Лед и Пламень

Джейме снился кошмар. Раз за разом он видел то перекошенное от боли, опухшее от слез лицо Королевы Рейлы, то радостно хохочущего Эйриса, то суровый взгляд Эртура Дэйна, то залитые кровью плиты в тронном зале. Чем дальше, тем больше становилось крови. Лица мелькали, Джейме одышливо хрипел, пронзая сердца людей. Пот заливал глаза, Джейме пытался стереть его, и оказывалось, что по его лицу стекают струйки крови. Мелькавшие перед взором лица стали то и дело перемежаться лицом Серсеи. Она то хмурилась, то злилась, то довольно улыбалась. Ее зеленые глаза сверкали, и этот свет постепенно становился ярче, маревом застилая все кругом, пока даже кровь во сне Джейме не стала ярко-зеленой, как разлитый дикий огонь. Цареубийца дернулся, захрипел и проснулся. Пот катился у него по вискам, нестерпимо чесалось в груди и болело там, куда пришлись увесистые удары стражников. Джейме пошевелился, пытаясь принять более удобную позу, но избитое тело отвечало дергающей болью на каждое движение. До того, как воин забылся тяжелой дремой, ему казалось, что обрубок правой руки повис плетью, но теперь стало ясно, что стража не переломала Ланнистеру кости. Металлическая перчатка валялась на гнилой соломе подле Джейме, и он едва не рассмеялся, увидев ее. Никому не понадобилась его позолоченная сталь. Но Джейме остановил себя, сообразив, что скулу подергивает болью, а на губах запеклась кровавая корка - за попытку огрызнуться воину врезали его же рукой. Джейме вздохнул и еще немного подвинулся. Его камера была гораздо меньше той, в которой держали когда-то Тириона. Брат мог перемещаться по своему узилищу, мог спать на жестком тюфяке, набитом соломой. Джейме же достались условия немногим лучше, чем во время пленения у Робба Старка. Шею Джейме охватывал тяжелый металлический ошейник, цепь от которого тянулась к толстой железной скобе, глубоко вбитой в камень. Цареубийца медленно огляделся, подмечая и размер камеры, и грязную солому, и крошечное окошко, сквозь которое не проникал свет, и еще одну скобу, вбитую в стену напротив. К этой скобе был прикован сосед Джейме по камере, но в нем он не сразу узнал Бронна. Самоуверенный жизнелюбивый наемник напоминал хорошо отбитый кусок мяса. Даже в тусклом свете из коридора, проникавшем в камеру через зарешеченное окошко, Джейме видел, как кровавая юшка медленно вытекает изо рта наемника и капает на грязную мокрую одежду. Джейме хотел было позвать мужчину, но отвлекся на странные звуки, которые он до этого не замечал. Эхо едва доносило до воина отголоски чужой медленной песни. Пела женщина. Сбивалась, умолкала на полуслове, раз за разом пропевала одну и туже фразу. Голос показался Джейме знакомым, но он никак не мог его узнать. Как и песню. Вскоре Джейме стало казаться, что он слушает не пение, а плач. Слышит всхлипы и стоны. Слышит чужую боль. Чует удушающую сладость тлена. - Что это? - спросил он, уверенный, что не узнает ответа. - Дорнийская колыбельная, - отозвался Бронн, не поднимая головы. Скрипнули засовы, толстая дверь беззвучно отворилась. Джейме с трудом повернул голову, разглядывая вошедшего, но не узнавая его. Над Джейме склонился округлый лысый человек и ловко отомкнул металлический ошейник. - Вам пора, милорд, - пробормотал человек, и воин вспомнил его имена. Варис. Паук. Мастер над шептунами. - Зачем вы здесь? - схватив евнуха за ворот неопрятного мешковатого одеяния, потребовал ответа Джейме. - Вам пора, - повторил Варис, высвобождаясь из руки Цареубийцы. Он подошел к Бронну, разомкнул его оковы, а после неслышно исчез.