боязнь прикосновений других людей.
Они с Итачи провели вместе неприятную ночь. Хоть он и спал в соседней комнате, стены были слабой преградой для звука его кашля. Что бы он ни использовал для его сдерживания в течение дня, этого было недостаточно, чтобы предотвратить рваные, влажные звуки, которые время от времени вырывались из него и будили Сакуру. Она подошла к двери после одного такого эпизода и обнаружила, что он даже не попытался лечь, просто, сидя на футоне, привалился к стене с тонкой подушкой под головой и натянутым на плечи одеялом. Его глаза распахнулись, он, по-видимому, полностью осознавал окружающее, несмотря на страдания своего тела, и она лишь на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем молча вернулась на свой футон. Сакура по привычке проснулась на рассвете, несмотря на то, что плохо спала, и поплелась в ванную, выполняя свою утреннюю рутину так тихо, как только могла. У неё не было нинкенов и энергии, необходимой для правильной «утренней прогулки», но она выскользнула наружу, когда закончила. В течение следующего часа она выполняла медленные, контролируемые упражнения, которые возвращали гибкость мышцам, слегка затекшим от неиспользования, и помогали ей пропускать через тело свежую чакру. Она ожидала, что Итачи проснётся к тому времени, когда она закончит; наполовину ожидала, что он будет наблюдать, оценивая человека, которому он сперва доверит своё зрение, а затем и жизнь. Но, когда она проскользнула обратно внутрь, Итачи спал, и хотя он переместился в спальню, пока она готовила себе чай, он не появлялся почти до десяти часов. Хотя «хорошо отдохнувший» не было тем словосочетанием, которое она выбрала бы для описания его теперь, когда знала, что реальность сильно отличалась от первоначального впечатления, он был аккуратно собран и, по-видимому, готов приступить к следующему этапу их плана. Или, по крайней мере, так она предположила, учитывая, что его волосы теперь были каштановыми, намного короче, но со стрижкой; он был в очках, его глаза были тёмными из-за отсутствия Шарингана. Он плохо носил гражданскую одежду в том смысле, что привлёк бы меньше внимания, если бы был немного более помятым и неопрятным, но он, казалось, стремился свести к минимуму изменения, которые ему нужно было бы поддерживать, пока они были снаружи. Часть её разума, та, что собирала постеры актёров в натуральную величину и отчаянно считала дни до выхода следующего романа серии «Цунами», одобрила. Рьяно. Часть её мозга куноичи отметила, что он был достаточно привлекателен, чтобы запоминаться, и это не обязательно было хорошо. Сакура поняла его намёк, хотя и была довольно скептически настроена по поводу своей способности создать убедительное прикрытие, которое выглядело бы так, будто она имела полное право находиться рядом с ним. Среди её навыков всегда был базовый механизм внедрения под прикрытием, но ключевым словом было «базовый», и хотя она не была дурнушкой или что-то в этом роде, а, будь это так, хенге исправил бы это, её беспокоило то, как он подавал себя. Даже не представляясь, даже без семейного сходства, было легко отличить человека, рождённого в древнем клане, если знать, что искать. Даваемые с пелёнок уроки сформировали их, сделали чем-то особенным, чему нельзя было подражать, просто надев правильную одежду. Потому Сакура не думала, что хочет имитировать непринуждённую осанку или полную уверенность в себе, и сделала мысленную заметку предложить Итачи притвориться менее… Итачи. Не то чтобы она сомневалась в его навыках, но гендерный уклон в занятиях куноичи был обоюдным. Большинство мальчиков выходили из Академии только с номинальными навыками внедрения, и в том, что она знала об Итачи, не было ничего, что указывало бы на то, что он владел этим навыком. Нежно-розовая блузка с длинными свободными рукавами скрывала мышцы её плеч и рук, в то время как шорты длиной до колен привлекали внимание к стройным линиям её ног, отвлекая от очень тонких плоских лезвий, скрытых под джинсовой тканью. Даже если кто-то и заметит, она не волновалась. Любой наблюдатель мог принять их за ниндзя вне службы — видят боги, гражданское население Огня привыкло к этому и стремилось, чтобы хорошо оплачиваемые шиноби тратили свои монеты в их заведениях — до тех пор, пока они не идентифицировали их как Учиха Итачи и Харуно Сакуру. Её чудесно разношенные ботинки были заменены на сандалии, которые не выдержали бы марафона, но вполне подходили гражданским. Она собрала волосы в колючий конский хвост, прежде чем иллюзией изменила свой характерный цвет на менее заметный коричневый, и, пока занималась этим, слегка изменила форму лица. Незначительные изменения, подобные этим, было легче поддерживать, и они были менее заметны, чем полная трансформация. Изменившись внешне, она сосредоточила своё внимание на более тонких вещах, которые действительно могли бы выдать личность, потому что никакое количество чакры не могло скрыть привычек, недостатков или манер. Положив руки по обе стороны зеркала в ванной, Сакура сделала глубокий вдох, задержала дыхание на мгновение, затем очень тихо выдохнула, пока её мышцы не напряглись. «Соберись, выдохни», — повторяла она про себя знакомую мантру, которой их учили в Академии. Подумать о том, что делало тебя тобой, и отбросить это, как ненужное, чтобы стать тем человеком, которым ты должен быть для достижения своей цели. Если поразмыслить, это также было точным изложением её стратегии знакомства с Саске. Встретившись со своими глазами в зеркале, как и в своих ранних упражнениях гендзюцу с деревом, Сакура изменила позу и выражение лица, модулируя голос, пока не убедилась, что в маловероятном случае, если кто-то, кого она знала, просто окажется поблизости, ничто в ней не заставит их спросить: «Эй, разве это не Сакура? И кто тот парень, с которым она была?» Брови Итачи лишь слегка приподнялись, когда она обратилась к нему, выходя из спальни, снизив формальность своей речи таким образом, что ей стало бы неловко, если бы вся ситуация в целом уже не заставляла её чувствовать себя неловко. Не в грубой манере «эй, ты» а-ля Саске — её образ не соответствовал подобному поведению, — но гораздо более тепло и фамильярно, чем того заслуживало их краткое знакомство. — Итак, далеко ли ты собираешься заставить меня пройти в этой обуви? — поддразнила она. — И действительно ли эти очки хоть сколько-нибудь близки к тому, что тебе нужно? Хотя Итачи, возможно, и не был специалистом по внедрению под прикрытием, он был искусен в чтении ситуаций. И явно беззастенчив. — Не всё ли равно, как далеко, если они смотрятся так мило? — дружелюбно спросил он, и язык его тела сменился на что-то гораздо менее сдержанное. — И нет. Но эти очки превращают мир из абстрактной акварели в плёнку с мягким фокусом, поэтому их в какой-то степени достаточно. Это дружелюбие сохранялось в течение всей первой половины дня, хотя Итачи не чувствовал необходимости заполнять тишину между ними болтовнёй. Дорога по деревьям привела их в ближайший город средней величины, который, по их мнению, был наиболее вероятным местом нахождения полноценной больницы, а не только клиник, обслуживающих сельские общины. В отличие от госпиталя Конохи, у которого была хоть какая-то охрана благодаря пациентам-шиноби — точно так же, как они иногда назначали чунинов для наблюдения за самоубийцами, у них также было круглосуточное наблюдение в виде тяжелораненых джонинов — в эту больницу проникнуть было нетрудно. Наплыв пациентов и посетителей позволил им оставаться незамеченными в коридорах; гендзюцу позволило им оставаться незамеченными, пока они просматривали расписание, и они проскользнули в пустой кабинет одного из врачей, у которого был выходной. Итачи рылся в бумагах на столе, пока не обнаружил подпись, необходимую для подделки рецепта, и запомнил её и почерк врача, активировав Шаринган; ещё через минуту извлёк из запертого ящика блокнот с рецептами и вырвал несколько страниц. Пока он это доставал, Сакура листала тома справочников, занимавшие полку на дальней стене, пока не нашла болезнь, которую искала, и рекомендуемые варианты лечения. Она молча указала на нужные лекарства и наклонилась ближе, чтобы прошептать дальнейшие инструкции относительно дозировки, и Итачи молча записал её требования. Картонная подложка настольного календаря подсказала пароль, необходимый ей для доступа к системе, и, хотя макет поддельного файла был немного отрывочным в деталях — она, по сути, скопировала файл другого пациента с тем же заболеванием, но гораздо менее запущенным, изменив, какие могла, личные данные — Сакура не слишком беспокоилась. Пристального изучения файл бы не выдержал, но они не собирались давать никому повода сделать больше, чем просто взглянуть на него — несколько минут, проведённых в аптеке, сказали ей, что врачи в больнице использовали внутреннюю сеть для отправки заметок, а не для звонка вниз. Они могли бы просто украсть то, что им было нужно, но Сакура не хотела, чтобы кого-то уволили. В любом случае она ожидала, что никто не будет перепроверять: некоторые лекарства были дорогими, но среди них не было опиатов. Они могли бы пойти в другую аптеку, а не в ту, что в больнице, но вероятность того, что они будут добывать некоторые лекарства изо дня в день, была крайне низкой, и в этом случае слегка раздражённый и очень занятой фармацевт был преимуществом. Когда в течение дня проходило так много людей, шансы того, что их запомнят, были меньше. Визит в аптеку, последовавший за взломом, был плодотворным и без происшествий, но Сакура была рада, когда они покинули территорию больницы: запах нагретого солнцем асфальта и жареной еды уличных торговцев сменил едва уловимую вонь антисептика и тревоги. — Итак, миссия выполнена, — рискнула подвести итог Сакура. — Или, по крайней мере, первая фаза из неопределённого в настоящее время числа этапов. — Да, — рассеянно согласился Итачи. Сакура думала, что теперь они пойдут назад, и ей придётся пережить ещё один день неловкой изоляции, но вместо этого он сказал: — Тебе нравится тайяки? — Да? — смущённо ответила Сакура, затем поняла, что её интонация превратила ответ в вопрос. — Да, — повторила она. Итачи кивнул и повёл их в ближайший магазин, где Сакура обнаружила, что он разделяет её пристрастие к пирожным с заварным кремом. Когда Итачи принимал сумку у стоявшей за стойкой женщины, он спросил её, как добраться до ближайшего парка, и приятно поблагодарил её, когда она предположила, что ему и его девушке может понравиться тот, который был немного дальше, но был менее предназначен для матерей с маленькими детьми. Сакура довольствовалась бы тем, что следовала за ним, недоумевающе глядя ему в затылок, но он, казалось, был полон решимости заставить её идти с ним рядом, и после того, как она во второй раз едва не врезалась в его плечо, когда он остановился и оглянулся на неё, она всё-таки пошла рядом. — Я уже согласилась подлечить твои глаза, исцелить твою болезнь и инсценировать твою смерть. О каком именно одолжении ты собираешься просить, если потребовалось тайяки? — пробормотала она ему; слова были произнесены достаточно тихо, чтобы их поглотил шум города. Итачи посмотрел на неё: одна бровь приподнялась, уголки его рта тронула слабая улыбка. — Возможно, мне следует отметить, что когда твой парень покупает тебе еду, это не должно восприниматься как взятка, но… Я хотел бы поговорить о Саске. Так что немного сладкого, чтобы уравновесить горечь. Мышцы её спины и шеи сковало напряжение, но Сакура подавила желание нахмуриться. — О? — спросила она с наигранной лёгкостью. — Пересматриваешь свою позицию? — Нет. Однако информация, предоставленная мне Джирайей, хотя и была исчерпывающей, была… равнодушной. Оценки учителей, психологов… службы помощи перенёсшим горе.. Я хотел бы услышать о Саске от кого-то, кто больше интересовался им как личностью, а не как шиноби. — …Не уверена, что когда-либо действительно знала Саске так хорошо, как считала, — призналась Сакура, не встречаясь с ним глазами, вместо этого устремив взгляд на первый проблеск зелени, возвещающий об их цели. — Но я расскажу тебе о том, кого, как мне казалось, я знала.-x-
У Какаши было неприятное ощущение, что то, что он испытывал, точнее всего было назвать «тоской разлуки», что ставило его в один ряд с собаками в пустых квартирах и чрезмерно опекающими родителями. Он не был ни тем, ни другим, но он был довольно привязан к своей напарнице, а у Сакуры была установившаяся привычка едва не умирать, пока он не видел. Конечно, ему сказали, что она взяла отпуск по болезни на несколько дней и отдыхает в комфортных гражданских условиях в другом месте, но он понимал, что почувствует себя успокоенным, только когда она будет перед ним, не раньше.-x-
Бывали ситуации, которые были однозначно интимными, независимо от того, где или с кем происходили. Вероятно, в чьём-то сознании первое место занимал секс, но Сакура считала, что может привести веский аргумент в пользу того, что операция за пределами хорошо освещённой больничной операционной требует большего доверия, чем секс. В конце концов, если только кто-то не принёс на вечеринку сифилис, секс обычно не сопровождался риском непоправимой слепоты. Если бы она в этом облажалась, всё было гораздо сложнее, чем просто передать дело другому медику и пожелать Итачи удачи в следующий раз. В лучшем случае это была бы доброкачественная клеточная мутация. В худшем? Очень агрессивный рак. Вместо того, чтобы часами стоять на коленях — Хината, возможно, смогла бы справиться с этим без мучительной боли, но Сакура была менее опытна в сейдзе — она уложила голову Итачи себе на колени на тонкую подушку, частично вытянув свои ноги по обе стороны от него, а спиной опираясь о стену. Она тщательно отгородилась от той части своего мозга, которая восхищалась эстетикой всех этих длинных, чернильно-чёрных волос, рассыпавшихся по подушке, душераздирающей быстротечности, написанной на очень бледной коже, и глубоко затенённых глаз. Это не было сексуально. Но в каком-то смысле было романтично. Итачи принадлежал к какой-то грандиозной эпической истории о любви, предательстве и убийстве, в то время как она принадлежала к повседневному миру, к армиям, которые сражались, проигрывали, побеждали и умирали, не оставляя после себя имён. Его кожа была гладкой и слишком тёплой под её пальцами, когда она расположила их в нужных местах. Его ресницы показались гуляющими по её ладони бабочками, когда он открыл глаза. — Что-то не так? — спросила она. — Ничего, — пробормотал Итачи, снова закрывая глаза. Она подождала, не скажет ли он чего-нибудь ещё, но когда он промолчал, она закрыла глаза и направила чакру в его плоть. Ущерб был достаточно ужасен, чтобы Сакуре захотелось съёжиться от сочувствия, но она отбросила это в пользу беспристрастного анализа. Операция на чакре была гораздо менее болезненной, чем обычная, и теперь, когда ей не нужно было работать над тем, чтобы игнорировать зияющую рану в животе, у неё было достаточно контроля, чтобы приглушить боль до умеренного дискомфорта. Её работа над пересаженным глазом семпая дала ей некоторое представление о том, как она хотела бы действовать, но способ, который она выбрала для «подключения» трансплантата к родной системе Какаши-семпая, не подходил сети чакры, которая уже существовала для поддержки Мангекё Шарингана Итачи. Её импровизированная система не была идеальной, не то чтобы семпай по-прежнему страдал потерей зрения, но этот беспорядок, вызванный повреждением нервов… Ну, она бы не объявила это «успешной, стабильной мутацией Бьякугана». Она закрыла каналы, временно выведя из строя Шаринган, чтобы оценить повреждение клеток, не отвлекаясь на изувеченные каналы или странные остатки чакры, которые покрывали некоторые нервы, ответственные за его хроническую невропатическую боль в глазах. Сакура была уверена в том, что как минимум эту часть исправит. Она сделала не совсем то, что сделала с собственными глазами — это могло создать каналы чакры, которые могли дестабилизировать его додзюцу, — но его нормальное зрение было восстановлено без недоразумений. Сакура отреагировала на этот ранний успех медленной, тщательной оценкой запутанного гнезда каналов чакры, которые соединяли различные области мозга и его глаза, используя незначительное количество своей чакры для «освещения» каналов. Если бы Годзэн-сан не научила её быть такой скрупулезно дотошной или если бы она с самого начала не отключила его каналы, она бы, вероятно, полностью их пропустила. — Итачи? У Шарингана нет третьей формы, или есть? Он очень неподвижно замер под её руками. — Итачи? — спросила она. — Что заставило тебя так сказать? — спросил он. — Здесь есть каналы, которые… ну, я думаю, я бы описала их как свёрнутые вены. Они есть, но твоя чакра через них не проходила. Никаких повреждений нервов, и они, кажется… — Кажется, что? — спросил он её с заметным терпением, когда её голос затих. — Кажется, они устраняют некоторые из основных проблем, вызванных Шаринганом. Большинство из них, я думаю. Может, и все их. Они меньше, чем первый набор каналов. Почти капилляры. Но сложнее, — настолько сложнее, что их было бы почти невозможно воспроизвести, чтобы решить проблему Какаши-семпая, но теперь, когда у неё было представление о том, как должна выглядеть система, у неё появились некоторые идеи относительно того, как это можно исправить. — Если можешь, задействуй их, — последовал ответ Итачи, который аккуратно обошёл её первоначальный вопрос. Но если Мангекё не был достоянием широкой общественности в том смысле, в каком был Шаринган, то не исключалось, что существовала третья форма, ещё более секретная, чем вторая. Прежде чем она попыталась направить его чакру в новые каналы, она сперва стала восстанавливать повреждения, причинённые другим его каналами. Но чем больше повреждений она исцеляла, тем труднее становилось отслеживать другой набор каналов, как будто он удалялся от здоровых каналов. — Что нужно сделать, чтобы их активировать? — она усердно трудилась, бормоча себе под нос. — Нанести необратимый катастрофический ущерб собственным глазам? Итачи ничего не ответил, и она отказалась от того, чтобы залечивать повреждённые каналы, вместо этого сосредоточившись на попытке раскрыть недавно обнаруженные. Вышло не особо плодотворно. — Твоё додзюцу очень, очень раздражает, — сказала Сакура Итачи, ломая голову в поисках решения. — Как активируется вторая фаза? У семпая он просто был таким, когда я интегрировала глаз, но не может же быть, чтобы это всегда так работало. Итачи молчал так долго, что она подумала, что он не ответит. И когда он ответил, она почти пожалела, что он сделал это. Особенно когда после очередного зияющего, кровоточащего молчания, во время которого она поражалась тому, насколько ужасен Шаринган, он рассказал ей, как обычно получают Вечный Шаринган. — Я правда считаю, что Бьякуган лучше, — слабо пошутила она, когда её пальцы на его коже задрожали. Она почувствовала, что становится измотанной, теряет контроль над точностью, требуемой медицинской чакрой, и подавила свой ужас. Ей нужно было думать головой, а не сердцем. Она обдумала это чрезвычайно специфическое условие для запуска мутации, которая приводила к Мангекё, сравнивая его с тем, что знала о развитии первой фазы Шарингана. — Это химическое вещество, — заключила Сакура вслух, дрожь от пальцев передалась её голосу. — Дело не в самой ситуации. Всё дело в реакции организма на эту ситуацию. Стимулируются определённые области мозга, что, в свою очередь, вызывает выброс каскада химических веществ и гормонов… — она замолчала, от этого откровения её глаза резко открылись, и, опустив голову, она пристально посмотрела на Итачи. Канашибари. Это был её ответ. — Пожалуйста, не борись со мной, — прошептала она Итачи, плотно закрыв глаза и открыв его разум образу Саске, каким она видела его в Лесу — переполненного порочной чакрой и с широко раскрытыми от ненависти глазами. Она тщательно восстановила образ, от запаха его мыла до слабого налёта дыма, его волосы пошевелились, когда он повернулся к ним лицом, его лицо исказилось не холодными яростными линиями, как было в реальности, а так, словно он был на грани контроля — как было, когда он схлестнулся с Наруто на той крыше годы назад. Когда дело доходило до людей, которые для него что-то значили, Саске терял всё то хладнокровие, которое ему нравилось напускать на себя. Она почувствовала, как Итачи напрягся, но он не стал развеивать её гендзюцу. Даже когда Саске зарычал на него голосом раненого зверя, требуя ответа на вопрос: «Почему?!» «Вот оно», — подумала Сакура со смешанным чувством вины и удовлетворения, когда теневые каналы обрели чёткость. Когда она превратила чувства Итачи к Саске и свои воспоминания в один отточенный инструмент, чувство вины исчезло, пока она не сосредоточилась лишь на результате, на том, чтобы открыть путь, даже если прокладывать его приходилось через боль. И она это сделала. Разговор между Саске и Итачи повернулся, закрутился, раскрывая источник этой глубокой, ревущей ненависти. Она позволила его разуму скормить Саске слова, чтобы выразить его предательство и гнев. И это была надежда Итачи, его глубоко укоренившаяся вера в силу своего брата, которая вскипела во всех этих гноящихся эмоциях, хотя именно Сакура заставила Саске сказать: «Тогда доведи это до конца. Спаси меня», — и приставить нож к собственным глазам, вынимая их из орбит и предлагая в качестве кровавой услуги. На самом деле нельзя было протянуть руку и выдернуть глаза, как виноградины, но кожа там была тонкой, нежной. На самом деле она не знала, хватит ли у кого-нибудь контроля, чтобы вырезать себе глаза, не повредив их, даже если он при этом не будет чувствовать боли. Но гендзюцу могло быть миром вероятной лжи, вещей, которые могли бы быть, и реальность имела значение меньше, чем вера. Каналы были открыты, отчётливо ощущались, но в них не текла чакра, и Сакура знала, что другого такого шанса, как этот, не будет. Даже если Итачи добровольно вызвался на дальнейшую эмоциональную пытку, он сам был слишком хорошим мастером гендзюцу, чтобы позволить какой-то иллюзии воздействовать на него подобным образом дважды. «Так какого чёрта?» — негодуя, спросила она себя. Это было, по крайней мере частично, реакцией на эмоциональное расстройство: она доказала часть теории. Если Мангекё можно было сравнить с животным, находящимся под угрозой исчезновения, то Вечный Мангекё был животным легендарным. Итачи смог привести только один известный, подтверждённый пример, который, как знал любой идиот, не создал тенденцию, но был достаточной основой для рождения легенды. Маловероятно, что их семья проводила эксперименты в стиле Орочимару — в поисках пределов возможностей, — поэтому для продолжения у них был только один этот успешный пример. Что, возможно, привело к некоторым ошибочным убеждениям. Например, пункт «близкий кровный родственник» — зачем его включать? Шаринган был молодым додзюцу — все, у кого была его активная форма, были близким кровными родственниками. Ведь осуществлялось много браков двоюродных братьев и сестёр, чтобы увеличить шансы на передачу Шарингана. Так что, теоретически, подойдёт любой Шаринган, если только это не та пара, с которой ты родился. Но почему? «Может быть… — подумала она, — дело не столько в новых глазах, сколько в чакре? Я не могу воспроизвести остаточную память об уникальных способностях, но он уже так далеко зашёл, полуслепой и умирающий. Не представляю, каким бы он был, если бы не пытался уничтожить себя». Чакра была такой же отличительной особенностью, как и отпечатки пальцев, но если бы она смогла каким-то образом стереть этот отпечаток пальца… Если бы она была криминальным вдохновителем, она бы лучше представляла, как это можно сделать; если бы в Академии был курс по теории чакры, и она его закончила, у неё могло бы быть больше уверенности в том, что ничего плохого не произойдёт. Вместо этого у неё было знание того, что чакра любого джинчурики может быть испорчена или подвержена влиянию их биджу, и не было причин, по которым то, что работало в макромасштабе, не было бы столь же эффективным в микромасштабе. «Ей просто нужно быть достаточно иной», — подумала Сакура, сильно прикусив нижнюю губу, когда вернула часть своей чакры в её естественное состояние — в отличие от жёстко контролируемой чакры, используемой для медицинского дзюцу — внутри глаз Итачи. Она почувствовала, как его дыхание слегка сбилось из-за дискомфорта от чужой необработанной чакры внутри его тела, и она почувствовала, как он машинально начал рассеивать гендзюцу. — Итачи, — резко сказала она, прежде чем теневые каналы начали исчезать, — активируй Шаринган. Он повиновался, и в ранее неиспользуемые каналы хлынула чакра. Открыв глаза, Сакура взглянула на него сверху вниз, убирая руки с его лица. Его веки приоткрылись, и эти дьявольские красные глаза встретились с её глазами. — Сомневаюсь, что он так же силён, как настоящий, — тихо сказала ему Сакура, — но поскольку единственный известный человек с настоящим мёртв и похоронен, думаю, тот факт, что ты не ослепнешь, используя своё додзюцу — хороший утешительный приз. Итачи моргнул, красный цвет сменился черным, и он уставился на неё с непроницаемым выражением лица. — Безусловно.