с Самантой идут в сторону улицы. Когда они останавливаются на обочине, Малдер обнимает сестру, отрывая ее от земли и стискивая так сильно, словно вовсе не хочет отпускать. – Береги себя, Саманта, - хрипло говорит он, осторожно ставя ее обратно на тротуар. Наклонившись, он целует ее в щеку, выпрямляется и неохотно отступает.              - Ты тоже, хорошо? – просит Сэм, по-прежнему держа его за руку, не желая отпускать ее. – Постарайся по возможности не рисковать. И слушайся своего лейтенанта Скалли. Похоже, он знает, как не давать тебе попадать в неприятности.              Малдер усмехается.              - У него это получается лучше, чем у кого бы то ни было… за исключением тебя. – Саманта улыбается, однако ее нижняя губа дрожит. Малдер видит, что она сдерживает слезы до его отъезда, чтобы ему было легче покинуть ее. – Люблю тебя, сестренка, - говорит он, взъерошив ей волосы напоследок.              - Люблю тебя, старший брат, - отвечает она, отступая назад, когда он садится на коня и, помахав на прощание, уезжает прочь.