навстречу солнцу.
После диких домыслов детства стало почти разочарованием узнать, что под маской Какаши-семпай был всего лишь хорош собой. Не так, как Итачи или Дзен — чья привлекательная, захватывающая дух красота была неоспорима независимо от того, сопровождалась ли она недостатками личности, — а скорее более доступный вид привлекательности, который улучшался благодаря знакомству, нежности и воодушевлению. Скрытая под маской кожа была на несколько оттенков бледнее, чем та, что годами подвергалась воздействию солнца и ветра; в левой части рта был крошечный шрам длиной не больше ногтя её мизинца. Даже сейчас у него почти отсутствовала щетина, так что он, вероятно, был одним из тех мужчин, у которых плохо растут волосы на лице, поскольку она не могла представить, чтобы он утруждал себя бритьём дважды в день. Сакура меланхолично подумала, что ей жаль, что в таком плане Какаши-семпай её не привлекал. А затем, какие бы мысли ни появились у неё о том, как он выглядел, они были отторгнуты тем, что он сказал. — Проделывать дыры в материи? — резко переспросила она, и её рука машинально легла на его глаз с Шаринганом, как будто она могла угадать, какие техники возможны, так же легко, как могла отследить чакру в каналах, которые заставляли его функционировать. Какая-то маленькая часть её мозга всегда спрашивала, может ли она воссоздать этот маршрут в чей-то другой голове, в чьих-то глазах, и получить что-то настолько близкое к Шарингану, что не имело бы значения, какая родословная была у носителя. — М-хм, — утвердительно промычал семпай. Когда она хотела открыть рот и начать допрос о том, как он обнаружил, что такая техника вообще возможна, Какаши-семпай откинулся на матрас, прикусив большой палец и призвав поистине вал пушистых тел, которые немедленно принялись топтать её ребра. — А вы не могли призвать их на пол? — прохрипела Сакура. — И что же это было бы за развлечение? — спросил он с притворной невинностью, умело пресекая попытки собак облизать его. Ему пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным сквозь какофонию псов, которым не терпелось высказать своё мнение о вечере объятий, который, по-видимому, находился на одном уровне с утренними прогулками и дополнительными угощениями. В отместку Сакура призвала Судая, который, держа голову высоко и напряжённо, осматривал клубящуюся массу тел дальше по кровати. — Кретины, — надменно фыркнул он и быстро покинул её, легко перепрыгнув через щель между кроватями, чтобы заявить права на пустующую постель как на свою собственную.-х-
Месяцы сложились в год и даже больше, а они так и не вернулись в деревню. Ведьма и Пёс не стали именами нарицательными ни при каком усилии воображения — и без неизбежности дурной славы военного времени Сакура действительно считала их лучшими шиноби за то, что они избегали внимания масс, — но они, безусловно, были хорошо известны в отделе миссий, если судить по регулярности, с которой они находили послания, ожидавшие их в префектурных управлениях. Они получали новости из самой деревни гораздо реже, чем миссии из неё. Однако, что бы ни делал Наруто, он не устраивал такого скандала, чтобы люди за пределами селения обсуждали это, хотя Сакура знала, что он стал чунином. Эта новость пришла от Ино, которая прикладывала немало усилий, чтобы их пути пересекались каждые несколько месяцев. Однако, поскольку Наруто больше не являлся сокомандником Сакуры, интерес Ино был лишь номинальным. Следить за ним её заставляли отчасти привычка, а отчасти тренировка. Время в значительной степени стëрло чувство вины, которое Сакура испытывала в связи с почти полностью распавшимися отношениями с Наруто. Разумно ожидать, что два человека с такими разными характерами, не будучи в одной команде, могут отдалиться друг от друга. Единственная причина, по которой она в первую очередь чувствовала себя виноватой, заключалась в том, что Академия взрастила такие необоснованные ожидания по поводу их генинской команды: звучало так, будто она станет их второй семьёй, узами, которые будут длиться вечно. Что, оглядываясь назад, было довольно нелепо, потому что очень немногие генины, независимо от того, насколько интенсивно было их клановое обучение или их успеваемость в Академии, заканчивали со специализацией, которая сразу же была полезна деревне. И по мере того, как они приобретали эти специализации, команды распускались и пересобирались в соответствии с текущими потребностями деревни. Её команда генинов была обречена в самом начале: даже без предательства Саске их дикий дисбаланс привёл бы к распаду скорее раньше, чем позже. В редких случаях, когда Сакура пыталась понять, почему они решили, что именно их команда, поставленная под сомнительное руководство Какаши-семпая, была хорошей идеей, она могла заключить лишь, что это был последний сентиментальный жест, последняя слабость Сарутоби Хирузена на закате его жизни. В отличие от её почти полного неведения о продвижении Наруто, она точно знала, как продвигается в карьере Ино и что она чувствует по этому поводу. Сакура слушала, как та описывала, что ценит уверенность в том, что точно знает, как должна функционировать её команда, и имеет поддержку и подготовку, необходимые ей для этой роли, но также иногда испытывает чувство абсолютной подавленности из-за того, что с рождения привязана к одному пути. Однако в целом, когда всё было сказано и сделано, Ино ощутила, что её удовлетворение заключается в том, чтобы превзойти возложенные на неё ожидания, а не бунтовать против них. В конце концов, её отец решил, что дочь заслуживает того, чтобы быть наследницей их клана, несмотря на пол. Как она могла не соответствовать этому? На личном фронте Ино всё ещё была с парнем из клана Цукигава, с которым Сакура её видела, но в последний раз, когда они встречались, Ино призналась, что намеревается порвать с ним, когда вернётся в деревню. Каору не сделал ничего плохого, как быстро объяснила Ино — на самом деле, так быстро, что Сакуре даже не нужно было слышать её тон, чтобы понять, что она сомневается в своём решении. Проблема заключалась в том, что Ино была уверена, что Каору серьёзно относится к ней, а Ино не была готова к таким серьёзным отношениям, которые закончились бы браком. В Каору не было ничего, что ей не нравилось, кроме того факта, что он был первым парнем, с которым она встречалась, и она не хотела, чтобы он был единственным. Она спросила Сакуру, делает ли это её ужасной, и Сакура не смогла дать ей хороший ответ. Её собственная история свиданий не подготовила её к тому, чтобы выносить какие-либо подобные суждения. Это было несправедливо по отношению к Каору, но она также могла понять беспокойство Ино: в конце концов, им всего семнадцать, и хотя всегда есть шанс, что следующая миссия может стать для них последней, также есть и шанс, что они станут такими же, как Годзэн-сан, и будут очень долго жить со сделанным ими выбором. У Сакуры были свои дилеммы в личной жизни, но ни одна из них не была столь неотложной, как решение Ино — хотя их последний разговор состоялся несколько недель назад, так что теоретически её решение уже было претворено в жизнь. Помимо её «тайного парня», которого она удостоила ещё двумя формальными визитами за прошедшее время, прежде чем объявить, что исцеление завершено и её роль в этом фарсе почти закончена, она «изменила» Итачи с Дзеном. Если бы у неё действительно был парень, она наверняка встречалась бы с ним чаще, чем с Итачи, так что ей приходилось куда-то ходить, чтобы создать прикрытие. Их первое свидание произошло случайно. Условия союза с его деревней позволяли им преследовать преступников из Конохи через границы страны, в которой находилась Такигакуре, но когда они обнаружили свою цель, оказалось, что она связана с ниндзя-отступником из Таки, которого надлежало передать его родине. Оба были чунинами среднего уровня, так что они разделились — Какаши, чтобы доставить отчёт в ближайшее префектурное управление в их стране, а она — чтобы передать другой Таки. Она искала Фуу, пока находилась там, но Фуу не оказалось в деревне. В отличие от Ино, у неё не было конфликта с Дзеном. Он не был её парнем навечно, но он был красивым, волнующим и готовым подчиняться главному правилу свиданий — он уважал отказ, даже если ей не приходилось его озвучивать. Сакура ещё не занималась с ним сексом и, вероятно, не станет. Дело было не только в ужасной мысли — что, если она нашла своего единственного, а он был идеален во всём, но плох в постели? Дело было также ещё и в том, что, какой бы ни была её позиция в отношении добрачного секса — и несмотря на тот факт, что некоторые подобные действия производились по приказу деревни, осуществлённые куноичи, они часто оценивались как нечто низкое и постыдное и совсем не похожее на триумфальное соблазнение, которое мог бы осуществить шиноби — она, по крайней мере, хотела вступить в такие отношения, веря, что они будут длиться вечно, что бы ни случилось по факту. А ещё Сакуре было семнадцать. И хотя на поле боя она была с одиннадцати лет, это не сделало её невосприимчивой к неуверенности. Мысль о том, чтобы хладнокровно оставить открытым дополнение к «Конгарагару» рядом с подушкой, вызывала у неё приступы смущения. Секс был актом доверия, очень лёгким для одних шиноби и очень трудным для других — привнести в эти отношения что-то не совсем общепринятое означало поднять барьер невероятно высоко, и всё же Сакура не была готова притворяться, что у неё иные интересы. Она читала некоторые из наиболее популярных романов, в которых сексуальные сцены содержали возможность подставить в текст своё имя. Всем женщинам нравились напористые, агрессивные мужчины, и они по умолчанию просили быть пожёстче, потому что томный или нежный секс с партнёрами, которых они редко знали до начала романа, не рассматривался, и они никогда не сталкивались с сексуальным актом, предложенным их партнёром, который им бы не нравился. И всё же она до сих пор не была убеждена, что неправа, имея своё мнение. Но как можно набраться смелости заявить, что она никогда, ни за что не будет заниматься оральным сексом и что предпочла бы быть сверху и контролировать ситуацию? И что если для её партнёра это стало бы проблемой, ему пришлось бы попытаться решить её словами, а не физическими запугиваниями, как делали мужчины в фильмах и манге, поскольку очень маловероятно, что он одержит верх, если дело дойдёт до грубой силы. Однако всё это было далеко не в самом начале её списка приоритетов не только потому, что она была гораздо больше заинтересована в обеспечении теоретически долгой жизни, чем в потакании гормональным импульсам, но и потому, что, если бы ей пришлось снимать одежду в определённые периоды в течение последних несколько месяцев, вероятно, завязался бы неловкий разговор. Хотя, если бы кто-нибудь зашёл в данный момент, это тоже было бы неловко, как с иронией подумала Сакура, улыбаясь в свои руки, удобно скрещенные под подбородком. Верхом на её бёдрах сидел Сай и использовал её спину как холст, а её волосы были тщательно заплетены в косу и заколоты так, чтобы не мешать. Она была так же обнажена, как в день своего рождения, за исключением крохотных трусиков, которые смущали её только в первые два раза, когда они делали это. Ну, при условии, что он работал над её спиной, а не спереди. Это всё равно было неловко. К этому моменту уже стало понятно, что когда Сай смотрел на неё, он не видел объект сексуального желания — он видел лишь холст в форме человека. Отчасти это, вероятно, было обусловлено тем, что он нашёл её просьбу более интересной, чем её тело, что бы она ни чувствовала по этому поводу; другая заключалась в том, что он был приучен сублимировать человеческие импульсы в «полезные» действия. Времени, прошедшего с момента их встречи, не хватило для того, чтобы он преодолел тщательную и всеобъемлющую систему эмоционального программирования, но за эти последние несколько месяцев постоянных встреч она стала свидетелем медленного раскрытия Сая как личности, а не как шиноби. Сакура была не настолько эгоцентрична, чтобы приписывать причину себе. Она в лучшем случае только помогала укрепить мысль о том, что изменение — это нечто желанное и стоящее усилий. Всё остальное Сай сделал сам. Сай не любил сырую рыбу, предпочитал жареные блюда и экспериментировал с пейзажной живописью в стиле импрессионизма, пытаясь выявить реакции на окружающий мир, которые напрямую не были связаны с его пригодностью в качестве боевой обстановки. Однако даже в те времена она никогда не видела, чтобы Сай был собой, больше, чем в моменты, когда они взаимодействовали в работе над системой печатей, которая иногда превращала её тело в фантастическое сочетание выполненного чернилами рисунка и интеллектуальных упражнений. Именно Сай прикинул, что нанесение этой самой системы, которую она хотела использовать, разом, в лучшем случае убьёт её мгновенно, а в худшем — полностью искалечит её чакроканалы. Вместо этого они наносили её слоями — и Сакура, наконец, узнала, как Сасори наносил свои чернила на внутреннюю часть плоти. При условии, что сами чернила были пропитаны чакрой, — хорошо, что она выполняла так много миссий с семпаем, потому что чернила были ужасно дорогими — она могла заставлять их работать под кожей, делая невидимыми невооруженным глазом и постоянной и необратимой частью системы. Попытка отделить слои обратно была чрезвычайно болезненной: она попробовала разок из любопытства. Однако, пока слой находился на её коже, она могла проверить, как он взаимодействует с остальной частью системы, и попросить Сая подправить его, если он был нестабильным или ненадёжным — в конце концов, нельзя быть слишком осторожным, когда впитываешь природную чакру в собственную чакросистему. В настоящее время они находились на самой приятной стадии процесса. Несмотря на взаимное отсутствие притяжения, было что-то невероятно приятное и чувственное в ощущении скольжения по коже его кисти, особенно потому, что чакра в чернилах реагировала на чакру, которую она очень осторожно и равномерно излучала своей кожей в тех участках, над которыми работал Сай, что соединяло чакру в чернилах с её внутренней чакросистемой. Это было скорее утомительно, чем сложно, по крайней мере для Сакуры, но она знала, что большинству шиноби было бы трудно, если бы им когда-нибудь пришло в голову это попробовать. Саю пришло, хотя, справедливости ради, он использовал теневого клона для наложения собственных печатей и поэтому страдал от снижения способностей, которые возникали из-за разделения сознания. Именно по этой причине, а не из-за недостатка чакры, ниндзя-медики, такие как Цунаде-сама, не использовали эту запрещённую технику в полевых условиях, а те немногие печально известные личности на протяжении всей истории, у которых была такая чакра, чтобы делать это, просто не клонировали себя в армию. «Кто-то давным-давно должен был рассказать об этом Наруто», — криво усмехнулась про себя Сакура, вспомнив, как Какаши-семпай взял на себя смелость на самом деле объяснить, как и почему работает эта техника. Печати Сая не были копией её: одна обязывала его молчать о системе фуиндзюцу и дневнике, из которого та была взята — и он сам настоял на этом, — в то время как другая была копией модифицированной печати «короля», которая на данный момент была полным провалом. Сакура знала, что Девятой команде требовалось не меньше трёх человек, связанных дзюцу, просто для обеспечения стабильности, но разговор на эту тему пугал её ещё сильнее, чем разговор о сексе. Большинство людей удосужились заняться сексом и, скорее всего, поговорить об этом; Сакура предполагала, что гораздо меньше людей были так же готовы поучаствовать в экспериментах с фуиндзюцу, даже не учитывая тот факт, что источником упомянутых печатей была команда АНБУ с сомнительным беспокойством о личной безопасности. Она спросила Какаши-семпая, который лишь недоверчиво поднял брови и сухо ответил: — Думаю, в наших отношениях уже достаточно агрессивных экспериментов. Сакура думала, что в этом вопросе время было, по крайней мере, частью проблемы. Она не смогла придумать правдоподобное оправдание тому, почему внезапно «обнаружила» решение вопроса неизбежной деградации Шарингана. Поэтому она выжидала, и несколько не слишком приятных мужчин и женщин помогли ей обнаружить, что можно сделать вместо того, чтобы показывать семпаю полноценную иллюзию, как она сделала с Итачи. Она чувствовала себя… грязной, когда эта идея впервые пришла ей в голову. Но идея эта оказалась настолько коварной и ужасной, насколько, согласно заверениям Годзэн-сан, могло быть гендзюцу, и настал день, когда её этические опасения перевесило тревожное осознание того, что как бы сильно ни внушала благоговейный трепет способность проделывать дыры в материи мира, она также, вероятно, сделает Какаши-семпая слепым в течение пяти лет. И это было неприемлемо. Иногда казалось, что все её принципы были начертаны на песке, и когда приливы и отливы в её жизни менялись, все их уносило в море. Это беспокоило её в прошлом и будет беспокоить в будущем. Но это касалось Какаши-семпая. Так что она подавила свои колебания. В мире нетрудно найти злых людей, если знать, где искать, и она стала ужасно хороша в поиске во время скитаний Ведьмы и Пса. Сакура знала, инстинктивно и интеллектуально, что тот факт, что эти люди были ужасными, не делал её действия правильными. Иногда её грызло чувство вины, и она жила в страхе, что однажды Какаши-семпай узнает, что было сделано, чтобы сохранить его зрение, но большую часть времени Сакура ощущала порочное удовлетворение от осознания того, что зрение Какаши-семпая в безопасности — ведь она успешно исправила его глаза, поскольку добилась успеха в исцелении Итачи — и то, что он сам из-за этого был в большей безопасности, стоило любого количества кошмаров. Она почувствовала, как Сай переместился на неё, его вес более плотно опустился на её бедра, и это вывело её из задумчивости. Сакура почувствовала, как его пальцы скользнули по нескольким частям узора, не касаясь его полностью, но достаточно близко, чтобы тонкие волоски на её спине встали дыбом, а по позвоночнику пробежала дрожь, покрывая волосистую часть головы. В остальном Сакура не двигалась: фуиндзюцу требовало странного сочетания хирургической точности и художественного видения. У Сакуры было намного больше первого, чем второго, и потому само нанесение она предоставила Саю, не забывая при этом не двигаться, пока он работает над системой печатей. — Этот слой завершен, — объявил он. — Что чувствуешь? Теперь начиналась та часть, что ей не нравилась. Тело потребляло небольшое количество природной чакры как часть его основной функции, обрабатывая её подобно тому, как дерево перерабатывает солнечный свет, но намеренное её поглощение могло вызвать дикую мутацию клеток, если делать это неправильно. И если эта мутация заходила слишком далеко, её нельзя было бы обратить вспять, просто подождав, пока организм всё «переварит». Это точно не было больно, но использование фуиндзюцу, упростило процесс и изменило всё, хотя, по общему признанию, боль была относительно кратковременной по сравнению с тем, ради чего её нужно было терпеть. По мнению Сакуры, после всех этих месяцев тщательного изучения, применения и экспериментов, использовать печати, возможно, было ничуть не проще, чем входить в состояние медитации Мудреца. Особенно, если они не строились на костях гениев. Разница заключалась в том, что знания Мудрецов тщательно копились, а фуиндзюцу, хотя и оставалось заброшенной дисциплиной, как и гендзюцу, было доступно любому шиноби соответствующего ранга подобно неким строительным блокам. Конечный результат, если кому-то удавалось его достичь, не разрушая при этом свои чакроканалы, был гораздо более стабильным и его было трудно прервать — по крайней мере, так она себе представляла. Поблизости было не так уж много Мудрецов, которых можно было бы расспросить об этом. Единственный, кого она знала, — Джирайя, да и то лишь поверхностно, в качестве бывшего сокомандника своего начальства. Даже не будь у неё в последнее время привычки конспирироваться, того, насколько поверхностным было это знакомство, было более чем достаточно, чтобы удержать её от обращения к нему. Как бы то ни было, Сакура сосредоточилась на дыхании, сохраняя его медленным и ровным, и начала осторожно выкачивать чакру из окружавшего их пространства. Чакра текла по телу реками, которые впадали в озеро или море или — если человеку везло или он был талантлив — в океан. Система печатей перекрывала поток и действовала как шлюзы, дамбы и каналы, которые позволяли человеку воспользоваться наводняющим мир потоком, вместо того, чтобы утонуть в нём. Много минут спустя Сакура решила, что удовлетворена результатом этого слоя — теперь от неё было меньше сознательного управления и происходило больше «механической» обработки, поскольку система печатей помогала фильтровать и направлять природную чакру в её собственные каналы. Хотя она не была уверена, что сравнение с механизмом было правильным, так как это было больше похоже на то, что она выращивала новый орган, метафизический, специализирующийся на фильтрации чакры точно так же, как печень фильтрует токсины. Поскольку система печатей всё ещё не была завершена, если бы она просто вслепую втянула природную чакру в своё тело, то быстро переполнила бы её или разорвала чакроканалы. Именно поэтому практика медитаций была необходимым условием успеха, а не просто чем-то, что облегчало процесс. В центре своего моря чакры она визуализировала огромный водоворот, который втягивал её чакру в более плотную, всё более компактную конструкцию, похожую на палящее синее солнце или излучающую свет жемчужину, или, возможно, ни на то, ни на другое. Водоворот своим движением делал море глубже и шире — медленно, потому что точно так же, как поток настоящей воды размывал землю на своём пути, очень редко можно было извлечь мгновенную пользу от медитации, а если такое и получалось, обычно это сопровождалось опустошением — и втягивал чакру из её тела, естественным образом пополняя её природной. Источник энергии, гораздо более неиссякаемый и эффективный, чем поступление чакры в организм с пищей. Сакура в конце концов позволила водовороту успокоиться, и реки чакры, текущие по её телу, возобновили неторопливое течение, поскольку она мысленно готовилась к следующей части. Когда они только начинали всё это, они дали пройти большему количеству времени между первым нанесением и моментом, когда она втянула чернила под кожу, но Сакура привыкла к этому, и у неё больше не было привычки оправдываться или откладывать что-то на потом. Она подавила очередную дрожь, когда Сай отошёл, быстро вернувшись, чтобы молча протянуть комок ткани, который не дал бы ей прикусить язык или сломать зубы во время этой неприятной маленькой интерлюдии. Это был один из тех неудачных случаев, когда она не могла рисковать, заглушая ощущения анестетиками, потому что, если бы она исказила систему на этом этапе, это свело бы на нет все месяцы напряжённой работы. Ей казалось, что её клеймят. Нервы будто визжали, заставляя её особо чувствительно воспринимать каждый штрих системы печатей — если она закрывала глаза, как сделала это сейчас, она почти видела, как они очерчиваются красным. Это не было чакрой. Это могло бы быть безболезненным, и в дневнике указывалось, что первые эксперименты проводились с кровью и чакрой (а иногда и с «добровольцами») и были гораздо более щадящими, не нанося необратимого повреждения чакроканалам, но «размывались» без постоянного поддержания, пока узоры не исправлялись сами собой. На это могли уйти годы, а этого времени у неё не было. Чернила же были стойкими за счёт проникновения чужеродных молекул через кожу, что было похоже на традиционную татуировку, за исключением того, что татуировщик был хорошо подготовленным садистом с тысячами и тысячами игл, и они вонзались глубоко, глубоко, глубоко и обжигали. Сакура почти рыдала к тому времени, как выдернула материал изо рта, её дыхание вырывалось прерывистыми вздохами. Медитацию можно использовать как обезболивающее, но, хотя она была довольно хороша в манипулировании своей чакрой всё более сложными способами в относительной тишине и комфорте и даже в хаосе и замешательстве, она всё ещё работала над самодисциплиной, необходимой для игнорирования боли без угрозы смерти и адреналина битвы. Она обхватила голову руками, тупо уставившись в пол, и пообещала себе, что боль пройдёт, как и всегда. Однако в тот момент поверить в это было гораздо труднее. Теперь было безопасно лечить боль, но смещение — либо её чакры, либо туловища — заставило бы боль вспыхнуть до неконтролируемого уровня. Сакура почувствовала, что Сай снова приблизился — он опустился на колени рядом с ней — и рискнула повернуть голову, взглянув на него затуманенным взглядом. — Это ужасно, — прохрипела она. — Почему это всегда ужасно? — Потому что это неестественно? — беспечно предположил Сай, нанося первые успокаивающие, покалывающие штрихи модифицированной иллюстрации Чоджу Гига , чернилами, в которые были добавлены измельчённые травы. — Лучше? — спросил он, когда это ощущение распространилось, гася огонь под её кожей. — Ками, да, — пробормотала Сакура, снова опуская голову на руки. Чтобы отвлечься, пока Сай успокаивал боль, она попыталась понять, что за рисунок он наносил на её спину. Штрихи были длинными и плавными, и это затрудняло угадывание окончательной формы. Скрип двери предупредил о вторжении, и Сакура, повернув голову, увидела, как входит Какаши-семпай с Мичи, сидящей у него на руке. — Я пытался сказать ей, что сейчас неуместно заходить, чтобы передать сообщение от твоего тайного парня, когда ты голая с другим парнем, но она настаивала, что это срочно, — он оглядел сцену, и на его лице отразилось веселье. — Странно. Это не похоже на фуиндзюцу и в то же время не похоже ни на одну из обычных вещей, которые, как известно, делают подростки за закрытыми дверьми и без одежды. Я видел якудзу с татуировками поменьше — это орёл? — Понятия не имею, что он делает, — призналась Сакура. — Но ощущения фантастические. — А ещё он даст тебе около пятнадцати минут полёта, когда будет закончен, — сказал ей Сай, продолжая невозмутимо наносить мазки кистью. Какаши-семпай театрально вздохнул: — Наступил тот самый печальный день, когда я знаю, что могу доверять вам двоим наедине, даже если Сакура совсем без одежды. — Простите, семпай. Я очень старалась, но Сай говорит, что любит меня за мозг, а не за тело. — Я сказал ей это только потому, что я боюсь её, Какаши-семпай, — произнёс Сай рассеянным монотонным тоном, от которого становилось понятно, что он, вероятно, уделял больше внимания своей картине, чем их разговору. — В конце концов, она такая сильная и злобная. Она могла причинить мне боль. — Я всё ещё могу причинить тебе боль, — напомнила Сакура. — Но ты этого не сделаешь. Теперь ты знаешь, что я полезен. Если ты сейчас причинишь мне боль, то кто это закончит? — спросил он, закончив рисунок тушью, который высох, как только превратился в жизнеспособное дзюцу, и набросил простыню ей на спину, чтобы она могла обернуть её вокруг себя. Одно дело, когда Сай видел её более-менее голой, но было бы неловко, если бы она случайно обнажилась перед Какаши-семпаем. Не в том захватывающем, сексуально напряжённом смысле, а скорее в духе «о-ками-ко-мне-только-что-зашёл-брат». Завязав простыню узлом, она вытянула руку, и Мичи уверенно на ней устроилась. Сухая, шершавая кожа её когтистых лап резко контрастировала с мягкостью меха. Сблизиться с воронами было сложнее, чем с котом, в немалой степени потому, что они связывали её с Итачи, но также и потому, что они просто не были приятными в том смысле, в каком были нинкены или Судай. Практически любой ребёнок мог бы рассказать о том, как развлечь кошку или побаловать собаку, но что делать с воронами? Ответом на этот вопрос с Мичи, как ни странно, стала беседа за чаем. Что гораздо менее эстетично с компаньоном-вороном, чем с человеком. Ворона посмотрела на двух шиноби, прежде чем замахать на них крыльями: — Чего вытаращились? Уходите, кыш! Только для девочек! — Смахивает на дискриминацию, — лениво парировал Какаши-семпай. Мичи многозначительно щёлкнула мощным клювом и ответила: — Могу устроить всё так, что ты сможешь остаться. — С другой стороны, я думаю, нам давно пора уделить время укреплению мужской дружбы, — предложил Какаши-семпай Саю, и тот закатил глаза. — Я отказываюсь быть частью вашего кружка эротической литературы, — сухо сказал Сай. — Но если под этим вы подразумеваете спарринг, для меня было бы честью учиться у вас, Какаши-семпай. Когда они ушли, Мичи напугала Сакуру, ненадолго подпрыгнув в воздух, прежде чем снова сесть ей на плечо и бочком подобраться поближе. Её скрипучий голос был достаточно громким, чтобы Сакура могла услышать: — Есть письмо, но суть его такова: птенцу не терпелось улететь, и он убил змею, удерживавшую его в гнезде. Он думает, что его когтей достаточно, чтобы схватить ласку, и ласка жаждет, чтобы он попробовал. — Хорошо, — мрачно произнесла Сакура, сжав руку в кулак так сильно, что костяшки пальцев резко побелели, её сердце бешено колотилось от смеси страха и предвкушения. — Выдвигаюсь, как только оденусь. Не хочу заставлять их ждать.