***
Когда Полумна впервые пришла на работу в Министерство, она была полна уверенности в том, что это очередной верный шаг в её жизни. Гермиона лично встретила Лавгуд в Атриуме и провела вводный инструктаж. Такой должности, как специалист по связям с общественностью, раньше не было в Министерстве магии, но вот у магглов было принято назначать хотя бы пресс-секретаря. Гермиона называла это полезным перенятием опыта в управленческих делах и была очень рада идее Драко создать подобную должность. Луна не знала, в курсе ли Гермиона тех обстоятельств, при которых у её мужа возникла эта идея. Но обе женщины прекрасно понимали, что у бывшего редактора «Придиры» достаточно навыков и связей, чтобы достойно справляться с новыми обязанностями. Блейз Забини не был штатным работником, но часто появлялся в Министерстве. Впервые она столкнулась с ним в лифте и была абсолютно смущена. Он вошёл вслед за ней, вежливо поинтересовавшись, какой этаж нажимать, в ответ на что Луна не сумела и слова выдавить. Во рту пересохло, а сердце забилось так быстро и отчётливо, что Лавгуд, растерявшись, сама нажала на нужную кнопку и молча отвернулась чуть в сторону от приветливо улыбающегося мулата. С ней ещё ни разу такого не случалось. Ладони вмиг вспотели, а сама она ощутила себя невероятно глупой и незрелой. Семь лет прошло. Семь лет, в течение которых она практически не думала о нём. И вот, оказавшись в тесном движущемся пространстве, рядом с ним (пахнувшим точно так же, как она, оказывается, помнила все эти годы), она окунулась в воспоминания об их совместном времяпровождении. — Мне тоже на этот уровень. К министру Малфой на аудиенцию? Луна удивлённо уставилась на него, запоздало осознавая, что Забини обращается именно к ней, ведь кроме них в лифте не было никого. — К себе. Мой кабинет рядом. — Так вот кого назначили на эту новую должность, — сказал Забини, не прекращая улыбаться. — Очевидно. — Луна уставилась в разъездные двери, мечтая о том, чтобы они поскорее открылись. — Ты на меня сердишься, да? — тон Забини прозвучал настолько лично, что ведьма совсем растерялась. — Н-нет… конечно, нет. Женский голос объявил нужный им уровень как раз вовремя, двери наконец открылись, и Луна опрометью поспешила покинуть кабинку лифта. Где невыносимо пахло мужчиной, с которым она однажды провела лучшие сутки в своей жизни.***
Гарри Поттер мало задумывался о своей жизни, он просто жил. До одиннадцати лет ему было особо некогда заниматься самокопанием, а после того — и подавно. В конце одиннадцатого своего лета он едва справился с переменами и контрастностью в отношении к себе окружающих. Если раньше ему внушали, что он никто и зовут его никак, то уже в сентябре каждый считал своим долгом пожать ему руку и заискивающе улыбнуться. У Гарри наконец-то появились друзья, и даже намёки на настоящую семью в лице Молли и Артура Уизли. Но главное произошло с ним в Рождество — в зеркале Еиналеж он впервые увидел родителей. Именно тогда, глядя на свою маму, он решил для себя, что она самая красивая на свете женщина. У Лили Поттер была светлая кожа, совсем немного тронутая веснушками, длинные тёмно-рыжие волосы и яркие зелёные глаза. К тринадцати годам он впервые вспомнил мамин голос, накладывая звук на уже сложившийся визуальный образ в своей голове. Гарри долго не мог научиться вызывать Патронус именно потому, что не мог отказать себе в мазохистском удовольствии слышать мамин крик снова и снова. Как и большинство волшебников, с будущей женой он познакомился ещё в детстве, но упорно не видел в ней девушки, пока ему не исполнилось пятнадцать. Гарри смог оценить Джинни по достоинству лишь после пятого курса: сначала в качестве хорошего игрока в квиддич, затем — в роли отважной дуэлянтки в Отделе Тайн. К шестнадцати годам у него уже не оставалось выбора. Он бесповоротно влюбился в хорошенькую и такую дерзкую Джинни Уизли — истинную сестру своих братьев. Осознав, что нашёл в её лице тот семейный уют, которого ему, казалось, не хватало так долго, он с болью наблюдал за её отношениями с очередным студентом Хогвартса. И вот, когда она наконец стала его, произошли события, которых не ожидал никто: умер Дамблдор, а Волан-де-Морт начал играть в открытую. Не понаслышке зная о том, что настоящая любовь — это в первую очередь жертвенность, Гарри отказался от новообретённой девушки ради её безопасности. Он просто не мог допустить, чтобы из-за него Джинни пострадала. Слишком многих людей убили просто за любовь к нему. Перед свадьбой Билла и Флёр в Норе Джинни решила поздравить своего бывшего парня с днём рождения. Шестнадцатилетняя девушка хотела подарить Гарри себя, и он был зол на Рона за то, что тот помешал им, и в то же время благодарен. Перспектива не умереть девственником ускользнула от него, но в тот день он дал себе обещание, что если выживет — обязательно женится на рыжем чистом ангеле, так похожем на его мать. И он сдержал обещание. Пережив войну, казалось, впереди их должно было ждать простое «долго и счастливо», но увы. «Счастливо» не продлилось долго. Смерть Фреда стала огромным ударом, после которого часто бывать в Норе не хотелось. Улыбка Молли больше не была беззаботной, ведь пережить собственного ребёнка — больно и неестественно. Во время прохождения курсов в Аврорате он также заметил, что и Рон устал. Тот так и не стал аврором после курсов, пробуясь сначала на вратаря в любимые «Пушки Педдл», а затем и вовсе осел в магазинчике Джорджа, обзаведясь пивным брюшком. У них же с Джинни всё было иначе. Энергичная, весёлая, такая живая и так напоминающая ему Лили Поттер, она вдохновляла его. Они обручились перед её седьмым курсом, и Гарри с нетерпением встречал её на вокзале Кингс-Кросс каждые каникулы, а затем провожал на отборочные в «Гарпиях». Их «счастливо» должно было стать сильнее и глубже с новостью о беременности, но почему-то не стало. Кингсли считал своим долгом сделать его самым молодым главой Аврората в истории. Его карьерный рост был расписан на годы вперёд, чтобы к двадцати пяти Поттер смог отправить на пенсию старшего аврора Сэвиджа и занять его место. С детства направляемый рукой Дамблдора, Гарри не особо сопротивлялся тому, чтобы плыть по течению. Он также был крайне благодарен Гермионе за то, что она разъясняла ему министерские интриги и советовала, как следует и как не следует себя вести, когда дело касалось публичных выступлений или должностных решений вне оперативной работы. Но если на работе всё шло гладко, то находиться дома ему хотелось всё реже. Отказаться от секса на раннем сроке беременности жены было легко. До этого они почти не жили вместе, ведь Джинни постоянно пропадала на тренировках, а он — в Аврорате, поэтому воздержание казалось чем-то привычным и незатруднительным. Но с каждым месяцем ежедневного нахождения рядом секс становился необходимым средством примирения и разрешения бытовых конфликтов. Пик притирки их характеров пришёлся на третий триместр и стал настоящим испытанием для молодого брака. Помимо того, что многие привычки мужа стали выбешивать Джиневру, она начала ощущать одышку при ходьбе и тяжесть в ногах. Поясницу нещадно тянуло, а живот округлился настолько, что ей затруднительно было собирать разбросанные после службы вещи Гарри, не то что думать об интимной близости с ним. Кикимер только раздражал, а Гарри, вместо того чтобы проявлять внимание и поддержку, сам предавался тревогам и страхам грядущего отцовства. Перед родами супруги стали всё реже разговаривать друг с другом, а после рождения Джеймса — ещё и видеться. После родов Джинни стала ещё больше внешне напоминать Гарри его мать, но теперь это почему-то пугало. Необоснованная паника накатывала на него волнами и отступала только на работе. Там, где всё было под его личным контролем. Он одновременно боялся сразу нескольких взаимоисключающих вещей. Боялся стать хреновым отцом и боялся не уберечь Джинни с ребёнком. Как когда-то не уберёг жену Джеймс Поттер. Он понимал, что большинство его опасений надуманны, и ждал, что всё пройдёт само собой, но этого не происходило. Пока он справлялся с еженедельными приступами паники, Джинни пыталась справиться с младенцем. Джеймс постоянно вредничал, не давая им спать по ночам. Отчего ночные дежурства казались Гарри всё более привлекательными. Джинни не хватало времени держать дом в порядке даже при помощи магии, и она постоянно срывала злость на муже, но при этом запрещала ему помогать. Прошли годы, прежде чем Гарри понял, что дело было в воспитании Молли. В семье Уизли было принято, что мать выполняет практически всю работу по дому, и помогать ей в этом могла только Джинни, ведь она девочка. Сыновьям поручали лишь «мужскую» работу, вроде истребления гномов и наружных работ в саду или гараже. Основной же задачей Артура была служба в Министерстве. Он считался добытчиком и домой приходил отдыхать. И Рон, и Джинни выросли с таким же видением модели семейного поведения, чем вызывали непонимание у Гарри с Гермионой. Ни сада, ни гаража на Гриммо не было. А потому, приходя вечером с работы, Гарри лишь раздражал уставшую и обозлённую за день жену. А ночью они по очереди просыпались каждые два часа, чтобы укачать плачущего Джеймса. Едва ребёнок подрос, а Джинни вновь стала подпускать к себе мужа в постели, оказалось, что «они снова беременны». Единственной, кто был искренне этому рад, оставалась Молли. Если до этого она зачастила на Гриммо с затяжными визитами, то после рождения Лили и вовсе оставалась гостить месяцами. Ни первый, ни второй ребёнок не были запланированными. И, несмотря на то, что детей Гарри безумно любил, он всё чаще признавал, что они были не совсем готовы стать родителями так рано. Джинни же только фыркала на нежелание Гермионы заводить от Рона детей и на её аргументы в пользу планирования каждого жизненного шага. Месяц за месяцем Гарри всё меньше видел в Джинни сходство с Лили Поттер и всё больше замечал в ней черты Молли Уизли. Да и сама Молли постоянно мелькала в поле его зрения. Он правда был благодарен тёще за помощь, но искренне не понимал, почему женщина не хотела оставить их в покое, чтобы они сами научились справляться с собственными детьми. Но, в отличие от Флёр, Джинни не видела того, что её мать рушит их брак своим назойливым присутствием. Со временем Гарри перестал бороться и просто стал всё реже возвращаться домой. Тот год, что он провёл вдали от семьи, позволил ему сосредоточиться на работе и занять-таки должность главы Аврората. Добившись вершины карьерной лестницы, он вернулся на Гриммо налаживать отношения с женой. С детства Гарри так сильно мечтал о семье, не понимая, что счастье и благополучие — это тяжкий труд. И только когда осознал это в полной мере, он решился работать над собственным браком. Первое время всё шло хорошо. Джинни, казалось, сделала выводы и отказалась от постоянного присутствия матери в их доме. Много времени ушло на то, чтобы она научилась принимать помощь не только от Кикимера, но и от мужа. Они даже решились на третьего ребёнка, наконец, запланированного. Но всё чаще с годами Гарри казалось, что они с Джинни заложники собственного брака. Темы их разговоров сводились к обсуждению детских испражнений и выпавших зубов. Он больше не видел в жене той талантливой волшебницы и спортсменки, которую когда-то позвал замуж. Она всё сильнее скрывалась под личиной матери и хозяйки. Джинни с интересом слушала о том, как прошёл его день, но не вникала в его рассказы. Она не понимала, о чем он говорит, да и не особо старалась понять. С годами Гарри просто стал отвечать ей, что на работе всё хорошо. В конце концов, жены ведь не обязаны знать всех тонкостей работы их супругов? Когда он впервые убил волшебника, Гарри не захотел идти домой. Он не хотел делать вид, что всё в порядке, потому что ничего не было в порядке. И Гермиона тогда осталась с ним. Несмотря на выпитый алкоголь, он заметил, как она подавлена тем, что Малфой влиял на исход дела, даже не посоветовавшись с ней. Гарри не верил в её счастливый брак с бывшим слизеринцем. Ему хотелось докопаться до сути и спросить, что его подруга нашла в Малфое, но он был не в состоянии. В тот момент ему почему-то вспомнились их поиски крестражей. Жизнь в палатке и ночи, когда он притворялся спящим, слушая, как Рон тихо постанывает на Гермионе сверху. Гарри было стыдно, но каждый такой раз он ощущал вставший член у себя между ног. А потом, когда Рон бросил их, ему стоило огромных усилий, чтобы дружеские объятия не переросли в нечто большее. В то утро он не смог сдержать себя в очередной раз. Такая тёплая, такая заботливая и чуткая, такая умная Гермиона (теперь уже Малфой) обнимала его и поддерживала, допивая их початую на двоих бутылку огневиски. Стараясь не думать о том, что он делает, Гарри поцеловал шею лучшей своей подруги. А она не оттолкнула его.***
Гермиона стояла у окна, наблюдая за единственным значимым мужчиной в своей жизни. И за его щенком. Есть что-то неуловимо странное и… милое в том, что взрослый человек — мужчина в дорогом пальто — приседает на корточки, чтобы поправить своему питомцу ошейник. Тем вечером, после их ссоры, Драко не пришёл ночевать в спальню, впервые оставшись в гостевой комнате. Гермиона была ему благодарна за краткую передышку. Ей нужно было всё обдумать и собраться с мыслями. Чтобы сообщить ему новость о том, что возможно она не бесплодна, как они считали последние семнадцать лет. Впервые за долгие годы ей действительно было страшно. Впервые в её жизни появилось что-то, о чём Драко не знал, и она не спешила ему рассказать. Эта тайна от человека, с которым она привыкла делиться абсолютно всем, невероятно тяготила Гермиону, но впервые она не могла предугадать реакцию своего мужа. И это пугало её ещё сильней. В очередной раз взглянув на светлую макушку своего супруга, гуляющего с собакой во дворе Малфой-Мэнора, Гермиона улыбнулась, призывая заклинанием тёплое пальто. — Так как ты назвал своего щенка, Драко? Не оборачиваясь, он улыбнулся звуку её голоса. Как же он обожал, когда она делала первый шаг навстречу. При этом он не считал себя победителем, а её проигравшей. Он просто убеждался, что ей не наплевать на него. — Нашего щенка, Гермиона. Нашего.