боязнь наступления нового дня.
Сакуре не потребовалось много времени, чтобы одеться, но она не торопилась распускать наспех заплетённую косу, которая удерживала её отросшие до талии волосы, пока Сай работал. Она ничего не планировала, просто откладывала проверку уровня своего профессионализма, которая внезапно замаячила в будущем. Она не испытывала удивления, потому что больше года знала, что это произойдёт, и прошло уже достаточно времени, чтобы она подавила беспокойство. Не разобралась с этим, как подобает куноичи, а игнорировала это до тех пор, пока стало невозможным дальше избегать — как заключённый, ожидающий казни. Сакура удалилась в маленькую ванную, чтобы воспользоваться зеркалом, и уперлась ладонями по обе стороны от отражающей поверхности. Нежно-розовые волосы ниспадали на плечи, обрамляя лицо, которое больше не было округлым, как в детстве, но наконец оправилось от измождённости, вызванной резким скачком роста. Босиком она теперь была всего на три сантиметра ниже Какаши-семпая, что всё ещё иногда казалось странным. Это также делало её рост значительно выше среднего для женщин, что хоть служило хорошим предлогом не носить каблуки, маскируясь под гражданское лицо, но также делало её более приметной. Достижения вполне стоили такого компромисса. — Ты можешь сделать это. Ты сделаешь это, — прорычала она девушке в зеркале. — Тебе больше не двенадцать. Смирись с этим и будь взрослой. Если бы можно было хлопнуть ладонью по стене для пущей убедительности и не пробить при этом гипсокартон, она бы это сделала, но сейчас довольствовалась тем, что усмехнулась над собой, закрутив волосы в слегка более элегантную причёску, чем носила обычно. «Свидание с судьбой», — подумала она про себя, и эти слова были пропитаны тёмным, горьким юмором. Закончив, она вышла из ванной и обнаружила Мичи, чистящую пёрышки на спинке стула. — Ты будешь читать письмо? — прокаркала она. Когда-то ирония того, что Учиха Итачи писал любовные письма, забавила её, как только она преодолела смущение перед его предполагаемой личностью. Теперь её лишь раздражало пробираться по абзацам, чтобы извлечь из них важную информацию. Практика быстро научила её этому, и всего за несколько минут она запомнила всё полезное. Вытянув губы в пародии на поцелуй, Сакура вместо этого выдохнула пламя, лизнувшее красноречивые слова и поджегшее письмо, которое быстро сгорело. Выпустив его из пальцев, чтобы не дать их обжечь, она с удовлетворением наблюдала, как почерк Итачи искажался и был уничтожен, пламя потухло, от него остались лишь тлеющие края, которые вскоре остыли — а вместе с ними и её небольшой приступ гнева. Мичи склонила голову набок, многозначительно переводя взгляд с Сакуры на скрученные и почерневшие остатки письма. — Ты же не собираешься заставлять кого-то другого убирать это, правда? — Нет, — вздохнула Сакура. Закончив избавляться от пепла, Сакура разыскала Какаши-семпая, чтобы предупредить его, что уходит. Они ушли недалеко: заночевали в маленьком городке, что позволяло довольно легко выйти из зоны досягаемости органов чувств гражданских. Из вежливости они выбрали для спарринга залежное поле, и Сакура плюхнулась на один из широких столбов ограды по бокам от ворот. Пока двое шиноби обменивались ударами, взгляд Сакуры был прикован к Какаши-семпаю. Она была на грани бесплодного желания поделиться с ним относительно этой миссии; а теперь она предпочла бы, чтобы семпай никогда не узнал, что она сделала, чтобы помочь планам Учиха Итачи. Она знала, что он поймёт, потому что когда-то он был АНБУ, но даже с учётом новой открытости между ними, он лишь однажды рассказал о периоде работы в организации. И то для того, чтобы предупредить её о Данзо, когда она спросила, не возражает ли он, если Сай немного попутешествует с ними. В данный момент они путешествовали не совсем инкогнито — они не были под прикрытием, но и не демонстрировали в открытую, что они шиноби. Поэтому семпай был без своего жилета. Если новый рост Сакуры иногда ощущался ею странным, то видеть Какаши-семпая при дневном свете без форменного жилета всегда ощущалось ненормальным. Он был неотъемлемой частью его силуэта так долго, что, когда он носил что-то, что демонстрировало стройные линии его крепкого торса, ей требовалась лишняя полсекунды, чтобы выделить его из толпы. А прямо сейчас дело было не только в одежде, которая делала его непохожим на Какаши, который так глубоко запечатлелся в её памяти. Недавно он проиграл пари ей с нинкенами, и разгорелся быстрый, но яростный спор о том, а не отвести ли его к парикмахеру или стилисту, чтобы сделать что-то с его волосами. В жизни Сакуры было не так много места для тщеславия, которое отнимало у неё много времени до того, как ей показали, что значит быть шиноби, но она всё ещё содержала свои ногти в чистоте и порядке, регулярно подстригала волосы и ухаживала за ними. Она оставила за собой право осуждать причёску Какаши-семпая, особенно с учётом того, что он был почти фанатичен в отношении ухода за нинкенами, а его философия в отношении собственных волос заключалась в том, чтобы грубо подстригать их — самостоятельно, кухонными ножницами, что во многом объясняло асимметрию, — всякий раз, как они отрастали достаточно длинными, чтобы появлялась необходимость их регулярно расчёсывать. И это было действительно жаль, потому что у него были густые, фантастически мягкие волосы, похожие на тяжёлый подшёрсток горной собаки. В конце концов, они отвели его к парикмахеру — которого выбрал Паккун, — и тот сократил большую часть длины и подстриг их таким образом, чтобы они больше не сопротивлялись гравитации (что по большей части обосновывалось тем, что он укладывался спать с мокрыми волосами). Чёлку ему оставили достаточно длинной, чтобы закрывать глаз, хотя это было скорее привычкой, чем необходимостью, поскольку оба его глаза были настолько схожи по цвету, что трудно было угадать, какой из них какой, если бы не рассекающий бровь шрам. Так он стал выглядеть гораздо менее эксцентричным, что было обманчиво — возможно, он больше не был девственником в отношении объятий, но семпай всегда будет человеком, который живёт в своём собственном темпе. И темп этот был странным. Пока она размышляла об этом, Какаши-семпай взглянул на неё, что Сай воспринял как приглашение нанести удар. «Он мог бы и предугадать это», — печально подумала Сакура, даже когда семпай уклонился от удара, поймав предплечье Сая и используя его импульс против него же. Обычно потеря глаза означала конец карьеры для шиноби, так же как и потеря конечности. Только кто-то вроде Какаши-семпая, который мог компенсировать внезапную нехватку пространственного восприятия невероятными навыками восприятия чакры, смог оставаться работоспособным, не прибегая чуть что к Шарингану. Пока Сай поднимался, Какаши-семпай неторопливо подошёл к Сакуре, спрыгнувшей со своего насеста. — У тебя на лице снова написано «Я ухожу от тебя к другому мужчине», — вздохнул Какаши-семпай. — Если продолжишь в том же духе, я начну верить, что ты меня больше не любишь. — Ну-ну, вы же знаете, что это неправда. Эти другие мужчины ничего не значат. Вы тот, к кому я в конце концов возвращаюсь. Кроме того, вы не можете винить меня, тогда как сами никогда не говорите мне, что меня любите. Какаши-семпай оглянулся через плечо на Сая, прежде чем его глаза загорелись тем озорством, которое обычно предшествует тому, что щенок делает что-то, о чём ему недвусмысленно намекнули, что это плохо. Он подался ближе, что побудило Сакуру сделать осторожный шаг назад, и столб забора внезапно стал прочной преградой у неё за спиной. Семпай слегка наклонился вперёд, на уровень её уха, так близко, что она могла чувствовать жар его тела — так близко, что когда он стянул маску, она почувствовала, как его губы коснулись тонких волосков на её щеке. — Я люблю тебя, Харуно Сакура, — пробормотал он низким, хрипловатым голосом — а затем лизнул её, пройдясь тёплым влажным языком вверх по подбородку и вдоль края уха. С её губ сорвался неуклюжий вскрик удивления и возмущения, и она оттолкнула его, вытирая с лица мокрый след. Она увидела его ухмылку всего на мгновение, прежде чем его маска вернулась на место и ткань скрыла всё, кроме контуров выражения его лица. — Это просто отвратительно, — запротестовала она. — Я был воспитан собаками, так что мокрые, неаккуратные поцелуи — это выражение настоящей любви. — Тогда я чувствую, что должна щёлкнуть вас по носу, — сказала Сакура, подчёркивая свою точку зрения, демонстративно указывая пальцем, как она сделала бы с настоящей собакой. — Нет, малыш, лежать, лежать, плохая собака! — Я поджал хвост, но тебе придётся подождать, если хочешь увидеть грустные щенячьи глазки, — глаза Какаши-семпая превратились в знакомые полумесяцы. — Серьёзно, семпай, я чувствую, что мне нужно пойти умыться, — пробормотала она, а затем покачала головой. — В любом случае, не знаю, сколько меня не будет, так что… — На этот раз тебе не нужно посылать ворон, — сказал ей Какаши-семпай. — Пришло время нам отметиться в деревне — сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз видела родителей? В ответ Сакура неловко пожала плечами, потому что она не считала. Она испытывала вину от того, насколько больше Какаши-семпай, нинкены, Судай, Мичи и Йоко ощущались её семьёй, нежели родители. Именно с ними она прочувствовала обещанные узы второй семьи, хотя, будь она в настроении для жестокой честности, они узурпировали место её кровной семьи как первой. Это была связь, которую ей обещали с её генинской командой и которую она так и не обрела, но теперь, когда она знала это, она понимала, почему шиноби будут бороться, выживать и умирать, чтобы защитить её. Не то чтобы она не любила родителей, потому что она любила, но именно это была семья, с которой она ела, спала и разделяла опасность. За последний год она провела с Какаши-семпаем больше времени, чем со своими родителями за все годы учёбы в Академии — что бы кто ни говорил о том, что разлука разжигает сердце, близость, как правило, подпитывала и поддерживала отношения так сильно, как расстояние просто не могло справиться. Может в её отношениях с Какаши-семпаем и другими и нависали сильнее ежедневные раздражители и им не хватало розовой ностальгии и тоски, которые характеризовали её связь с родителями, но Сакура знала, что это просто время, стирающее острые углы её воспоминаний и простое человеческое желание того, чего у неё сейчас нет. Однако она, по крайней мере, знала о слабостях и привычках семпая, раздражающих или нет; поступив в Академию, Сакура никогда не проводила достаточно времени с родителями, чтобы знать, будет ли жить с ними трудно или нет. Но часть её действительно хотела знать — и часть её скучала по дому, своей комнате и кровати. Независимо от того, сколько вещей можно было аккуратно упаковать в свитки, они не могли воссоздать ощущение святилища, которое могла создать её комната. И ей, вероятно, понадобится это, когда она вернётся с этой миссии. Поэтому она кивнула и повернулась, чтобы уйти, но была остановлена голосом Какаши-семпая: — Прежде чем ты сбежишь… Сакура выжидающе повернулась к нему и с любопытством увидела, как он достал что-то из кармана и бросил ей. Она легко поймала предмет и устремила пытливый взгляд на то, что оказалось браслетом — в нём не было ничего особенно причудливого, просто кусок плетеного шнура с бусинкой в центре. Она видела похожие украшения от сглаза в Суне, где считалось, что они отгоняют зло, но вместо ярко-синего цвета, характерного для этих талисманов, этот был ярко-красным. И было что-то не так в том, как она выглядела, помимо цвета — это было не цветное стекло или эмаль; только когда она повернула её, чтобы рассмотреть ближе, она заметила, что внутри был пузырёк воздуха, который двигался при наклоне бусины. — Это что… это кровь? — спросила Сакура. — М-хм, — утвердительно промычал Какаши-семпай. — Просто на случай, если растерзание станет привлекательным вариантом — так как я не смог уговорить тебя взять нинкенов с собой, я подумал, что использую мозг Сая, раз он с нами. Если ты раздавишь бусину, моя кровь окропит бумагу, сложенную в центре, и активирует призыв. — Семпай… — вздохнула Сакура, сжимая в руке его подарок. — Не то чтобы я не ценила ваше беспокойство за меня, но клянусь, единственный способ, которым он мог бы причинить мне боль, — это эмоционально, и я не думаю, что это действительно требует растерзания. — Уважь меня, — настоял Какаши-семпай, наклонившись и вырвав браслет из несопротивляющейся руки Сакуры, и закрепил тот на её запястье. — Вот так, — сказал он с удовлетворением. — На случай, если тебе понадобится небольшая помощь твоих друзей.-х-
— Ты приносишь мне лучшие подарки, — категорично произнесла Сакура, рассматривая мужчину, прикованного к узкой кровати. У него было телосложение и цвет кожи Итачи, и он был накачан наркотиками до состояния безмятежности. Итачи, стоявший в дверном проёме, не ответил, но Сакура и этого не ждала. Она уже поняла, что Итачи склонен избегать бессмысленных конфликтов, и хотя она не могла подавить своё лившееся наружу нежелание всем этим заниматься, она знала, что это не служило никакой реальной цели. Это даже не заставляло её чувствовать себя лучше из-за ощущения, что она попала в ловушку приказов, которые противоречили её собственным суждениям. — Ты уже напитал чернила своей чакрой? Если нет, сделай это, пока я готовлю его, — сказала она ему, когда он не сразу ушёл. Когда он так и не пошевелился, она лишь пожала плечами и подтащила неподатливое тело своего объекта к краю кровати и быстро разрезала ножом барьер из его одежды. Она не выяснила у Итачи его имя, возраст, род занятий — это сделало бы его более похожим на личность, и хотя Сакура практиковалась в игнорировании болезненных, ноющих чувств, которые скапливались в животе, она не чувствовала особой необходимости усложнять это. «Где в твоей жизни проходят границы?» — зашипел на неё тихий неодобрительный голосок в её голове, когда она стягивала остатки одежды с тела мужчины и игнорировала отстранённое любопытство, которое читалось в его глазах. Она сделала мысленную пометку спросить Итачи, гендзюцу или наркотики удерживали их гостя послушным, на случай нежелательного взаимодействия. Сакура заметила уход Итачи, когда использовала комбинацию яда и чакры, чтобы очистить чакру мужчины, сделав его чем-то вроде пустотелой оболочки с точки зрения метафизической энергии. Когда она закончила, Итачи вернулся, неся с собой флакончик чернил. Те тихо гудели от его чакры, даже когда он сдвинул потрёпанную тумбочку в положение, где ей было бы удобнее дотянуться до судзури, куда он их перелил. Они работали вместе в тишине, на этот раз не столько из-за её настроя, сколько из-за того, что для этой задачи требовалось всё внимание Сакуры. У неё было достаточно времени, чтобы подумать о том, что Сай сейчас был бы очень полезен. Им потребовалось почти два часа, прежде чем она почувствовала, как дзюцу захватывает, за неимением лучшего слова, чакру Итачи и запирает словно в клетку, которая при активации свяжет тело с его волей, а печати скользят под кожу, превращаясь в невидимые марионеточные нити. Она не совсем поняла, как Сасори удавалось делать это, не подавляя чакру носителя, или как он мог активировать её выпустив жертву, так сказать, на волю, но поскольку в планах Итачи было использовать это тело завтра, она предположила, что это не имеет значения.-х-
— Даже после основания деревни Учиха не покинули свои старые скрытые убежища, — сказал ей Итачи, показывая, как попасть именно в эту. В лесах над ними было полно ворон, зловеще молчаливых и настороженных. — Мы снабжали их даже после нескольких поколений мира, и даже сейчас некоторые из них всё ещё охраняются духами, призванными для этой задачи. Учиха было очень трудно избавиться от привычек, сформировавшихся во время войны, даже после того, как клан стал частью деревни. Когда ребёнок достигал совершеннолетия, его учили или показывали, где находятся убежища и как их открывать. — Я бы точно не назвала его скрытым. Как, чёрт возьми, это место не превратилось в оплот бандитов или отступников после резни? — спросила она, перенося вес висевшего у неё на плече пассажира, но она была куда больше заинтересована изучением Итачи сквозь прорези маски. Её волосы были временно выкрашены в ржаво-коричневый цвет в качестве меры предосторожности, хотя быть увиденной вообще стало бы неудачей с её стороны. Итачи был на мгновение поражён, когда Сакура предстала перед ним, и она поняла, что это был первый раз, когда он видел её в полном снаряжении. В тот момент, когда она решила, что достигла своего оптимального роста, Сакура заказала новый жилет взамен старого, и все деньги, заработанные на охоте за головами, были спокойно вложены в новое снаряжение, которое имело гораздо лучшую посадку и было более функциональным, чем стандартное. Сам Итачи был без плаща, который указывал бы на его статус члена Акацуки — даже его кольцо было на мужчине, перекинутом через плечо Сакуры, — и он сменил наряд, который раньше носил под ним, на что-то немного менее похожее на джинбей и немного больше похожее на то, в чём хотелось бы быть на поле боя. Он оглянулся на неё через плечо, направляясь по длинному узкому коридору, который вёл вниз, в сердце искусственной горы. — Такое бывало. И разбойники, и отступники. Время от времени я прихожу сюда, чтобы избавиться от паразитов. Здесь создаётся ощущение… театра. Я всегда намеревался покончить со всем именно в этом месте. И Сакура точно поняла, что он имел в виду, поскольку коридор вёл в огромную, похожую на пещеру комнату, в которой на возвышении стоял трон. Глаза Сакуры сузились, когда она прочитала каллиграфию на гобелене, расположенном по центру позади этого трона. — Кицунэ? — резко спросила она. — Я думала, твой клан связан с кошачьими духами. — Учиха? Да, — глаза Итачи были прикованы к гобелену, и он не обернулся к ней, отвечая: — Но это история для другого раза. Сакура нахмурилась на него за маской, затем спросила: — Итак, напомни мне, чего ты надеешься здесь достичь? — Если я прав насчёт Саске, то я надеюсь изгнать всех его демонов. — Умерев от его меча? Помимо успокоения твоей совести — даже если по какому-то странному повороту судьбы это действительно сработает, — что это даст? Саске объявлен отступником. Это неопровержимый факт, который не изменится, независимо от того, как он к этому относится. Он не может вернуться в Конохагакуре, если только не захочет сдаться в отдел Допросов и Пыток, что бы там с ним ни сделали, когда закончат вежливо расспрашивать его, чем занимался Орочимару. Если бы он не убил лидера деревни, в которую перешёл, возможно, где-нибудь вроде Кири или Ивы его бы приняли, хотя бы для того, чтобы заставить его размножаться. Как бы то ни было, его единственный реальный выбор — продолжать быть отступником. И отступники выживают, только делая то, что отказываются делать деревни. — При обычных обстоятельствах ты была бы права. Но приближается война, а война предоставляет… необычные возможности. — Для чего? — Для историй, — кратко ответил Итачи. — И история о блудном сыне — моя любимая. — А если ты ошибаешься? — усомнилась она. — Что сделало бы тебя правой? — сухо произнёс Итачи. — Чтобы быть убедительным, я не смогу позволить Саске одержать лёгкую победу. Не думаю, что он будет в состоянии сделать что-то особенно глупое сразу после этого, но всегда есть определённые стороны, скрывающиеся в темноте. Ждущие своего момента. Вот почему я попросил тебя понаблюдать за битвой, хоть тебе и нельзя вмешиваться. Думаю, нас посетит гость, который попытается воспользоваться эмоциональной уязвимостью Саске, когда битва закончится. — И ты не хочешь, чтобы я вмешалась и спасла его? — настаивала Сакура, сбитая с толку направлением, которое принял разговор. — К сожалению, тебе нельзя, — сказал Итачи со странной, грустной улыбкой. — В конце концов, искупление должно быть приобретено и оплачено его собственной силой. Я могу только открыть этот путь. Ему придётся пройти его самостоятельно. Твоя задача — понаблюдать за человеком, который придёт, чтобы забрать его. Если твой кот-компаньон хорош в качестве следопыта, следует попросить его запомнить сигнатуру чакры этого человека. Он будет слишком осторожен, чтобы совершить ошибку, удерживая Саске при себе долго. — И этим человеком будет?.. — Должно быть, тот, кто стоит за Акацуки. Единственный человек, чья воля достаточно сильна, чтобы связать воедино несопоставимые желания отступников ранга Каге и удержать их. Человек, ответственный за грядущую войну, достаточно опытный, чтобы уклоняться от всех моих попыток найти его с ночи резни. Если он не придёт сам, это сделает кто-то связанный с этим человеком, что станет более существенной зацепкой, чем были у меня за последние годы. Он был терпелив в течение долгого времени, но я не думаю, что он сможет устоять, когда все части встанут на свои окончательные места. Сакура уставилась на него. — И ты… ты используешь Саске в качестве наживки? Итачи оторвал взгляд от гобелена и взглянул на неё. В выражении его лица читалось нелёгкое, смирившееся достоинство, как будто он не мог заставить себя гордиться тем фактом, что даже в этом вопросе он не позволил эмоциональной вовлечённости скомпрометировать своё суждение как шиноби. — Ты действительно думала, что я не смогу учесть что-то вроде внешнего вмешательства? Привычку младшего брата наносить удары, когда он зол и сбит с толку? Что я переложу бремя устранения угрозы, о которой я знал дольше, чем ты находилась вне Академии, на брата, которого я намерен эмоционально уничтожить в надежде, что из пепла восстанет что-то лучшее? Тебе следовало бы подумать получше, — мягко сказал он. Не дав ей возможности ответить, он снова зашагал. — Хранилище в той стороне.