[bedside manners — жизнь возле кровати]
Какаши тупо уставился в раскрытую книгу, скорее для того, чтобы сфокусировать на чем-то свой взгляд, нежели с реальным намерением читать. Все его внимание было обращено на успокаивающий шум медицинского оборудования, части которого стояли в каждом углу комнаты, каждый пик которого подтверждал, что Сакура пережила еще одно ужасное, тихое мгновение. Он был обязан всеми этими секундами Аихаре, которая уходя из деревни всегда оповещала сеть внешних команд, раскиданных по стране для немедленного вовлечения в битву. В их случае помощь прибыла слишком поздно. После того, как команда наконец вошла в деревню — из-за специфики сигнала бедствия несколько команд столкнулись возле входа — было обнаружено только пятеро выживших, один из который потерял слишком много крови, другой же умер от шока во время транспортировки. Один из них был членом боевой двойки, которой Аираха приказала отступить, потому что посчитала их навыки слишком слабыми для битвы с большим количеством людей. Изначально они посчитали Сакуру мертвой, и если бы с ними не было талантливого ирьенина и будь Сакура была чуть менее упорной — она бы осталась там. Ответственный за лечение медик сказал, что судя по количеству синяков, сотрясению мозга и потрясающей гематоме, которая шла с ним в комплекте, а также сломанным ребрам и внутреннему кровотечению, которые конкурировали с повреждением мозга за возможность убить ее первыми, кто-то бил Сакуру головой об стену, пока она не потеряла сознание, и продолжил бить ногами, когда она упала. Работорговцев Сакура не интересовала. Не с дорожкой из трупов, которую она оставила за собой. Не с ее стилем боя, который на самом деле не был похож на мясорубку, а скорее заключался в хирургической точности и жестокой эффективности. Даже когда у нее закончилась выносливость, она не забыла привычки, сформированные в свои первые дни становления шиноби. Какаши все еще помнил дни, когда Сакура задыхалась от короткого, легкого спарринга. Часть его хотела, чтобы они все еще жили теми днями, когда у его команды было время действительно быть командой, пока двое из них не ушли к Саннинам, а третья не начала участвовать в отчаянных смертельных схватках. Одна из смертей была особенно интересна капитану объединенных внешних команд. Ниндзя-отступник уровня джонина — принадлежащий к не слишком известному клану, но достаточно раздражающий, чтобы за него назначили награду — был задушен парой рук, и на его теле не было обнаружено никаких других признаков насильственной смерти. Какаши тянул и мешкал, но избегал признания, что его бывшая ученица была настоящей протеже Годзэн Рейджи — или как минимум была достаточно близко к этому, учитывая, какой была эта старая стерва — хотя он не знал, намного ли лучше идея, что Сакура сотворила гендзюцу, способное удержать джонина, без какого-либо содействия извне. Если все сводилось к этой мысли, то он не знал, как к этому относиться. Он однозначно гордился и был рад, что Сакура выжила и вернулась к нему, хотя многие другие не вернулись домой, но здесь все же была грань между детской бездумной жестокостью, которую она показывала время от времени Наруто, и жестокостью — или по крайней мере степенью отстраненности, отсутствием эмпатии или, возможно, обладанием достаточно сильной волей, чтобы преодолевать любые симпатии, — которая требовалась, чтобы использовать гендзюцу Годзэн. Все еще оставался шанс, что Сакура использовала что-то другое, что-то менее соотносящееся с причинами, почему многие шиноби гендзюцу-типа были печально известны, но Какаши привык предполагать худшее и обычно оказывался прав. Ему самому не привыкать к горькому гневу, но у него никогда не было способности применить его для создания кошмаров других людей. По крайней мере не так, как могли настоящие профессионалы гендзюцу. Техника, которую он показал Сакуре, была дубинкой, без ухищрений и хитростей, и средней компетентности шиноби мог легко ускользнуть от нее. Ее было недостаточно, чтобы удерживать джонина более чем пару секунд, и точно недостаточно, чтобы задушить кого-либо. Два года назад Сакура совершила свое первое убийство, и это безвозвратно изменило ее. Эти события тоже изменят ее, но только время покажет насколько сильно. Все, что он мог — это лишь быть здесь, предлагать поддержку, и даже несмотря на то, что он не любил больницы, сидеть возле кровати Сакуры и присматривать за ней, пока она спит. Это не входило в его обязанности как сенсея — его давно так никто не называл. Это было, скорее, теплым отношением, как к младшей сестре, если бы та у него была. Несмотря на разницу в возрасте и опыте, Сакура была другом. И у него было очень мало друзей, но ни для кого из них он не нарушал правила так же легко и просто, как для нее. Она была… частью стаи. Семьей, в которую выбрали его. И которую он выбрал сам. Поэтому несмотря на запах антисептика, от которого у него сжимался желудок, Какаши оставался. О житейских делах позаботятся другие, поэтому он должен быть рядом, когда Сакура проснется. Награды за все убийства, которые были идентифицированы как совершенные ею, уже были переведены на ее счет, и посмертные средства умерших шиноби Конохи уже были отданы их семьям. Все их тела были успешно перевезены в Коноху, так что миссия считалась завершенной. Генма принес огромный букет, а также продолжал кормить нинкенов и пушистый ужас Сакуры. Нинкены, по крайней мере, были способны реагировать достаточно серьёзно и свернулись в комочки вокруг Сакуры, ее кот же запрыгнул на грудь Сакуры и начал зарываться когтями в ее одеяло, сверля ее лицо этими своими сверхъестественными глазами и то ли оценивая ее состояние, то ли требуя, чтобы она немедленно очнулась и обратила на него внимание. Какаши снял его с кровати, взяв за шкирку, и мрачно отдал медсестрам. Какаши поднял взгляд, когда кто-то открыл дверь, и удивился, увидев Аихару. — Тебе уже можно вставать? — спросил он, присматриваясь к ее желтоватой коже и к сжатым в плотную линию губам, выдающим ее боль. — Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы посмотреть на то, что осталось от моей команды, — ответила она, неуклюже подходя к кровати Сакуры. Она долго молчала, а затем, не глядя на него, произнесла: — Я буду рекомендовать ее на повышение. Даже если они не сделают ее джонином, она готова к тому, чтобы возглавлять команду. Я хотела подождать, пока она освоит элементарные ниндзюцу, но я видела, что ей это не нужно. Это будет полезно, само собой, но у нее есть мозги и навыки. — Когда? — тихо спросил Какаши. Она взглянула на него, ее взгляд был холодным и осознанным. — Я передала бумажки курьеру сегодня утром. Так и существует эта деревня — ты выживаешь там, где сломался бы обычный мирный житель, и от тебя хотят, чтобы ты продолжал это делать постоянно. Это нелегко. Но, черт подери, будет гораздо легче, если у нее будет что-то, ради чего она сможет продолжать, чем если она будет оставаться среди обломков прошлого. Ее переназначили бы в любом случае, слишком мало ниндзя выжило, чтобы мы могли продолжать быть командой. Я просто хочу убедиться, что она получит признание, которого заслуживает. Выражение ее лица немного смягчилось, совсем немного, но Какаши ясно понял, что при всей напускной отстраненности Аихара страдает. — Она заставила меня гордиться тем, что я ее капитан. Она не прекращала сражаться до самого конца. Очевидно удовлетворив свою потребность проверить Сакуру и закончив свою мысль, Аихара ушла и оставила Какаши в одиночестве, которое вскоре было прервано появлением родителей напарника Сакуры. Его мать несла охапку розовых пионов, похожих на цвет волос Сакуры. И хотя Хатаке слышал про них, встречал он их впервые, и из-за этого приветствия были немного неестественными. Мать Тацуо начала расставлять цветы у окна, пытаясь избежать неловкости. — Я срезала их в своем саду, — сказала она, расставляя их со всей непринужденной элегантностью возле буйного букета Генмы. Пропустив лепестки между пальцами, она стала выглядеть так, словно расплачется, но благодаря достоинству Хьюга этого не произошло. Какаши был благодарен за это, потому что нет ничего более неловкого, чем наблюдать, как кто-то плачет. — Они так сильно нравились Сакуре в прошлом году, было бы жаль, если бы она пропустила их сезон в этом году. Я предлагала ей семена, чтобы у нее они тоже цвели, но она так посмотрела на меня тогда… — она замолчала, уронив руку. Она неловко сглотнула, и ее муж продолжил за нее: — Мы придем снова, когда она проснется. Просто потому что… — и теперь выражение его лица дрогнуло, когда он приложил все усилия, чтобы взять эмоции под контроль, — мы не перестанем приходить, просто потому что Тацуо больше нет. Для нас, как шиноби, команда — это семья, и если вы потеряли кого-то из членов команды, это не означает, что вы перестаете быть семьей. Мертвые никогда не уходят навсегда. — Я знаю, — ответил Какаши. Он действительно знал. Его жизнь была полна призраков. Но Сакура не была призраком, еще нет, поэтому он оставался с ней, пока она не проснулась, и оставался после этого, оставался, когда она рыдала, и пообещал себе на этот раз, что с этой командой — даже несмотря на то, что ее части были разбросаны по миру — все будет по-другому.[the things that don't kill you — то, что не убивает тебя]
Сакура осторожно закрыла за собой дверь и опустилась на пол, прислонившись спиной к успокаивающей твердой поверхности. Тупо глядя в потолок, она попробовала проглотить тошнотворное чувство, поднимающееся из ее живота — растущую уверенность, что этого делать не стоит. Когда ее дыхание стало настолько ровным, насколько это было возможно — что на самом деле было достижением, потому что до этого момента ее голова была ватной из-за паники от осознания, что именно она решила сделать — Сакура опустила голову, чтобы взглянуть на руки, наблюдая, как зеленая медицинская чакра появляется на кончиках ее пальцев подобно живому огню. «Это плохая идея, — предупредил ее внутренний голос, — ты не должна пробовать это без присмотра. Ты вообще не должна этого делать». Прежде чем этот робкий предостерегающий голос сумел ее переубедить, Сакура подняла руки к глазам и начала. Затем она услышала Судая, воющего по ту сторону двери: — Сакура? Сакура, чем ты там занимаешься? Ответь мне. Но Сакура не могла ответить, она не могла даже двигаться, но и не могла остановиться из-за страха, что микроскопические приспособления во внутренней части ее глаза сделают ее слепой, когда она снова откроет глаза. Хрупкие мышцы, крохотные кровеносные сосуды, одни из самых хрупких чакроканалов во всем теле, и она работала с ними даже не разрезав ткани, просто по памяти и благодаря странному чутью, которое было присуще только медицинской чакре. Она слышала, как кошачьи когти царапали дверь с другой стороны и как шипел Судай, но она игнорировала его. — Сакура, впусти меня. Впусти. Если ты не ответишь — я сделаю что-нибудь решительное. Сакура могла только промолчать в ответ, и он наконец сказал: — Хорошо, раздражающий ты человек. Если бы у меня были руки, я бы вырвал эту дверь к чертовой матери и душил бы тебя, пока ты не пришла в себя, но что есть, то есть. Я пошел вызывать Какаши. Она не могла удвоить свои усилия, потому что медицинская чакра так не работала, но она сдержала панику и вскоре закончила. К тому времени, когда Какаши постучал в дверь, она передвинулась к стене и уронила голову на руки, слишком боясь открыть глаза и проверить, что у нее получилось. — Сакура? — спросил Какаши осторожно, когда открылась дверь. — Сакура, — повторил он снова, опускаясь рядом с ней на колени, — Сакура, что случилось?-х-
— Случилось то, — сурово сказала Цунаде-сама, не слишком осторожно опустив планшет на голову Сакуры, — что у тебя есть шиноби с необузданным талантом. Твои глаза в порядке. Более чем в порядке. Не думай, что я не заметила твои улучшения, вроде шунтов, которые ты вживила в чакросистему, чтобы избежать воспаления при утечке чакры, — сказала она Сакуре, которая вздрогнула, когда ей показалось, что ее снова ударят планшетом. — Хорошая работа, ребенок. Ты можешь перемещать чакру в глазах целый день, если тебе так хочется. Цунаде-сама нахмурилась, когда взглянула на нее снова. С любопытством, что совсем не обнадеживало. — Хатаке, иди прогуляйся, — резко приказала она. — Хокаге-сама? — переспросил Какаши-сенсей, его видимый глаз расширился в удивлении. — Ты все слышал. Пойди прогуляйся. Подольше и подальше от больницы. Я позабочусь о выписке, и ты сможешь отругать ее позже. А теперь — кыш. И, не сказав ни слова, Какаши-сенсей ушел. Цунаде-сама вздохнула и упала в кресло рядом с Сакурой. — Ладно. Теперь давай поговорим. Не делай такое лицо. Я не собираюсь кричать на тебя. Ты четко осознавала, что собираешься делать, и пошла на этот риск. Это что-то, что делают хорошие капитаны. На самом деле, — она усмехнулась, — я даже жалею, что не помогла тебе с этим. Но в некотором смысле даже хорошо, что я ничего не делала. — Что вы имеете в виду? — спросила Сакура. — Я Сенджу, что означает, что я связана старыми соглашениями. Как мой ученик, ты бы тоже считалась Сенджу по всем клановым правилам. Однако ты вольна делать все, что посчитаешь нужным. И у тебя есть кто-то очень близкий, кто медленно слепнет и в конце концов ослепнет, если только истощение чакры не убьет его раньше. — Вы имеете в виду…? — Да, его. Ему не очень понравится, если ты попробуешь помочь, но игнорируй его мнение. В мире и так достаточно страданий, ни к чему еще и осознанно выбирать их, — сказала она, поднимаясь из кресла. — Жду с нетерпением нашего интервью, Харуно. — Интервью? — глупо переспросила Сакура. — Для экзамена на джонина. Я скажу врачу, что тебя можно выписывать. Судя по твоему досье, ты сможешь сама позаботиться о документах, — на этих словах она подошла к двери, оглянувшись единственный раз в дверном проёме: — И еще, Харуно? — Да, Цунаде-сама? — Секрет хорошего удара для создания кратера — это печати дотона, а не просто чистая чакра.[picnics with the dead — пикники с мертвыми]
Когда ты будешь готова, мы отвезем тебя в храм Хьюга. Мы разделили часть праха Тацуо во время бункоцу. Тебе всегда будут здесь рады. Сорок девять дней. Время, которое требуется душе, чтобы разорвать все связи с миром. И хотя она не была готова, ей нужно как следует попрощаться. В саду царило умиротворение, чувство уединения, несмотря на то, что он находился на территории Хьюга. Высокие побеленные стены заглушали шум людей и усиливали впечатление нахождения наедине с мертвыми. В центре сада возвышался огромный мемориальный камень, на котором была написана фамилия клана багрово-красным цветом, а на верхушках камней были уникальные каменные указатели, хотя здесь были погребены все Хьюга. Для всех остальных здесь было крошечное здание, где на бамбуковых дощечках, завернутых в циновку, были записаны имена мертвых. Отец Тацуо объяснил традицию, что урны глав клана, с большей частью их праха, делились между членами семьи, остальную же часть праха закапывали под саженцем плодоносящего дерева. Никто никогда не ел эти плоды, они предназначались для животных, духов и богов. Выбор дерева был личным предпочтением. Персики, гранаты, одна древняя яблоня, более старая, чем деревня. Ее крошечная урна, ее часть Тацуо, стояла на ее прикроватной тумбочке рядом с фотографией ее разошедшейся команды и его солнцезащитными очками — она не была уверена, была ли она благодарна, что они забрали их и отдали ей. Иногда этого было почти достаточно, чтобы она почувствовала себя обязанной зажечь благовония и оставить подношение, но вместо этого она желала ему доброго утра, когда просыпалась — она пыталась вернуться к привычке спать в своей кровати, потому что ее отец был дома впервые за несколько недель и беспокоился за нее, но она не хотела рассказывать ему, что несколько дней до этого засыпала под уютным кухонным столом, а теперь столкнулась с проблемой, что ей нужно поднимать себя из кровати и существовать в мире, из которого нельзя было сбежать, проснувшись. И это было самым прекрасным в ночных кошмарах и самым ужасным в хороших снах. Они заканчивались. И потому что люди проводили каждую ночь, сбегая от вещей, из-за которых им не хотелось просыпаться, это, возможно, было естественным человеческим желанием задумываться о том, насколько легче стало бы существование, если бы оно заканчивалось вот так. Но это были лишь те моменты между здесь и там, между сном и реальностью, когда Сакура едва позволяла себе подумать о том, как сильно она хотела бы вернуться в сон, чтобы ей не пришлось сталкиваться с вещами, которые ждали ее в реальном мире — и прошло всего лишь несколько дней с ее возвращения. Жизнь была тяжелой, жестокой и, вероятно, короткой, но она была не настолько поглощена своими страданиями, чтобы забыть о других вещах, не связанных с Тацуо или неудачными миссиями. Дело было даже не в потере партнера, или потере команды, или потере собственной жизни. Дело было в том, что она была смертельно уставшей, уставшей до мозга костей, а все ее внутренние органы все еще ощущались странно и хрупко, когда она двигалась. Но Сакура заставила себя двигаться дальше и продолжать жить — она заменила испорченное снаряжение, тренировала мышцы, ослабленные исцелением чакрой и постельным режимом. Она потратила большую часть денежных бонусов на новый нож со сталью, способной проводить чакру, взамен ее сломавшегося старого; если раньше она думала, что запечатывающие свитки дорогие, то это было до того, как она приобрела выкованный на заказ нож, который стоил в десять раз дороже, чем обычный хороший нож из углеродистой стали. Она и раньше видела изображения оружия, сделанного из этой особой стали, и знала, что они были черными, но думала, что это всего лишь элемент дизайна. Как оказалось, то, что делало сталь черной, одновременно отвечало и за чакропроводимость. И поскольку такой металл был очень редким, то его обрабатывали только по-настоящему талантливые мастера кузнечного дела, и когда ей наконец показали нож, она была восхищена отделкой ножа, его остротой и особой порочной элегантностью. Это был странно формальный момент, с чаем и с особой церемонией, и она была рада, что Какаши-семпай был с ней, и все это создавало впечатление, что она принимала объект искусства, а не обычный инструмент. Сакура взяла новый нож с собой и обула новые ботинки — она почти слышала Ино сейчас, потому что эти ботинки до колен с ножнами были воплощением сексуальности куноичи, и они смотрелись достаточно хорошо на Сакуре — также она надела новую черную безрукавку, которая контрастно смотрелась с ее бледной кожей. Ее крой выглядел бы лучше, если бы Сакура набрала вес, который потеряла во время восстановления, хотя безрукавка была надета под жилет, так что это не имело большого значения. Теперь у нее была целая стопка новых куфий, потому что ей не хватило духу сказать отцу, что ей некуда и не для кого носить красивые платья, хотя Сакура знала, что ее отец будет пытаться. Его вздох облегчения заставил ее рассмеяться и почувствовать себя лучше, когда она легко направила его к обычному магазину одежды, а не в модный бутик. Сегодня она надела куфию, которую никогда не надевала на миссии — с белыми, розовыми и зелеными оттенками. А ее волосы были заплетены в аккуратную косу. Сакура начала ходить на миссии с командой Сакуи и со своими сверстниками, как только ее снова допустили к работе, но приберегла новые вещи для этого дня. Кроме того, что она прощалась с Тацуо, на следующей неделе она приступит к серии оценочных экзаменационных миссий, по результатам которых будет решаться, станет ли она джонином или присоединится к другой команде. Восемь отдельных миссий ранга А, каждая из которых будет проводиться с разными джонинами, которые будут решать, заслуживает ли она повышения, а после всего этого ее ждет интервью с Хокаге. Отчасти она была польщена, потому что она будет проходить экзамен одновременно с Хьюга Неджи, который был признанным вундеркиндом. Однако какая-то часть ее хотела набраться смелости, чтобы сказать, что нет, она не хочет больше этим заниматься, потому что отклонения от нормы, казалось, стали ее новой реальностью и вообще, насколько все было бы хуже, если бы миссии предполагались как опасные? Но она не станет отказываться. Потому что ей не хотелось стать частью новой команды, только чтобы снова её потерять. Она потеряла две предыдущие команды — и решила, что теперь хочет работать с напарником, и неважно, насколько бессердечным бы это казалось. И Какаши-семпай тоже был джонином, а еще он был единственным человеком, который выживал несмотря ни на что, и она продолжала в него верить. Так что она прикусит язык, выложится на все сто и будет надеяться, что этого будет достаточно. Но сначала ей нужно было закончить одно дело. Сакура сжала в руках тщательно упакованный бенто, и поскольку ее рука начала дрожать, как только она переступила порог, она сжала его и второй рукой тоже. — Когда будешь готова, — повторила она с горькой иронией и неловко усмехнувшись, — интересно, когда это случится. Сжимая бенто еще сильнее, Сакура заставила ноги нести ее вперед, и в конце концов села на камень, чья чистая от мха поверхность означала, что это место часто посещали другие шиноби. Она осторожно развернула онигири из соленого риса, рядом с которыми лежала керамическая глубокая тарелка и бутылка ханадзаке, к которой Марико попросила относиться с осторожностью. Она хотела традиционное саке, но ей нужно было что-то более алкогольное для того, что она задумала. В ханадзаке было шестьдесят градусов, и был не частым гостем в домашнем баре своих родителей. Отодвинув рисовые шарики в сторону и налив ханадзаке в чашку для того, кого с ней рядом не было, Сакура откусила от своего онигири, сопя, когда соль от ее слез смешалась с солью в рисе. Ей удалось съесть только половину, прежде чем ее желудок сжался от горя. Она не позволяла себе плакать с тех пор, как ее выпустили из госпиталя, и она откладывала это до тех пор, пока не наберется сил провести церемонию без слез, но в итоге она дождалась последнего дня, так и не попрощавшись нормально. Сделав глоток из чашки Тацуо для смелости и вздрогнув от вкуса, Сакура налила алкоголя в принесенную тарелку. Если бы вы могли увидеть кого-то, кого потеряли, даже если всего лишь на час, смогли бы вы сопротивляться желанию превратить свои воспоминания во что-то осязаемое? Сакура не могла. Не тогда, когда все, что требовалось — это лишь чакра, и она могла видеть Тацуо, сидящим рядом, поджав одну ногу и расслабленно вытянув другую. — Привет, — сказал он с нежностью, и его голос отразился всей теплотой ее воспоминаний. — Привет, — выдохнула она, улыбаясь сквозь слезы. Знакомая улыбка застыла на его губах, но выражение лица быстро стало обеспокоенным. — Что ты делаешь, Сакура? — Я просто… просто подумала, что ты должен быть здесь в этот момент, — ответила она ему. — Может, ты и правда наблюдаешь, хотя говорят, что ты должен быть где-то в другом месте, но… — Сакура встала, Тацуо тоже поднялся на ноги, и она протянула руку, переплетая его пальцы со своими. Она могла чувствовать тепло его ладони, шероховатость кожи подушечками пальцев, выступающие костяшки пальцев. Она осознавала, что это было ужасно, хотя и наслаждалась этим моментом. Какая-то часть ее понимала, что это было так же жестоко, как и любой из кошмаров Годзэн — предложить кому-то что-то, чего они больше никогда не почувствуют, исполнить те желания, которые они никогда не озвучивали другим. Дать им это мгновение и забрать все последующие. Убивать по-доброму. Но это были размышления о боях на миссиях, о будущем, а в настоящем был тот Тацуо, каким она его помнила. Когда эта мысль появилась в ее голове, на мгновение гендзюцу дрогнуло, и появился Тацуо с разрезанной шеей и потускневшими глазами, но она собралась с мыслями, и он снова стал живым и невредимым. Сакура неохотно отпустила его руку, отступив назад, и он повторил ее движение. — Я хотела… — ее горло сжалось так сильно, что стало трудно говорить. — Я думаю, я могла бы полюбить тебя, — сказала она жалобно. — У тебя было все то, что я хотела бы иметь в своем спутнике. — У нас просто было мало времени, — ответил Тацуо. — Отношения это не что-то, что у тебя есть. Это что-то, что ты строишь, восстанавливаешь и поддерживаешь. Сакура слабо улыбнулась, потому что это были не его слова. Они принадлежали другому Хьюга, полностью вымышленному, хотя это не делало слова менее правдивыми. — Любовь — это дом, — пробормотала она. — И его фундамент очень важен. Сакура сделала глубокий, прерывистый вдох и вытащила нож из ножен. Не новый и сияющий, а старый, из обесцвеченной стали, знакомый и удобно лежащий в ее руке. Свободной рукой она вытянула свою косу и одним плавным движением срезала ее у основания шеи. Пряди упали вперед, коснувшись ее плеч, напряженных из-за момента. Она никогда не думала о том, насколько тяжелыми были ее волосы, пока не срезала их, и это чувствовалось так же странно, как если бы она была без одежды. — Я отращу их заново, — сказала она иллюзорному Тацуо, убирая нож и наклоняясь, чтобы положить отрезанную косу в чашу с алкоголем. — И на этот раз не для кого-то другого. А для себя, потому что они мне нравятся. Но сейчас… сейчас это момент для нас, и как бы глупо и бессмысленно это ни звучало, но… эта коса навсегда останется твоей, — пробормотала она, складывая пальцы в незнакомые печати. — Катон, — произнесла она беззвучно, не вздрогнув от струи пламени, дотянувшейся до чаши, и игнорируя запах паленых волос. Это было ее данью Тацуо, ее данью самой себе. Поэтому она наполняла чашу снова и снова, пока не закончился ханадзаки, а ее волосы не превратились в пепел, который уносил ветер.[red rice — красный рис]
Мать крепко сжала ее плечо, ее глаза выглядели подозрительно влажными, а с лица исчезло привычное суровое выражение. — Ох, Сакура, — вздохнула она, — мы так гордимся тобой. — Это не совсем то, что ты хотела сказать, — мягко сказала Сакура, чтобы матери не приходилось начинать этот разговор первой. — Я знаю, я понимаю. Правда. Когда я выпустилась из Академии — я тоже думала не о том, как я собой горжусь. — Мы просто не хотим потерять тебя, — согласилась ее мать. — А у тебя уже было несколько опасных ситуаций. Но джонин… у нас никогда не было джонинов в семье. Мы просто не можем… у нас нет связей, никаких секретных дзюцу, которые мы могли бы передать тебе. — Мне это не нужно, — заверила ее Сакура, вспомнив мужчин, которые умерли потому, что остановились на мгновение, увидев матерей, братьев, возлюбленных, тех, к кому они испытывали чувства. Мужчин, которые боялись огня, которые вздрагивали от чувства страха, которые росли беззаботно, и тех, кого охватывала эйфория. Она вспомнила врагов, которым не нужно было никакое гендзюцу, чтобы облегчить переход в загробную жизнь. Не для всех миссий А-ранга нужна была команда, все зависело от рисков, но для экзамена они выбрали миссии, наиболее приближенные к реальным условиям с реальным риском. И поскольку она хотела стать джонином не из-за должности, не из-за денег, но из-за возможности иметь напарника, который оставался бы с ней, она продемонстрировала все свои навыки и таланты, даже несмотря на то, что могла ограничиться лишь несколькими самыми лучшими и закончить миссии куда быстрее. Сакура уже научилась отстраняться от этого, игнорировать вину, избавляться от странных моральных вопросов, вроде лучше мучать человека кошмарами или воспользоваться его мягкой натурой. Ее все еще мучали ночные кошмары, и она все еще чувствовала тяжесть всего происходящего, возможно, она никогда не сможет полностью избежать этого, но каждый день становилось все легче просто не думать об этом. Сакура подвинулась так, чтобы взять маму за руки. Ее глаза серьезно смотрели в лицо Харуно Мебуки. — Все эти секретные техники, весь этот престиж, традиции, все, из чего состоит клан — мне это не нужно. Так что не жалей, что тебе не удалось дать мне ничего из этого, ты дала мне другое и более важное — мне не стыдно быть Харуно. «Но, — подумала она, когда ее мать обняла ее, — я не могу обещать, что однажды тебе не будет стыдно, что я твоя дочь».[sagiso—my thoughts will follow you into your dreams — сагисо — мои мысли будут следовать за тобой в твои мечты]
Джирайя с изумлением смотрел на письмо от своего редактора, размышляя о том, что тот, вероятно, совершил ошибку, когда расшифровывал его. Но когда он взглянул на оригинал, а потом еще раз на распечатанную расшифровку того адского шрифта, изобретенного его информатором — он понял, что перевод был точным. Что только зародило неприятное чувство внутри, потому что большую часть десятилетия у его информатора был всего один вопрос. Но теперь у него была просьба. Очень необычная просьба. Джирайя нахмурился, пытаясь понять, что именно имел в виду Итачи Учиха, помимо очевидной инсценировки его смерти с помощью ниндзя-медика. Почему именно сейчас? Что изменилось? Чему именно он научился спустя все эти годы? Но ответов на эти вопросы не было, и все что он мог сейчас сделать — это сжечь оба письма и решить, что, когда он вернет Наруто в Коноху, ему нужно будет найти непредвзятого ниндзя-медика.