боязнь прикосновений других людей.
— Что? — слово сорвалось с ее языка прежде, чем разуму удалось остановить его, и прежде чем она поняла, что со скепсисом отнеслась к словам Учиха Итачи. — Извините, — машинально сказала она, — просто… дайте мне минутку обдумать это. В этом потрясающем плане было два существенных момента. Учиха Итачи умирал. И все это было, ну, не очень нормально, потому что если он умирал и продолжал терять зрение, но все еще считался ниндзя S-класса, то она боялась предположить, на что он мог быть способен в добром здравии. Тем не менее, он был незнакомцем, имя и лицо которого она знала по документам, а не по собственным воспоминаниям. В то время как Саске был тем, за кем она наблюдала много лет. Она уделяла куда больше внимания его карьере, чем собственной, следила за слухами о его вкусах и предпочтениях, словно они были религиозной догмой. Сакуре не нужны были свои хобби и увлечения, потому что у нее был он. Теперь, когда она знала правду о резне и о том, что информация о младшем брате была валютой, которой платили Итачи, нетрудно было догадаться, почему Саске был единственным человеком, которого Итачи не смог убить. Это не была детская невинность — они все были детьми, и у них не было выбора — но привязанность сохранила Саске жизнь. Сохранила ему жизнь и превратила его в того незнакомца, который в конце концов продался печально известному преступнику, потому что игнорировал все, кроме личной мести. Сакура сделала глубокий вдох, затем встала. — Вы сказали, что умираете. —Да, — подтвердил Итачи. — Легкие. Я давно не обращался к врачам по поводу состояния моего здоровья, но последний раз они были уверены в диагнозе. Пытаясь не смотреть на Итачи, словно он был крупным хищником, которого подозревали в бешенстве, Сакура подошла к его стороне стола и опустилась на колени позади него. Он не напрягся и ничем не выдал своих чувств о том, что кто-то, кого он едва знал, был так близко. Сакура думала, что не смогла бы так же спокойно реагировать, если бы они поменялись местами. Итачи продолжал неподвижно сидеть, даже когда ее руки вспыхнули характерным оттенком медицинской чакры. Сакура мягко положила руки ему на спину, отмечая, что он был неожиданно теплым; его тепло впитывалось в ее ладони через тонкую ткань рубашки. — Расскажите мне о ваших симптомах и диагнозе, — попросила она Итачи. Ее обучение было ориентировано на травмы, полученные в боях, а не на болезни. Его проблема не была раной, колотым ранением или переломом, хотя она смогла бы помочь справиться с воспалением или инфекцией. Сакура ожидала чего-то ужасного, что едва ли могла диагностировать, не говоря уже о лечении. Возможно, рак, возможно, какое-то клеточное заболевание, о котором она раньше не слышала. Болезнь была ужасной. В этом она не ошиблась. Урон, который та нанесла, был обширным, что серьезно повлияло на функциональность легких. Это была бактериальная инфекция, с чем у нее уже был опыт после небольшого приступа болезни во влажных субтропиках. И болезнь была очень даже излечимой. Ее руки слегка дрожали, когда она немного отодвинулась и сжала их на коленях. — Она была излечима. — Да, — спокойно признал Итачи. Он просто решил не лечить болезнь. Этот факт просочился в ее вены, сдавил грудь странной эмоцией, которую она не могла назвать. У Сакуры было время привыкнуть к мысли, что резня Учиха была не тем, чем казалась сначала. Но у нее не было времени подумать о том, что это значило для Итачи и какую роль он отдавал сам себе. Когда они встретились впервые, он казался далеким, бесчеловечным, расчетливым, потому она ни на секунду не приняла во внимание неизбежный факт. Учиха Итачи ненавидел себя. Та ужасная болезнь, которой он позволил случиться со своим телом, была намеренной. Их теперешний мир — это не мир сто лет назад, где не было лекарств, знаний, чтобы вылечить его состояние, и он также не был бедным человеком, проживающим там, где не было опытных медиков. Это был лишь его выбор сделать каждый свой вдох болезненным, заставить свое тело страдать, окончить свою жизнь, кашляя кровью и медленно задыхаясь, пока отказывают легкие. Возможно, если бы он прожил достаточно долго, болезнь могла распространиться на его позвоночник, суставы и почки. Итачи не был дураком. Он, скорее всего, знал это и выбрал такой путь для себя, несмотря ни на что. Это было искуплением. А Саске? Саске был лишь средством, чтобы совершить самоубийство, чтобы положить всему этому конец. Возможно, это могло бы быть последним извинением перед братом, чью жизнь он почти сломал ради чего-то большего, чем их семья. Возможно, он думал, что его смерть успокоит Саске, тогда как ничего другого не могло принести ему успокоение. Это было так безрассудно, отчаянно, но по большей части глупо. Саске мог довольствоваться этим час, месяц, год, но что потом? Разве он сможет получить что-то большее, чем саморазрушение, когда убьет Итачи? Что произойдет, если он когда-нибудь узнает правду о том, что произошло той ночью? Конечно, эта информация вряд ли когда-нибудь дойдет до ушей Саске, но если и дойдет, то последствия будут достаточно ужасными и заслуживают некоторых размышлений. Она понятия не имела, насколько он сейчас силен, но если он нападет на Конохагакуре, действительно, по-настоящему набросится на деревню, она знала, кого пошлют, чтобы победить его. И она не хотела этого для Какаши-семпая. Даже если Саске так и не узнал бы, что произошло на самом деле — то чего Итачи ожидал от Саске, когда все будет сказано и сделано? Саске уже разрушил свою карьеру в Конохагакуре собственным выбором. Он не был Итачи, который провел большую часть десятилетия в глубоком укрытии. Учиха Саске действительно был предателем деревни. А в мире шиноби предательство имело последствия. Он был только генином, когда ушел, так что это было ему на пользу. Не то чтобы он унес с собой свитки, оружие или разведданные. Только себя самого и одну из самых ценных родословных деревни. Если Орочимару не отнимет у него это, возможно, он сможет вернуться обратно на службу деревне. Хотя это будет нелегко. Конохагакуре помнила Орочимару. Знала, на что способен, относилась к Митараши-сан — его бывшей ученице — как к подозреваемой даже после многих лет верной службы. Однажды, если он захочет, Саске может снова встать в ряды шиноби Конохи. Но доверять ему начнут гораздо позже, если вообще начнут. Он никогда не будет служить в АНБУ, и, вероятно, у него будут проблемы с повышением до джонина. Если и когда это повышение произойдет, Саске, скорее всего, будет работать только на внешних заказчиков и никогда на деревню, и ему никогда не будут доверять конфиденциальную информацию. Если он не вернется в Конохагакуре, его может принять другая деревня. Забрать его и его глаза, начать новую войну, начать новый цикл разрушения и соперничества между деревнями. На данный момент Отогакуре не вторгалась в дела крупных деревень и был защищена от попыток вторжения других деревень репутацией Орочимару. Если он оставит Ото? Уйдет в Иве, или в Кири, или в другую крупную деревню? Тогда они увидят, как долго продлится мир. Даже если опустить эти размышления, то какие эмоциональные последствия может вызвать убийство человека, истребившего его семью? Когда эта единственная цель была для него всем в жизни? Саске не был оплотом эмоциональной стабильности в те последние дни в деревне, еще даже до того, как провел годы с Орочимару. Только когда его колено коснулось ее колена, Сакура поняла, что Итачи передвинулся. — Сакура-сан? Она недовольно нахмурилась, глянув на него, перемещаясь так, чтобы снова сидеть напротив. — Могу я осмотреть ваши глаза? — спросила Сакура, переходя на безопасную зону, что было скорее показателем того, как она хотела избежать вопроса о Саске, чем индикатором доверия. Но Итачи лишь мельком изучил выражение ее лица, прежде чем склонить голову в знак согласия. Это было похоже… похоже на первый поцелуй с Тацуо, только на этот раз нервная энергия, кипящая под ее кожей, не имела ничего общего с чем-то приятным. Он не закрыл глаза, даже когда Сакура обвела их руками, касаясь нежной кожи большими пальцами. Итачи признался в слепоте, но не сказал ни слова о боли. Сильная невропатическая боль в глазах, по крайней мере, когда он направлял чакру по тому же принципу, который она наблюдала, когда Какаши-семпай переводил Шаринган в состояние Мангекё. Даже сейчас, когда Шаринган находится в активированном, хотя на самом деле пассивном состоянии, Итачи должен был испытывать некоторую боль. Везде, где соприкасались его каналы чакры, у нервов были такие же повреждения, какие она ожидала бы увидеть при ожоге. Могло ли это быть связано с огненной чакрой клана Учиха? Или с чем-то совсем другим? Частично это явно произошло из-за злоупотребления чакрой — это было похоже на те повреждения, которые Сакура нанесла сама себе, когда впервые начала осваивать Шуншин, но хотя она понимала базовую структуру Шарингана из-за лечения глаза семпая, ей нужно было исправить то, что она могла, и наблюдать за любыми возникающими проблемами по ходу, потому что здесь намечались небольшие отличия от того, как она интегрировала имплантат семпая. А на клеточном уровне тонкие вариации были очень существенны. Сакура опустила руки на колени. — Я не самый опытный ниндзя-медик, — серьезно сказала она Итачи. — Я не проходила ординатуру в больнице. — Но вы достаточно талантлива, чтобы вас порекомендовал Джирайя. — Да, ну, я собираюсь назначить вам антибиотики, достаточно сильные, чтобы быть токсичными для вашей печени, и собираюсь сделать это без надлежащего медицинского наблюдения, — откровенно сказала ему Сакура. — Вероятно, я смогу исправить повреждение клеток в ваших легких и, надеюсь, повреждение нервов в ваших глазах. Я могу восстановить ваше зрение, но я не знаю, смогу ли я предотвратить повторение проблемы в будущем без более тщательного обследования. Итачи изогнул бровь, слегка склонив голову набок. — Этот прогноз звучит не так ужасно, как можно было бы предположить по выражению вашего лица. Лицо Сакуры приняло спокойный вид. — Саске… я не думаю, что это хорошая идея. Вовлекать его во все это, — пояснила она. — Это тактический протест или эмоциональный? — спросил в ответ Итачи. Его тон немного похолодел, во взгляде появилась определенная твердость. Едва уловимые изменения, но их было достаточно, чтобы превратить его в всем известного Учиха Итачи, убийцу клана и члена Акацуки. Сакура стиснула зубы, борясь с желанием проглотить свой протест. Он был ее руководителем в этой миссии, и это была его миссия, но они не были на поле боя. Она могла обсудить свои опасения. Сакура почувствовала, что выражение ее лица начало отражать некоторую твердость Итачи. — Почему вы изменили план? — вызывающе спросила она. — Почему бы просто не позволить Саске убить вас сразу? Он не оправдал ваших ожиданий или дело в чем-то еще? В ком-то еще? — Итачи молчал, и Сакура продолжила: — Когда я работала с Саске, он был психологически уязвим, и я предполагаю, что Орочимару воспользовался этим. Как давно вы его видели? Вы пытаетесь сломать его? Это заставило Итачи вздохнуть. — Мы не виделись с тех пор, как он покинул деревню, — признался он, и глубокие морщины под его глазами стали более заметными, чем когда-либо. Сакура сопротивлялась желанию вздрогнуть, когда выражение его лица на мгновение стало оценивающим. — Вы упомянули антибиотики. Через какое время я почувствую улучшение? Сакура позволила сменить тему, но решила оставить это обсуждение на потом. — Если бы вы были гражданским лицом без доступа к ниндзя-медику? Примерно через девять месяцев. Если бы вы были в главном отряде ниндзя под присмотром Цунаде-сама? Через четыре месяца. Это для полного уничтожения бактерий. Вы бы почувствовали себя лучше гораздо раньше, но ваш случай настолько запущенный, что гражданский врач мог бы только посоветовать сделать последние приготовления перед смертью, — откровенно сказала ему Сакура. — Я не знаю, как долго мне придется держать вас на антибиотиках. Думаю, это будет зависеть от того, как часто вы захотите встречаться на сеансах исцеления чакрой. Так как я не могу посоветоваться с кем-то, у кого есть реальный опыт, мне нужно немного времени, чтобы обдумать ситуацию. Потом подумать над тем, как заполучить лекарства. Я могла бы начать с ваших глаз прямо сейчас, но не думаю, что сейчас я полностью готова к длительной операции. Состояние ваших глаз не настолько хорошее, чтобы позволить себе ошибиться. — Когда вы будете чувствовать себя лучше? — Через день, может, два, — Сакура, возможно, все еще будет чувствовать себя немного слабой, но у нее все равно будет больше уверенности в успехе длинной операции. — Меня не будут беспокоить еще четыре дня. Вы сможете оставаться здесь все это время, — предложил Итачи так, что это звучало словно приказ. — Нам редко будет удаваться встретиться. Ритуал сдерживания биджу чрезвычайно утомителен, и хотя мы принадлежим к одной организации, ни один член Акацуки не доверяет другим членам настолько, чтобы проявлять перед ними слабость. Поэтому мы можем уходить и восстановиться после поимки джинчурики, но встречаться в другое время будет слишком рискованно, и я бы хотел избежать этого риска насколько возможно, — его лицо стало суровым, когда он сказал: — Учитывая количество оставшихся джинчурики, наши встречи будут сильно ограничены. Но я расскажу все, что смогу, об Акацуки, ее целях и ее членах. Я также предоставлю способ общаться со мной, на случай если мы не сможем встретиться. Но сейчас мы должны дообедать.-х-
Итачи был осторожен, систематичен и подходил к делам основательно. По крайней мере, такое впечатление сложилось у Сакуры, когда он достал брезент, чтобы она не испортила пол, пока она распечатывала тело с его лицом и молча доставала хирургический набор. Итачи описывал членов Акацуки в самых бескомпромиссных деталях, пока она работала: навыки, психологические портреты, истории карьер. Гораздо больше деталей, которые она могла передать Джирайе, чем могло быть описано в зашифрованных письмах, замаскированных под жалобы на влияние романов Джирайи на мораль населения или на описания женщин. Сакура внимательно слушала Учиху, пока обыскивала одежду на теле, исследовала кожу, вскрывала грудину и череп и заглядывала в морщинистые, сероватые складки мозга. Ее впечатление, что Сасори был сумасшедшим, извращенным гением, только усилилось, когда она обнаружила иероглифы на внутренней стороне кожи, похожие на какую-то ужасную татуировку. Как только Сакура случайно нашла первую татуировку — его скальп соскользнул с черепа, — она приступила к деликатной и трудоемкой работе по снятию с него кожи. Это был не первый раз, когда она снимала с кого-то кожу — упражнения по выживанию в Академии научили ее и этому. С белками и кроликами было легко: с несколькими подготовительными порезами и партнером, который держал их ноги, их кожу можно было стянуть с таким же усилием, как снять слегка липкий носок. С оленями все было не так легко, но если их подвесить, то получалось успешно. Младшая версия Сакуры никогда бы не преодолела первый надрез, не сбежав, но нынешняя Сакура была не только ветераном поля битвы, но и ветераном обучения у Годзэн-сан. Помогло то, что ее аудиторией был Итачи, которому удалось органично сочетать бесстрастность с уважением к тому факту, что это тело когда-то было человеком. Годзэн-сан было бы все равно; Наруто скрыл бы свое беспокойство ужасными шутками и, возможно, ткнул бы в глазное яблоко, чтобы убедить себя, что это его не пугает. В конце концов Сакура сняла кожу и расстелила ее перед собой, как карту. Она изучала символы, проверяя остатки чакры, пока Итачи достал ручку и бумагу и начал составлять схему их расположения. Они обсудили метод применения, обменялись теориями о том, почему один человек был выбран вместо другого, и сделали выводы о сети чакры, которая будет создана при активации дзюцу. Собственная чакра субъекта или жертвы уходила глубоко во внутренние органы, помогая поддерживать автоматические функции, в то время как внешний источник чакры — Итачи имел непосредственный опыт работы с этой частью техники, что значительно облегчило воссоздание переноса — заполнял обычную сеть чакры и, по сути, превращал одного человека в другого. Сакура была невольно впечатлена, немного напугана и очень уверена, что приняла правильное решение убить Сасори, когда у нее был выбор. Когда Сакура узнала о теле все, что могла, и солнечный свет с неба уже начал угасать, Итачи избавился от тела, пока она принимала душ. Она отчаянно старалась не думать о том, где они возьмут «добровольца» для своих целей. Было много людей, без которых мир был бы лучше, но Сакуре было неудобно из-за того, что ее моральные устои казались хрупкими и словно сделанными из песка. Если нажать на них слишком сильно, она перестроит их немного ближе к тому человеку, которым она не хотела становиться. Вернувшись внутрь, Итачи принял душ, а затем настоял на том, чтобы приготовить ужин, из-за чего Сакура почувствовала себя неловко за столом. Сам Итачи в то же время представил еще одно доказательство того, что какой-то Ассоциации домохозяек, возможно, не хватает своего образца для подражания. Когда он присоединился к Сакуре, его волосы были влажными и распущенными, ниспадая на плечи темным гладким водопадом. Стол был настолько маленьким, что она могла чувствовать резкий, чистый аромат мыла, которым он пользовался, перекрытый сильным травяным ароматом, который, как подозревала Сакура, был связан с обильным количеством чая, которое, как она видела, он пил в течение дня — по ингредиентам, которые она смогла распознать, она была почти уверена, что он помогал Итачи справиться с кашлем, который, по всем правилам, должен был преследовать его на данном этапе. Только тогда, в этот момент странной близости, ее мозгу удалось обработать то, что должно было произойти гораздо раньше, еще когда Итачи настоял, что следующие несколько дней она проведет с ним. Наедине. В этом изолированном уютном домике для отдыха. Учиха Итачи был для нее таким же ненастоящим, как актеры на телевидении, но Итачи был мужчиной. Сакура не была настолько глупой, чтобы думать, что она ему понравится, и не беспокоилась, что он будет флиртовать. И она, конечно, не беспокоилась о том, что необъяснимым образом влюбится в него, как в одном из дрянных романов Джирайи. Но дело было не в этом. Дело в том, что все зависело от контекста. Куноичи работала со смешанными командами, в которых отдавали предпочтение ниндзя-мужчинам. Академия не была заинтересована в выпуске солдат, которые рассматривали бы друг друга как гендерно-нейтральных: слишком много внимания уделялось различиям между куноичи и шиноби, заставляя их всех болезненно осознавать разделение между мальчиками и девочками. Она делила тесные палатки со своей командой генинов и делила жилье с семпаем в качестве джонина, и она также делила пространство с Тацуо, но у всех этих вещей были общие факторы. Все эти люди были ей знакомы, с этими людьми она выросла, и между ними были четко установленные границы, подкрепленные протоколами, преподаваемыми в Академии. Сотрудничество с Итачи сделало правила странно изменчивыми; он шел по странной грани между партнером и заказчиком, и со всеми остальными вещами, делающими его тем, кем он был, было невозможно поместить его в аккуратно подписанную коробку и обращаться с ним с полным профессионализмом. Сакуре было слишком неловко рядом с ним, к тому же это задание было настолько далеко за пределами всего, что она когда-либо делала — вряд ли ее ждет разбор полетов после миссии, потому что Сакура никогда не сможет проанализировать миссию со своим отделением шиноби — миссия требовала определенной гибкости, изменения правил, регулирующих каждую миссию. И из-за всего этого, из-за того, что Сакура была девочкой-подростком, читавшей непристойные романы в свободное время, из-за того, что Итачи был одним из самых красивых и трагичных мужчин, которых она когда-либо видела, она пережила несколько очень неприятных моментов осознавания Итачи в качестве мужчины перед тем, как она отбросила все размышления и посмотрела на него, как на просто Итачи. — Вы отличный повар, — сказала она ему, что вызвало слабую улыбку. — Моя мать была в этом превосходна. Если моя стряпня сносная, то это ее заслуга, — ответил он. Пока Сакура заметно колебалась, выражение его лица смягчилось, и он снова стал тем теплым, дружелюбным человеком, который приветствовал ее обедом, как будто она никогда не задавала ему неудобных вопросов о Саске. — Вы можете говорить о них. Задавать вопросы. Вы не должны делать вид, что бойня произошла не из-за меня. Это будет… неприятно, но я буду рад поговорить о моей семье с кем-то, кто знает, что я убил их не просто потому, что мог. Я так долго притворялся этим чудовищем, что это кажется мне почти более реальным, чем правда. Сакура медленно кивнула, принимая это признание, произнесенное тем же ровным тоном, которым он объявил, что умирает. Она уже знала, что все его эмоциональные проявления были едва уловимыми, но это невозможно было прочитать. — Итак, ваша мать научила вас готовить? — подсказала Сакура. — Это, кажется, необычно, не так ли? В кланах, я имею в виду. Хотя, в целом, даже вне кланов это тоже довольно необычно. — Да, — ответил Итачи, подхватывая нить разговора. — Но я очень любил свою мать, а кухня была местом, куда редко заходил мой отец. И то, и другое способствовало моему желанию учиться. Это было нашим общим занятием — как только я вступил в Академию, у меня осталось очень мало тех вещей, которые считались подобающими для наследника рода. — Если ваш отец избегал кухни, то это была веская причина, чтобы быть там, но я полагаю, вы не ладили? — Я избегал не отца, а именно его ожиданий. В те моменты, когда он забывал, что он глава клана Учиха, он был хорошим отцом. Но это происходило все реже и реже, к тому же напряженность в деревне обострялась. Он… очень гордился тем, что он Учиха, — сказал Итачи после секундного размышления. — Настолько сильно, что, я думаю, это определило его характер. Каждое оскорбление, нанесенное нашему клану, становилось для него личным, и он реагировал единственным известным ему способом. Гневом, негодованием и, в конце концов, насильственными действиями. — Ваша мать, она…? — осторожно спросила Сакура, но не смогла закончить вопрос. Однако Итачи, по-видимому, не требовал, чтобы она что-то говорила вслух. — Вы хотите знать, умерла ли моя мать за грехи своего мужа? — Просто… не все члены вашего клана, которые погибли той ночью, были непосредственно вовлечены в план восстания. Я, вроде как, понимаю, почему они дали общий приказ убить всех. Но если ваша мать не была ответственна за какое-то дело и была просто Учиха, то думаю, это было очень тяжело. — Во многих смыслах моя мать была традиционной женой клана. Она подчинялась моему отцу на публике, поэтому, я полагаю, постороннему могло показаться, что она позволяла себе руководствоваться его мнением. Но она была самой собой, а также ответственной за собственные решения. Она была неотъемлемой частью планов восстания. Как жена вождя клана, она взяла на себя большую часть социальных обязанностей, для которых мой отец был слишком занят. Не было нужды в том, чтобы мой отец устраивал тайные встречи, когда моя мать могла в любое время посетить любого на территории комплекса, не вызывая подозрений. Моя мать была и добрее, и мягче в своих манерах, чем мой отец, но она точно не была жертвой. Поскольку Сакура не знала, делало ли это все хуже или лучше, она только лишь потрогала палочками свой тамагояки. — Насколько хорошо вы знаете эту местность? — спросила она его прежде, чем тишина стала неловкой. — Достаточно хорошо, — прозвучал ответ, который Сакуре интерпретировала как означающий, что он, вероятно, знает о каждом доме в пределах пятидесяти миль. — Что вам нужно? — Доступ к фармацевтическим каталогам, — ответила она. — А потом доступ в аптеку. Ей удалось убедить его, по крайней мере, позволить ей мыть посуду, пока они обсуждали план приобретения того, что ей понадобится для лечения состояния Итачи. К тому времени, когда они договорились, Сакура уже устала до мозга костей и всерьез подумывала просто положить голову на руки и уснуть за столом. Итачи поднялся со своего места напротив нее и проскользнул в спальню, хотя это было несколько неправильным названием. В соответствии с дизайном дома постельное белье днем хранилось в большом шкафу, оставляя вторую комнату пустой и пригодной для других функций. Она услышала, как открылся один из шкафов, и потом Итачи снова появился в дверях с толстым, удобным на вид футоном, от которого слегка пахло кедром и солнцем даже с того места, где она сидела. Ее разум был недостаточно заторможен из-за желания спать, потому она даже не отреагировала, когда он спросил ее: — Возможно, нам стоит ложиться спать? Рациональному голосу в ее голове потребовалось немного времени, чтобы твердо утверждать, что он лишь пытается удержать ее от пускания слюней на стол, а не делает ей непристойное предложение, но такие люди, как Учиха Итачи, были причиной того, что люди верили, что Шаринган может читать мысли, а не просто позволяет им интерпретировать микровыражения. Единственным ее утешением было то, что, похоже, тревога пересилила все ее чувства, а это означало, что, хотя кончики ее ушей и потеплели от смущения, она не чувствовала необходимости уронить голову на стол с глухим стуком. В его темных глазах теплилось скрытое веселье. — Вам не о чем беспокоиться. Как там звучит термин? — он задумался на мгновение. — А. Я травоядный. Из-за усталости мозгу Сакуры потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить значение термина. Травоядный. Мужчина, для которого секс стоит очень низко в иерархии потребностей, если он вообще там есть. Были и другие ассоциации, но Сакура была уверена, что эта должна была ее успокоить. Обычно это не было комплиментом, но она выросла с мальчиками, которые думали, что фраза «Ты дерешься, как девчонка» — прекрасное оскорбление. Она превосходила большинство этих мальчиков по рангу, и она совершила больше убийств, чем у кто-либо из ее выпускного класса. У Итачи слово «травоядный» не имело теплых и пушистых оттенков, но, кажется, воплощало высокоинтеллектуальное существо. — К тому же, — продолжил Итачи с заметной иронией, — я подозреваю, что в данный момент вам не понравится делить со мной комнату, не говоря уже о кровати. Ночной жар и приступы кашля, как я полагаю, в реальности менее романтичны, чем могла бы заставить вас верить классическая литература.