Убей своих героев

любовь, дружба.

      Сакуру подташнивало, и дело было не только в чисто физиологической реакции на замену сна чрезмерным количеством кофеина, хотя ощущение жжения и песка в глазах можно было напрямую отнести к чтению ночь напролёт. На горизонте появились первые ярко-оранжевые лучи рассвета, но этим утром внимание Сакуры было приковано к столу и раскрытому перед ней дневнику.       Она больше не удивлялась тому, что так мало АНБУ дожили до пенсии — теперь её удивляло лишь то, что из них вообще кто-то выжил.       Первая Девятая команда была диверсионным отрядом, что она уже знала. Если бы она когда-нибудь задумалась об этом, то, вероятно, догадалась бы, что большинство из них были ниндзя из семей, слишком маленьких, чтобы считаться кланами, учитывая отношение Годзэн-сан, хотя было бы маловероятным совпадением, если бы среди них не было одного или двух членов больших кланов. На первых страницах дневника ни о ком не писалось иначе, как под псевдонимом, но, проявив терпение и исписав несколько листов заметок, ей удалось выделить отдельных людей. Помогло то, что в последней части каждый был упомянут по своему настоящему имени по крайней мере однажды.       И все они без исключения, по-видимому, были бесстрашными, безумными гениями, что не так уж и странно, если учесть, что Второй Хокаге собрал в АНБУ Конохагакуре лучших, умнейших и наименее подверженных моральным конфликтам членов деревни.       Сакура прочитала ночью весь дневник — занимавший меньше ста пятидесяти страниц, он не был таким уж тяжким чтивом.       Однако, чтобы его понять, должно было потребоваться больше нескольких часов. Не помогало и то, что ближе к концу психоз Араки Кенты становился более выраженным, а записи — очень странными. Это было самое мягкое слово, которое она могла придумать, чтобы их описать, хотя «тревожащие» было бы более точным. Сакура думала, что познала страх, но она никогда не испытывала даже доли того, что, должно быть, чувствовал этот человек. Сумасбродные, безумные планы, задуманные для борьбы с тем, что он считал реальностью в разгар своего параноидального бреда, сопровождались ужасным принятием осознания, что он проигрывает битву с собственным разумом.       Среди всего, что описывалось в дневнике — что само по себе ужасало настолько, что она, вероятно, всё равно не уснула бы, — была запись попыток команды Девять разрушить собственные пределы. Твори они то, что делали с собой, с другими людьми — это было бы из разряда вещей, что привели к разногласиям между Орочимару и Сарутоби-сама.       Наименее агрессивными были техники медитации, которые медленно и незаметно потеряли популярность у последнего поколения. Сакура подумала, что это, вероятно, можно списать на то, что Академия пыталась всё стандартизировать и отдавала предпочтение исполнительской компетентности вместо глубокого понимания; медитация была чем-то слишком индивидуальным, слишком тихим и слишком медленным, чтобы пытаться вдолбить в умы тридцати с лишним детей одновременно. Все те, что попали в дневник, помимо прочего требовали большего контроля чакры — это было не столько «сосредоточься на листе в своей руке», сколько сложные внутренние сдвиги, которые требовали предварительного ознакомления с подробной схемой человеческого тела и всеми чакропутями и точками в нём.       Затем произошёл рост масштабов «Ками, почему вам вообще пришло в голову пробовать это»? В программах подготовки широко фигурировали наркотики. Сакура пыталась держать в голове, что это было другое время и место, с продолжающимися войнами и постоянной напряжённостью в отношениях с другими деревнями, которые действительно могли перерасти в открытые боевые действия, но она всё равно была почти уверена, что большая часть этого в данный момент была незаконна. А если ещё не была, то лишь потому, что никто другой не додумался делать такого со своим телом.       Она придерживалась неодобрения вплоть до того момента, как поняла, что некоторые из упомянутых лекарственных соединений сильно походили на современные солдатские пилюли, по-прежнему представляющие собой смесь вызывающих привыкание лекарств, которые могли вызвать ад в организме.       Контекст. Всё дело было в контексте.       Не только успехи заслужили упоминания. Неудачи и догадки о том, почему они потерпели неудачу, заняли почти вдвое меньше места, чем триумфы.       Что касается Сакуры, наркотики были под запретом. Всё, что они делали, она, вероятно, могла бы повторить, имея время и осторожно применяя медицинскую чакру. Она не рассматривала… ну, модификацию тела — этот термин подходил наиболее точно, раз уж она улучшила свои глаза. Было что-то — какая-то тонкая грань, своего рода табу, которое не нужно прописывать чёрным по белому, чтобы оно существовало, — что заставляло её колебаться при мысли о том, что могла бы «улучшить» при достаточном изучении и воображении.       Когда перестаëшь быть человеком? Где эта грань? Сможет ли она определить её до того, как станет кем-то вроде Орочимару и это перестанет иметь для неё значение, потому что полезность перевесит мораль?       Какая-то ужасающая часть её задавалась вопросом, что произойдёт, если она вернётся в Академию и воспользуется предложением Ируки-сенсея проконсультироваться по её проблеме.       Сакуре нравились правила, и она охотно и прилежно запоминала кодекс шиноби в Академии. Она всегда считала, что правила делают всё аккуратным, опрятным, единообразным, но, став настоящим ниндзя, обнаружила, что они делают всё для того, чтобы не приходилось думать. Это не всегда плохо. Они оттачивали приёмы, пока те не оставались в мышечной памяти, даже если основная подведёт; правила делали то же самое, формируя образ мышления человека, пока он не станет реагировать определённым, желательным образом.       Человеческие существа не рождались ни добрыми, ни злыми; всё, что происходило после рождения — всего лишь приобретённое поведение.       По крайней мере, по словам Араки Кенты в очень странной и бессвязной записи, которая соединила эту идею с метафорическим деревом. Сакура не знала, какое отношение ко всему этому имела метафора, но её инстинктивное неприятие этой идеи сопровождалось неприятным осознанием того, что если она остановится хоть на мгновение, чтобы поразмыслить, то наполовину поверит в это. Это самым некомфортным образом заставило бы её рассматривать обучение в Академии в ключе, который ей, скорее всего, не захотелось бы принять, поэтому она этого и не делала.       А потом речь пошла о печатях.       Это было фуиндзюцу, создававшее запечатывающие свитки и заключавшее биджу в человеческие сосуды. Сакура смогла понять их значение из-за описаний, но то, что делало их функциональными, то, как они меняли мир, было для неё такой же загадкой, как восход и закат солнца для первобытных людей.       Печати в четырнадцать слоёв, тщательно нанесённые на плоть ряд за рядом через определённый интервал, используются для фильтрации природной чакры и обхода медитативного аспекта состояния Мудреца. Печати, которые облегчали заимствование чакры; печати, которые делали что-то явно нехорошее по отношению к людям, жертвовавшим её менее охотно.       Набор печатей, который Девятая команда АНБУ использовала для контроля целых полей сражений и превращения их в зоны кошмаров. С его помощью чакра многих людей могла быть подчинена воле одного человека, носящего печать «короля». Для его функционирования требовалось ещё минимум двое, и печати, обозначенные как «лошадь» и «бык», приводили искусственную структуру чакры в равновесие; можно было добавлять и другие, пока область, находящаяся под их контролем, не стала бы простираться на километры. «И в пределах этих границ король правит, словно злой бог, — писал Араки, — и люди молят о смерти. Мы были бы рады выступить в роли посланников милосердия, однако структура печати ограничивает наше передвижение. Подобно фундаменту дома — если сдвинуть его слишком далеко с места, он рухнет.       Мы рассматривали возможность привлечения посторонних для выполнения работы за нас, но наши испытания не имели успеха. Оказавшись внутри, даже если Лисица не подпитывает их страхом, они подвергаются изменённой реальности и с большей вероятностью уничтожаются врагом в паническом безумии, чем приносят пользу. Использование временных печатей, основанных на печати «столп», только дестабилизирует технику, а не защищает их так, как они защищают нас. Что тоже хорошо. Никому не комфортно в присутствии посторонних».       Сакура не могла себе представить, какое доверие требовалось, чтобы даже подумать о создании такого массива печатей, не говоря уже о том, чтобы пройти через это, зная, что это необратимо и непоправимо. Но Годзэн Рейджи пользовалась таким доверием не только у одного или двух человек, а у целого отряда. Из дневника не было ясно, была ли она их капитаном, но именно Лисица носила печать «короля» и правила пропитанным страхом полем битвы.       «Так вы поэтому прислали маску? — задалась вопросом Сакура, проводя руками по разложенным перед ней страницам. Она почти ожидала, что иероглифы будут корчиться и извиваться под подушечками её пальцев, как живые существа, или их острые края ранят её. — Чтобы убедиться, что я прочитаю это вовремя? Чего же вы ожидаете? Акацуки собирают биджу, и это делает их угрозой, но ведь нельзя создать гендзюцу такой силы, чтобы поймать биджу в ловушку? Или… именно это вы и делаете? Я не думала об этом до сих пор. Конечно, если бы требовалось только это, клан Учиха мог бы усмирить Кьюби, когда тот свирепствовал. Если только… если только подозрение в сокрытии их талантов, чтобы получить какую-то уступку от деревни, не было одной из причин резни. Это создание из чакры, у него даже нет нервной системы, которой можно манипулировать, так как же вообще будет работать гендзюцу? А если не гендзюцу, то что?       Должна ли я сосредоточиться на способах убрать биджу из уравнения или готовиться выступить на поле боя? Вы действительно думаете, что до этого дойдёт? Что на этот раз мы не сможем их остановить? — Её руки сжались поверх дневника, костяшки пальцев побелели от напряжения, прежде чем она резко провела руками по волосам. Опершись локтями о стол, она схватилась за голову и невидящим взглядом уставилась в дневник. — Итачи говорит, у них база в Амегакуре. Помимо Акацуки, у Аме нет шиноби, чтобы противостоять нам напрямую, и их экономика не выдержит войну. Вы думаете, они использовали бы биджу, чтобы угрожать другим деревням и заставлять их вступить с ними в союз? Или угрожать нам ими напрямую?»       Она была так сосредоточена на попытке разгадать мотивы Годзэн-сан, что взвизгнула, когда кто-то позвал её по имени, и захлопнула дневник так, будто была поймана на чём-то очень плохом.       После минутной дезориентации она пришла к более полному осознанию нынешних обстоятельств и неловкости, вызванной её инстинктивной реакцией. Сакура стукнулась лбом об обложку дневника, совершенно не заботясь о том, что за пятна её покрывали.       — Знаете, семпай, — пробормотала она, не поднимая головы, — теперь, когда я подросток, вам, возможно, стоит подумать о том, чтобы стучаться или что-то в этом роде, прежде чем заявляться в мою комнату.       Ей даже не нужно было смотреть, чтобы понять, что Какаши-семпай поднял брови.       — Знаешь, я не совсем уверен, что хочу знать, что ты читаешь — достаточно плохо уже то, что я стал свидетелем фазы стыда. А если дело не в том, что ты читаешь, ты должна знать, что семпай не одобряет присутствие мальчиков в гостях. Ты должна следовать примеру своего семпая и делать так, чтобы они приводили тебя к себе.       — Вы настоящий джентльмен, Какаши-семпай, — фыркнула Сакура, невольно развеселясь.       — Ну, не думаю, что большинство женщин оценили бы, э-э, аудиторию, приведи я их домой. Нинкены могут делать всё, что угодно, кроме как уважать личное время. Интересно, какой будет реакция Судая, если ты начнёшь приводить мальчиков, — поддразнил он.       На ум пришло несколько ответов, а она была достаточно измотана, чтобы хотя бы мысленно пробежаться по каждому из них. Она могла бы предъявить семпаю за использование нинкенов в качестве предлога, но знала, что для шутки это перебор. Мало того, что обсуждение «личного времени» с Какаши-семпаем было бы странным и смущающим, всегда была вероятность, что она забудет о невидимых границах, которые существовали в его личной жизни, и спросит, действительно ли он из тех, кто измеряет свои другие межличностные отношения часами. Он таковым не казался, но она также и не могла представить, что он всегда жил в дисциплинированном безбрачии.       Хотя Сакура действительно размышляла об этом.       Что касалось нинкенов, куноичи не особо задумывалась об этом, но жить с животным с человеческим интеллектом и способностью говорить действительно очень походило на жизнь с пушистым человеком. Что сделало бы добавление к этому всему других людей ещё более пугающим, чем и без этого были новые отношения. Её пушистый человек — или, что, возможно, было точнее, это она была человеком Судая — был осуждающим, собственническим существом, которое иногда подкрадывалось к ней сзади, когда она читала, и произносило вслух отрывки из её непристойных романов (что было унизительно) или сидело где-нибудь и просто наблюдало за ней так, как могли только кошки (что нервировало и тоже было унизительно).       Ей повезло иметь единственного кота в деревне, который считал кошачье бытие пустой тратой времени и энергии, которые, насколько она могла судить, было бы лучше потратить незаметно подкрадываясь и вызывая хаос. Если бы Сакура привела домой парня, ей пришлось бы жить в постоянном страхе, что Судай откроет рот и стремительно отправит его домой.       Порывисто вздохнув, Сакура подняла голову, незаметно скрестив руки над дневником, и повернулась, чтобы посмотреть на Какаши, чьи брови поползли ещё выше.       — Ты вообще спала?       Сакура снова провела руками по волосам и поморщилась, когда её пальцы зацепились за узел. Теперь, когда её волосы были достаточно длинными — доставали уже до ключиц, — они путались, особенно когда она нервно теребила их во время чтения.       — Живу на полную, не сплю всю ночь — забудьте о фазе стыда, разве не видите, что я в фазе бунтарства?       — Детям в фазе бунтарства требуются дисциплина и ответственность, поэтому ты можешь отнести наши планы вылазок в кабинет Хокаге. После душа.       — Вы ведь пришли заставить меня это сделать, вне зависимости от моего бунтарства?       — Превентивные меры, — быстро ответил Хатаке.       Она пристально посмотрела на него.       — То, что вы их не подали, или то, что заявились, чтобы взбучку устроили мне?       — О, глянь-ка на время, — сказал Какаши-семпай, взглянув на своё запястье и аккуратно уходя от вопроса. Рефлексы Сакуры, возможно, и были слегка притуплены бессонной ночью, но их было более чем достаточно, чтобы поймать брошенный ей пакет. — Мне нужно кое о чем позаботиться до нашего завтрашнего отхода, так что остальное оставляю тебе. Не забудь подать планы до полудня!       С этими словами Какаши-семпай ушёл, а Сакура поднялась и, запечатав дневник, поплелась в душ. Почти обжигающая вода помогла ей ещё прочнее укорениться в реальном мире вместо того, чтобы думать о содержимом дневника, но даже она не смогла полностью смыть цепко цепляющуюся за кожу усталость. Тем не менее, с бумажной работой лучше было покончить до того, как она уснёт. Особенно, если к ней будут придираться за что-то, чего семпай пытался избежать; она достаточно устала, чтобы, вероятно, принять всё, что ей выскажут, с изнурённой безмятежностью.       Сакура убрала всё ещё влажные волосы назад, скрутив их в небрежный узел и закрепив его, не пытаясь заправить непослушные пряди. Обычно в полевых условиях они были собраны в хвост — главное, чтобы не падали на лицо. Хотя она твёрдо намеревалась отращивать волосы до тех пор, пока они не станут такими же длинными, какими были, когда она окончила Академию, Сакура избаловала себя удобством короткой причёски. Если раньше её никогда не беспокоили распущенные волосы, то теперь она почти всегда собирала их наверх, иначе снова коротко подстриглась бы от раздражения.       Дома, в деревне, Сакура обычно оставляла свой жилет висеть в шкафу, но у неё вошло в привычку носить чёрные штаны и облегающую чёрную майку, которые сочетала с ними в полевых условиях. Только по настоянию Ино или когда у неё были конкретные планы, требующие гражданской одежды, она надевала что-то другое. Сакура знала, что это паранойя — она никогда не выходила из дома без оружия, даже в гражданском, — но убедила себя, что пока может оставить жилет в шкафу: она не настолько безнадёжна, как семпай.       Хотя это могло быть просто примером безразличия и лени. Она не могла представить, что семпай ходит по магазинам за одеждой. Ну, могла бы, но это была сцена из какой-то комедии, и она жалела бедного продавца, который по контракту был обязан быть любезным с Какаши-семпаем, чьим наибольшим удовольствием в жизни было противоречить.       Эта мысль развеселила её настолько — или, может, недосып просто делал всё смешнее, — что её настроение сменилось на приподнятое и оставалось таким, пока она составляла маршрут и обнаружила, за что именно её отругают. Маршрутные планы существовали на случай, когда нужно быстро связаться с шиноби или дать указания поисковым группам, если он или она пропадёт; Какаши-семпай намалевал на бумаге эквивалент неопределённого взмаха рукой и бормотания о том, что рано или поздно вернётся.       «Блуждать наугад» было явно не тем, что приняли бы от кого-то менее печально известного, чем Хатаке Какаши, и этому не были рады даже от него, но, наконец, её освободили, и Сакура намеревалась рухнуть лицом в свою постель, как только вернётся домой.       Она должна была знать, что такое искреннее желание чего-то лишь отдалит это: она почти захныкала, когда встретила забинтованного мужчину, с которым сталкивалась раньше, и он замедлил шаг, приближаясь, как будто хотел поговорить.       — Доброе утро, Данзо-сан.       — Харуно-сан, — признал он. — Пройдёшься со мной?       Сакура кивнула и последовала за ним через залы в обширный парк, лежащий в тени башни Хокаге, окружённый со всех сторон другими административными зданиями. Он был наследием Первого, который не был административным гением, как его брат — городское планирование курировал Второй, — но который решительно заявил, что жить в месте без деревьев или зелени вредно для здоровья, и позаботился о том, чтобы были выделены квоты на зелёные насаждения. Конкретно этот парк привлекал его личное внимание всякий раз, как его расстраивали деревенские дела.       Судя по ландшафту, он провёл здесь много времени. Это был пейзаж в миниатюре: с холмами, озёрами и огромными зарослями цветов, прорезающими его подобно рекам. Ни одно из деревьев не было выше шести метров, но все они выглядели так, словно последние двести лет цепко цеплялись за скалу, противостоя ветрам и снегам, вместо того, чтобы мирно расти в защищённом месте.       Это было любимое пристанище прикованных к столу шиноби, которые работали в близлежащих офисах, но какой-то трюк ландшафтного дизайна не позволял разговорам разноситься далеко, и это делало его также предпочтительным местом для бесед, где вовлечённые стороны не возражали быть замеченными — или, скорее, хотели быть замеченными, — но не хотели, чтобы их подслушали. Сакура стояла позади Данзо-сана, в то время как он, казалось, восхищался одним особенно искривлённым деревом, которое напоминало танцовщицу с развевающимися по ветру рукавами. Она подумала, что это, вероятно, одна из таких ситуаций.       Тем не менее, Сакура воспользовалась моментом, чтобы полюбоваться деревом. В течение сезона, который в Стране Огня можно было счесть зимой, эти рукава приобретали слегка пурпурный оттенок, а весной покрывались массой белых звездообразных цветов. Оно не приносило плодов, а цветы, листья и кора не обладали никакими полезными свойствами. Оно было просто красивым, и Сакура поняла, что она даже не помнит, как Первый его назвал.       Занятия куноичи в хорошую погоду часто проводились здесь, поскольку от девочек ожидалось, что наряду со всем остальным у них будет хорошо отточено чувство эстетики.       Сакура спрашивала себя, хотел ли он успокоить её, приведя сюда — манипулируя ею, чтобы она чувствовала себя более защищённой, поскольку беседа происходила в знакомом и удобном для неё месте; были и другие места, если он хотел, чтобы их видели вместе на публике — но вскоре её осенило, что нет закона, который запрещал бы ему просто наслаждаться пейзажем и уединением так же, как и всем остальным.       — Я прочитал твой отчёт о миссии, — сказал он наконец. — И нашёл твою позицию по случаю Учиха очень интересной. Я понимаю, что такая ситуация, должно быть, была эмоционально напряжённой, но ты смогла чётко отделить личные чувства от дела и рекомендовать действия, которые были бы в интересах деревни, а именно, чтобы следующая попытка была предпринята АНБУ и чтобы Хокаге не подрезала им крылья.       Сакура и вправду считала это самым простым и изящным решением, но знала, что Цунаде-сама этого не сделает — не с Итачи в качестве скрытого игрока во всём этом.       Данзо-сан повернулся к ней.       — Я также хочу поблагодарить тебя за то, что хорошо ладишь с Саем. Он может быть трудным ребёнком, которого сложно полюбить, пускай у него и нет никаких проблем с боевыми навыками.       — Сай — ваш? — спросила Сакура, обдумывая последствия как его доступа к отчётам миссии, так и того, что у него достаточно влияния, чтобы назначать кого-то на сами миссии. Он явно чувствовал необходимость уверить её в том, что он не во всём соглашался с Цунаде-сама, а её мнение о политических манёврах, связанных с кабинетом Хокаге, заключалось в том, что ей ничего этого не было нужно.       Это смотрелось интересно в фильмах и книгах, но когда на карту поставлены карьера и душевное спокойствие, это внезапно становится чем-то с более высокими ставками и реальными и неприятными последствиями, если ты не так хорош в игре, как думаешь.       В конце концов, они не были самураями, вельможами или даже торговцами; не было необходимости нанимать шиноби, когда твои противники — шиноби, и они не забыли об этом просто потому, что помимо этого были советниками или кем-то ещё. Все они были профессионально хитры, коварны и вероломны.       Хотя, если быть справедливой к Данзо-сану, до сих пор не было никаких признаков того, что его свирепая внешность скрывала что-либо, кроме столь же свирепого и непосредственного нутра. Она даже почувствовала лёгкий укол вины, потому что была почти уверена, что её инстинктивное беспокойство связано с обширными ранениями пожилого мужчины, а не с чем-то более существенным. Не было ничего особенно подозрительного или неправильного в том, что член Совета проявлял интерес к карьере молодого шиноби, особенно куноичи, так тесно связанной с Хатаке Какаши, который мог бы быть очень влиятельным, если бы удосужился.       — Да, — ответил Данзо. — Надеюсь, ты сможешь провести некоторое время с Саем, поскольку он хорошо отреагировал на тебя. Он неуклюжий ребёнок, а такое беспокоит людей, — эти слова, сказанные кем-то другим, могли бы быть тёплыми, но на самом деле они были исключительно отеческими. В жёсткой, устанавливающей правила, хозяйской манере.       — Я не возражаю, — с готовностью произнесла Сакура, что было правдой. Её интересовали совместные техники Сая, которые, хотя и любопытны сами по себе, могли также дать некоторое представление о более приземлённых аспектах фуиндзюцу, таких как приготовление чернил и нанесение их на кожу. Ей нужно было понять не только технику Девятой команды АНБУ. Существовал также вопрос о технике марионетки, которая потребуется для успеха плана Итачи. Это не совсем то дзюцу, которое она хотела практиковать; лучшее, на что она могла надеяться, — это сделать это идеально с первого раза и запихнуть воспоминание в коробку, а затем запихнуть эту коробку в другую коробку и надеяться, что её поразит избирательная амнезия относительно содержимого.       — Отлично, — ответил Данзо. — Я знаю, что ему будет полезно научиться у тебя некоторым социальным навыкам. Однако я задаюсь вопросом, не станет ли это неравной сделкой с твоей точки зрения. Дружба — это хорошо, если её удаётся развивать, но поскольку это я прошу об одолжении, мне придётся позаботиться о том, чтобы ты получила должное вознаграждение за свои усилия. У меня есть решение, если ты хочешь его услышать.       Нет.       — Данзо-сан?       — Даже с учётом того, что твоим наставником является Хатаке Какаши, есть определённые недостатки в том, чтобы быть выходцем из маленькой семьи. Отсутствие доступа к ресурсам, обучению, поддержке. Даже самое многообещающее дерево не может долго цвести, если у него скудные корни. Думаю, это позор, когда таланты молодых людей упускаются из виду просто на основании того, из какой семьи они произошли. Это, наряду с выполнением обязанностей советника Хокаге — не будучи при этом его подпевалой, — сделало меня непопулярным в этой деревне. Но это также означает, что я собрал под своим началом разнообразные таланты; единственный способ, с помощью которого можно получить подобный разнообразный боевой опыт, — это заняться охотой за наградами. Что — если тебя интересует эта концепция — звучит гораздо более чарующе, чем есть в реальности. Но не думаю, что ты такой ребёнок.       Он оглянулся через плечо, чтобы посмотреть на неё своим здоровым глазом, и она почему-то почувствовала, что её пригвоздили к месту. Это было странно: он не использовал гендзюцу, как Годзэн-сан, или не уничтожал взглядом, как Саске. Он, конечно, не был таким поразительным, как у Итачи, и его сила характера не была такой требовательной, как у Наруто.       — Шиноби вроде нас с тобой оставляют показуху ради признания, — сказал он, — занимаясь настоящими делами деревни. Подумай об этом, — посоветовал он, делая шаг в сторону и останавливаясь, поравнявшись с её плечом. — Сай не силён в социальных навыках, так когда тебе удобно встретиться с ним?       — Мы с семпаем ненадолго покидаем деревню, — увернулась Сакура.       — А. Тогда я отправлю тебе записку с его адресом. Оставляю его на твоё попечение.       И он ушёл, а у Сакуры возникло ощущение, что она только что прошла по полю, полному ловушек. Единственная трудность заключалась в том, что это были ловушки, наполненные ядом, с которым она никогда раньше не сталкивалась. Она могла и не узнать, что попалась в одну из них, пока не станет слишком поздно.