Охотник на Ведьму

Монахи были недовольны тем, что ведьма не мертва, и остаток вознаграждения не отдали. В принципе, Бартон на это и рассчитывал. Странно, насколько кровожадными могли быть эти праведники. Отказаться от греха, видимо, было сложнее, чем внушить темному суеверному люду свою непогрешимость. Вязаться с ними Клинту больше не хотелось, и он поспешил покинуть городишко, пока монахи не попытались отобрать еще и честно заслуженный аванс. Чтобы пройти к Черному мосту, нужно было свернуть с тракта в обход леса по направлению к Плоскому холму. Холм назвали плоским, потому что его вершину будто бы срезали острым ножом, образовав каменистое плато. На нем пару веков назад устраивали языческие жертвоприношения, пока последователи единого бога не разгромили капище и не сравняли его с землей. Без крови тогда не обошлось, поэтому теперь удобное плато пустовало, ведь души умерших там язычников не давали своим убийцам обосноваться на месте их гибели. Провести обряды по упокоению не позволяло вероучение, и несчастных оставили страдать и после смерти. Сосуществовать с ними не представлялось возможным, но поговаривали, что на Плоском холме в дни солнцестояния плясали ведьмы, колдуны и черти. Бабские бредни, считал Бартон, но присутствие полуночниц, вытьянок и вурдалаков на холме он не отрицал. Правда, браться за их уничтожение в таком проклятом месте он бы не стал. Да и к тому же идти туда было никак не меньше трех дней. Деревня же у Черного моста находилась в половине дня пути. Бартон припустил лошадь. Всю дорогу по его правую руку черными дебрями простирался Мертвый лес. Сухие деревья сплетались друг с другом голыми ветвями, из непроглядного сумрака умершей чащи тянули шишковатые скрюченные пальцы к свету. Оттуда не доносилось ни звука — среди иссохшей желтой травы не смогла бы поживиться и полевка. Место жуткое и неприятное, как погост или склеп. Происшествие с ведьмой не выходило у Бартона из головы. Тому, что девчонка его испугалась, он ничуть не удивился: таких, как он, ей подобным и впрямь следовало опасаться. Но все же было обидно за благие побуждения получить огненным шаром. Похоже, колдунья совершенно потеряла веру в род людской. Как и Бартон. Но если с собственным неверием ему все было понятно, то что же могло случиться с такой юной, свежей и красивой девочкой? На вид Клинт дал бы ей не больше двадцати лет, а то и меньше, — почти вдвое моложе его. Она в свои годы просто не успела бы встретить столько скверных людей, чтобы раз и навсегда разочароваться в человечестве. Хотя, возможно, юность была такой же иллюзией, как и ее жилище, — чтобы показался истинный облик, достаточно лишь щелкнуть пальцем. Неудивительно, если на самом деле она выглядит так же, как и ее прогнившая хибара. Но ее глаза цвета болотной трясины затянули Бартона с головой. И он все думал, и думал, и думал о них. Глаза не могли быть иллюзией. Испуганные, как у подстреленной лани, над которой занесен охотничий нож... Вряд ли он еще когда-нибудь их увидит. Первая встреча с ведьмой наверняка была и последней, и Бартон не знал, к лучшему это или нет. Когда пошли первые избы, он нагнал двух баб, возвращающихся из леса с полными лукошками ягод. Они увлеченно пели и не перестали даже тогда, когда охотник спешился рядом с ними. Так они вместе и шли, пока песня не кончилась. Тогда Бартон и заговорил: — Не страшно вам одним вечером здесь ходить? — А мы не одни, мы вдвоем, — ехидно отозвалась одна из женщин — зеленоглазая и полногрудая, с загорелым лицом и морщинками, разбегающимися от уголков глаз. Вторая — чернявая, молодая, с россыпью веснушек на носу и щеках — звонко рассмеялась. — И кикиморы не боитесь? — не сдавался Бартон. — Говорят, в ваших краях завелась одна. — Так то ж болотная, не лесная. Она по другую сторону деревни, — ответила та же женщина, и Бартону показалось, что она изменилась в лице. Вторая в открытую рассматривала охотника и улыбалась. «Красивая», — подумал он, а вслух спросил: — Кто может рассказать мне о ней поподробней? — Мой отец, — наконец заговорила младшая. — Давайте, провожу? — Отчего бы нет? — согласился Бартон. — Да, отчего же. Смотри мне, осторожнее, — нахмурились старшая. — Со мной она в безопасности, — заверил Клинт. — Ну-ну, — с сомнением покачала головой женщина, смерив его подозрительным взглядом. — Не слушайте Вильгельмину, — сказала девушка, когда они отошли так далеко, что их уже не было слышно. — Она обо мне заботится и в обиду никому не дает. А как муж ее ушел к другой, так она и вовсе мужиков не жалует. — А тебя как звать? — Ада. Ада проводила Бартона к родительскому дому — небольшому, но очень добротному. Карл, отец Ады, — крепкий высокий старик — оказался местным старостой. Невелика честь — деревня-то на десять домов, но он, видимо, званием гордился и исполнял свои обязанности очень старательно. Старательным он был во всем: семья его ни в чем не нуждалась, хоть и было у него семеро детей. Жена умерла три года тому назад, старшие сыновья женились и ушли в Речной городок и в столицу, а Анна и Ада — старшие дочери — помогали с хозяйством и теми, кто помладше, пока те не подросли. Карл встретил Бартона не очень любезно, но, когда Ада объяснила, кто это и зачем пришел, крепко пожал ему руку и пригласил к столу. Клинт не отказался — ел он в последний раз давно и был очень голоден. Дочери расстарались и даже постелили скатерть из льна — не беленую, но и это уже было роскошью далеко не на каждый день. Ели просто: вареная картошка с маслом, сало и огромный каравай хлеба. Бартон был счастлив и этому. Пока ужинали, старик рассказывал о жизни в их деревне. Бартон слушал вполуха и ловил взгляды Ады, но после ужина перешел к решительным расспросам. — Давно ли завелась на болоте кикимора? Староста задумался. Клинт молча ждал. Шурша длинными льняными юбками, женщины убирали посуду, и, тихо переговариваясь, сметали со скатерти крошки. Под столом кот, рыча, жевал кусок свиной шкуры от сала. Ада выгнала его тряпкой на улицу, и он, оскорбленный, с громким шипением утащил свою добычу под плетень. Анна зажгла сальную свечу, и пламя зашкворчало, отбрасывая небольшой круг масляно-желтого света. — Уже как почти год, — наконец сказал старик. — Да, осенью. По дрова мы с мужиками пошли, на зиму заготовить — там сухостоя видимо-невидимо. Взяли, значит, топоры и пошли. Бабы нам говорили, что и раньше там что-то нечисто было, это ж на краю Мертвого леса болото. И мертвяцкие огоньки, и топляки, говорили, водятся. Но мы с мужиками не верили в бабьи сказки. Вышли с утреца, ни огней, ни топляков. Рубим, значит, а тут темень какая-то набежала. И ветер, и вой страшный. И вдруг из болота баба выходит. Молодая, с косой до пояса, в красной рубахе, ей-богу, чуть ли срам не видно. И как завоет! Мы все уши позатыкали, а Стефан — самый молодой из нас — как будто завороженный, глядит на нее и идет в трясину. Я ему кричу, а он не слышит, знай себе идет. На силу оттащили, только вот теперь не разговаривает он, совсем зачах. — И правда, болотная кикимора, — кивнул Клинт. — Но и на нее управа есть. — Вы с ней разберетесь? Сделайте милость, наша деревня хоть и маленькая, а в долгу не останемся, — заверил староста. Бартону очень бы хотелось заговорить об оплате, потому как его кошель был пуст настолько, что вот-вот пришлось бы жевать собственный ремень, чтобы не подохнуть с голоду, но благодаря доброму семейству старосты как раз и не пришлось, и он из благодарности с разговорами о деньгах решил повременить. Люди показались ему приятными, и он не стал долго думать. Ему хотелось им помочь. — Разберусь, — сказал он. Старик благодарно кивнул и крепко пожал Бартону руку.

***

Весь вечер Бартон готовился к схватке с кикиморой. У него было лишь два оружия против нее: серебро, как металл, олицетворяющий свет и чистоту, и огонь, как сила, очищающая и истребляющая любую скверну. Бартон твердо знал, что только эти средства точно помогут против любой нечисти. Чтобы не мешать семье старосты, а главное, чтобы не мешали они, Клинт попросил место на сеновале. Лунный свет сочился сквозь небольшое окошко, но этого было достаточно — серебряные метательные клинки будто бы источали собственный магический свет. Бартон бережно обвел кончиками пальцев гладко отполированное лезвие одного из них, острое и смертоносное при должном обращении, и вернул все четыре в миниатюрные ножны, закрепленные на нагрудном ремне. Стрелы, смазанные особым горючим составом, источающим резкий запах полыни и зверобоя, были уже уложены в колчан и дожидались своего часа. Все было готово. Бартон спускался с сеновала, когда заметил неподалеку мерцание свечи. Огонек плясал на ветру — Ада прикрывала его ладонью — и подсвечивал ее лицо. Веснушки потонули в полумраке, глаза блестели, длинные волосы ниспадали с плеч — не знай, кто это, Бартон бы подумал, что по его душу явилась русалка. — Ада? — Вы уходите сейчас? Голос ее был взволнован. Ладонь, заслоняющая пламя, мелко подрагивала. Ада опустила руку; озорной ветер тут же задул огонек и разметал паутинку дыма. В лунном свете Ада ещё больше походила на русалку. — Да, — ответил Бартон и взглянул на луну. — Полночь скоро. Она подошла совсем близко. Ветер подхватил пряди ее волос и бросил Бартону в лицо. Они заговорили одновременно, но Ада уступила. — Послушай. Запрись в доме изнутри и ни за что не выходи, пока все не стихнет. Если я не вернусь... Ада испуганно вздохнула и вздрогнула, уронив свечу. С ветки неподалеку, ухнув и захлопав крыльями, слетела сова. — ... никогда не ходи на болота. Но я постараюсь вернуться. Прощай. Она ничего не ответила. Подобрала свечу и убежала в дом, осторожно закрыв за собой дверь. Бартон дождался, пока скрипнет засов, и отправился в путь. В былые времена Черный мост имел отнюдь не стратегическое значение. Лет сто назад дорога от плоского холма к Речному городу была главным трактом в княжестве, а лес, нынче именуемый Мертвым, — любимым местом охоты князя. Отделяла его от милой сердцу утехи только река, довольно широкая в тех местах. Тогда он приказал построить мост из черного гранита. Мост возводили сотни мужчин, работа была тяжкой и опасной, и не все вернулись домой к женам. Тем не менее, мост был построен в кратчайшие сроки, что позволило князю чаще посещать свои охотничьи угодья. К слову, там он и получил смертельное ранение во время охоты на вепря. Кабан проткнул ему бивнем печень, а спустя день князь скончался, так и не придя в себя. Ходили слухи, что не кабан убил его, а его собственный сын и наследник. Бартон узнал это от Николаса Фьюри, еще когда был в банде охотников. Николас не только обучал ремеслу, но и давал уроки грамоты. Он же и рассказал Бартону, что нынче власть держал правнук того князя и что с тех пор от моста осталось одно лишь название — сам он давно рассыпался в руины, лес высох, река обмелела или превратилась в болото. Люди говорили, что в этом лесу произошла ужасная битва злой ведьмы Морганы и рыцаря-колдуна, имя которого никто не знает. Бартон такое предположение допускал. Магия требовала огромной энергии, которую ведьмы черпали из глубин земли, из огня, искрящего воздуха перед грозой, бурного течения воды. Видимо, битва была настолько ожесточенной, что для нее понадобилась вся жизненная сила леса и реки. Шел Клинт недолго. Учуяв тяжелый удушливый запах тины, сразу же остановился. Мертвые деревья шуршали на ветру сухими ветвями, невдалеке чернели руины моста. Ни птиц, ни зверей, только бледная больная трава, шелестящая под ногами, и пара летучих мышей, повисших на ветви и подрагивающих от порывов ветра, что рвал на клочки облака. Бартон прислушался. Для летней ночи было слишком тихо. Осмотревшись, он оценил обстановку: болото раскинулось на версты вдаль и испускало мутный вонючий пар — должно быть, от него мужикам и стало дурно. Дело обещало быть нелегким, но Бартон не привык отступать на половине пути. Он зажег прихваченный с собой из деревни факел и воткнул его в сухую песчаную почву. В болоте вдруг что-то защелкало, закряхтело. Клинт всмотрелся в сизую темень, но ничего кроме сухого камыша и бурой ряски в топях не увидел. Он ждал, положив ладонь на древко лука и вынув из колчана одну стрелу. Факел вдруг потух, темнота на секунду стала непроглядной, но обрывки облаков тут же расступились, и луна залила болота своим бледным мертвецким светом, представив взору охотника жуткую картину. Из зловонных трясин поднимались горбатые фигуры строителей Черного моста. Они хрипели и плевались тиной. С позеленевших лиц клочками свисала истлевшая кожа. Бартон натянул тетиву, прицелился, выстрелил. Стрела со свистом распорола ночную тьму, вонзившись в слепой, подернутый бельмом глаз топляка. Мертвец страшно завыл, почувствовав серебро, и повалился навзничь. Один за другим, сраженные стрелами, рухнули и остальные, не успев сделать и десятка шагов. Бартон снова зажег факел и подпалил следующую стрелу, но мертвецов больше не появилось. Вокруг стало пугающе тихо. Он, крадучись, приблизился к болоту и вдруг услышал треск. Сперва подумал, что наступил на сухой сучок, но, когда остановился, треск повторился вновь. Бартон прищурился, пытаясь вглядеться в мутную темень, и увидел. У болота на трухлявом бревне сидела горбатая старуха, простоволосая, в красной нижней рубахе и совсем босая. Бартон медлить не стал и тут же выпустил стрелу. Та вонзилась в бревно, и оно вмиг занялось пламенем. Старуха исчезла. Клинт обернулся и от неожиданности громко выругался. Кикимора оказалась прямо перед ним. Своей тощей костлявой рукой с нечеловеческой силой ударила его наотмашь по лицу и скрипуче захохотала. Бартон отлетел назад, но успел извернуться и с кувырком приземлился на одно колено. Старуха оказалась быстрой. Очень быстрой. Она металась по поляне, точно вихрь, пока Бартон отстреливался в пустоту, и на лету наносила удары, смеясь над неудачами охотника. От ее страшного хохота в жилах кровь стыла, а на загривке становились дыбом волосы. Отступать было поздно. Кикимора, растопырив когтистые пальцы, прыгнула прямо на Бартона, но тот успел выхватить кинжал и выставить руку вперед. Короткое лезвие легко вошло между ребер, старуха завыла, захныкала, закричала на разные голоса, нависнув над охотником клыкастой вонючей пастью. Бартон уперся в тело коленом, пытаясь оттолкнуть, но издыхающая кикимора не собиралась сдаваться так просто. Она быстро схватила его за горло, впилась когтями прямо в шею, стиснув строптивую добычу в своих скрюченных лапах. Бартон боролся, глубже вонзая кинжал, утопая пальцами в смердящей плоти. Он устал, воздух кончался, и в глазах мутнело. Казалось, это и есть его бесславный конец. Гнить ему на болотах целую вечность, и никто уже не сложит о нем легенд и баллад. Странно, что он вообще об этом подумал. О славе он никогда не грезил, разве только немного, в самых дальних глубинах души. Впрочем, теперь это было уже неважно. Конец был близок, Бартон это чувствовал. Крики кикиморы доносились, как через толщу болотной жижи. Легкие жгло, жилы крутило, кости как будто плавились. А потом все закончилось.

***

Солнце щедро золотило ее распущенные волосы, вливаясь в избу сквозь маленькое оконце. Пахло хвоей, мятой и чем-то еще. Горло все еще чем-то сдавливало. Маленькие пылинки, парящие в воздухе, расплывались перед глазами, как и ее стройный золотистый силуэт. Кто она и где он? Что с ним и с той тварью? Может быть, он умирает, и все это ему снится? — О, ты проснулся. Ну и скажи мне теперь, на кой черт ты полез на болота в одиночку? Клинт прищурился, пытаясь разглядеть мутную девичью фигуру. Она повернулась к нему лицом, помешивая в ступке что-то пахнущее травами. Ему подумалось, что он, должно быть, все-таки еще не проснулся, ведь того, что происходило, просто не могло быть. Послышались шаги, она отставила ступку и вышла. С кем-то тихо переговаривалась, потом вернулась. Он узнал ее. Ее имя вертелось на языке, но он слышал его лишь однажды и никак не мог вспомнить. — Ада о тебе беспокоится. Что, наобещал ей золотые горы, если она отдастся тебе на сеновале? — Нет, — говорить было больно, тяжко. Горло скребло, будто бы мелкой галькой. — Обещал убить болотную тварь. Кто ты? — А ты не узнаешь? Убить меня давеча хотел, — она села на кровать, и в нос резко ударил запах трав. — Не думала, что ты явишься сюда. Из Речного обычно идут в Новый. — Нечего мне делать в столице, — ответил Бартон. — И я спрашиваю не об этом, ведьма. Как тебя зовут? — Ванда. — ответила ведьма, развязывая узелок на повязке, стягивающей горло охотника. — Так значит все же хотел убить? — Нет, не хотел, — прохрипел Клинт. Травяная кашица холодила раны от когтей кикиморы, но от боли не избавляла. — Но за это мне заплатили. — Почему не хотел? Повязка вновь обхватила шею и приглушила запах мази. Бартон сглотнул и поморщился. — Ты помогаешь людям. Хоть сейчас — уверена была, что я желаю тебе зла, а смотри-ка, раны перевязала. Стало быть, ты не опасна. А я охочусь только за теми, кто причиняет людям вред. — Как благородно. — Ведьма поднялась с кровати и встала у окна, спиной к солнечному свету. — Издеваешься. — Вовсе нет. А кикимору ты всё-таки не убил. — Как пить дать издеваешься. — Бартону и правда захотелось пить, но он смолчал, не желая еще больше зависеть от ведьмы. — И снова нет. Я примчалась ровно тогда, когда она пыталась тебя придушить, — в голосе Ванды звучали нотки мрачного веселья, и, судя по всему, она действительно издевалась. — Ты шарахнула ее огненным шаром? Оказалось, Ванда и правда шарахнула ее огненным шаром. Она бывала в деревне задолго до приезда Бартона, лечила местных жителей, а теперь, потеряв свое собственное жилье, остановилась у подруги Ады, Вильгельмины. Вильгельмина рассказала, мол, страхолюдина на болотах появилась, а тянет ее туда, мочи нет. Идет по воду, а ноги на болота несут. Подойдет, а из трясины вой, плач, как будто детский. А дитяти и нет нигде. Испугается и со всех ног домой бежит, молиться. Страшно кому-то сказать, но Вильгельмина взяла клятву с Ванды, что та не расскажет деревенским. Лет восемь тому назад она понесла. Муж ее тогда еще с ней жил, но что-то было с ним не то. Уходил под вечер, приходил поздно, перестал говорить с ней. Решила она проследить за ним. Вышел он раз вечером, а она за ним. Хоронилась по кустам, да он и не оглянулся ни разу. — Ну ясно, приворот, а при чем здесь кикимора? — нетерпеливо спросил Бартон. — Слушай дальше и не перебивай. Так вот, ты прав. Это был приворот. Ходил он к другой бабе, а Вильгельмина так расстроилась, что у нее случился выкидыш. Мужа теперь с ней ничто не держало, и он ушел к любовнице. И когда та понесла, Вильгельмина в сердцах ее прокляла. Девочка родилась мертвой и жутко уродливой. Знаешь, что случается с проклятыми детьми? — Как не знать, множество последствий может быть, коль не снять порчу. — Семь лет понадобилось, чтобы она набрала силу и стала... тем, чем стала. А потом я пришла на жуткие вопли и увидела, как она пытается тебя придушить, а ты тычешь ее в бочину ножом для яблок. — Это был метательный кинжал, — оскорбился Бартон. — Все одно, — Ванда махнула рукой и отошла от окна, — ей на него было плевать. Ведьма была права, и он это прекрасно понимал. — Спасибо, — сказал он. Ванда кивнула и молча вышла.