до победного конца.
Сакура была совершенно уверена, что новые приказы были сформированы едва Цунаде-сама прочитала отчёт, в котором Кама, Неджи, семпай и она сама допускались к действительной службе. Времени оставалось только на то, чтобы поесть, свернуться калачиком и проспать двенадцать часов, проснуться, узнать, что состояние Шино удалось стабилизировать, и спокойно посидеть несколько минут с очень серьёзным Саем, прежде чем Какаши-семпай сломал печать на свитке, который принёс специальный ястреб. Им было приказано встретиться с оставшимися в живых членами отряда, уничтожившего Хидана, после чего они должны будут начать охоту на Какузу. Хокаге получила донесения о том, что, несмотря на полное уничтожение первой команды, той удалось серьёзно ранить отступника. До вторжения в Конохагакуре было принято позволять врагам зализывать раны. Сила через расчётливое милосердие — наследие Первого, Третьего и Четвёртого; шиноби были достаточно сильны — деревня достаточно сильна, — чтобы иметь возможность позволить себе это. Цунаде-сама находилась не в таком положении, и она рискнула и потеряла слишком много своих джонинов в операции «Охота за головами», чтобы отпустить кого-то столь опасного, как Какузу. Найти. Исправить. Прикончить. Таковы были приказы, и в них не было никаких извинений за то, что им не дали времени отдохнуть, а другой команде — погоревать. Сакура не ожидала этого и не могла спросить других, хотя в глубине души мечтала о таком мире, где несколько дней на передышку — это не роскошь. «Мы приберегаем эти дни для других, — успокаивала она себя, осторожно присаживаясь на край кровати Сая. — Чтобы Ино могла беспокоиться о своих вечных парнях, а мой отец мог слоняться по дому, сочиняя ужасные шутки для матери, а мирные жители деревни могли заниматься своими делами, не ожидая, что вражеские шиноби разрушат стены у них на глазах». — Мы уходим, — неуместно сказала она Саю, потому что не знала, что ему говорить — и почему для этого не было никакой подготовки? Такой, которая подсказала бы ей, что сказать товарищу по команде — и другу, — который не отправится с ними. Ни на эту миссию, ни на следующую. Не потому, что он этого не хотел, а потому, что последняя миссия обошлась ему так дорого, что деньги никогда не смогут окупить её. — Тебе не следует делать такое лицо, — ответил ей Сай. — Ты и так довольно уродлива. Сакура ничего не могла с собой поделать — она невольно фыркнула от юмора. — Ну, тебе я не соперница, такому бледному и падающему в обморок на подушки. Но у меня есть только это лицо. Ты не должен над ним смеяться. — Врёшь, — произнёс Сай. — Ведьма. Её губы тронула лёгкая улыбка. Сая опустил взгляд на свои руки — он разминал длинные бледные пальцы. — Моё дзюцу не зависит от ног, — сказал он ей. — А с руками всё в порядке. Я могу манипулировать чернилами, придавать им животную природу, чтобы ты могла летать, словно родилась с крыльями. Ты думаешь, я не смогу модифицировать протез? Кто-то должен завершить эту безумную печать на твоей спине и посмотреть, как ты подожжёшь себя необузданной чакрой. — Корень… — начала она, но осеклась. Выражение лица Сая посуровело, но он не ушёл в себя, как делал раньше. — То, что с нами сделали… Теперь я знаю, что это было… неправильно, — осторожно начал он. — Но это было сделано не из жестокости. Была определённая методология. И те из нас, кто пережил это обучение, очень ценны. Ценятся. Меня не забракуют. Я снова буду на поле боя. Она находила его преданность человеку, который разрушил его детство, лишь совсем немного странной: в конце концов, сама она продолжала возвращаться к Годзэн-сан по собственной воле, хотя знала, что пожилая женщина жестока и ядовита. Сакура протянула руку, нежно надавив пальцами на его печать, которая — так как дзюцу не работало из-за того, что их было всего двое, — была не более чем замысловатой татуировкой, если только кто-то ещё не захочет рискнуть и воспользоваться непроверенным дзюцу, созданным не заботящейся о безопасности девятой командой АНБУ. Но это было символом их связи — Сакура рассказала Саю то, чего не говорила даже Какаши-семпаю, потому что, хотя каждый раз, когда она уходила от Годзэн-сан, её душа становилась немного чернее, Сай пришёл к ней чёрным до мозга костей. — Я поддержу тебя в этом, — ответила она, отстраняясь. — Нет, — серьёзно сказал он ей. — Это я поддержу тебя.-х-
Объятия Марико были достаточно пылкими, чтобы едва не лишить её равновесия, и если бы она не прикрепилась подошвами ботинок к земле с помощью чакры, Ри уронила бы их обеих. Она знала, что куноичи участвует в «охоте за головами», но не знала, какую цель получила её команда. Не позволяла себе думать об этом, особенно когда пришли отчёты о пострадавших, где были указаны только цифры, а не имена. Когда все друзья — шиноби на передовой, статистически маловероятно, что все они доживут до пенсии. Это неотъемлемая часть того, почему Сакура была так полна решимости быть достойной Какаши-семпая, чьим проклятием было пережить их всех. Какая-то часть её знала, что это в корне неверно и крайне несправедливо по отношению к нему, но эта вера была одним из двух столпов её существования. Какаши-семпай будет жить вечно. Шинитакунай. — Взгляни-ка на себя, — воскликнула Марико. — У меня не было времени прокомментировать это на инструктаже Хокаге, но ты, безусловно, повзрослела. Надеюсь, ты заставляешь парней падать на колени и умолять, прежде чем впустишь их в свою постель. Ты должна начать тренировать их как можно раньше. Притом последовательно. Сакура фыркнула от смеха. — Серьёзно? — Серьёзней некуда, — съязвила Марико. — Как ты думаешь, почему мы, женщины Инузука, живём такой долгой и счастливой жизнью? Мы тренируем своих мужчин так же, как дрессируем своих собак. Несмотря на то что Сакура знала, что Марико вряд ли нуждалась в поощрении, она лукаво ответила: — Я всё ещё работаю над вламывающимся в дом семпаем, но вот мой друг знает команды сидеть, стоять и переворачиваться. Это заставило старшую девочку практически взвыть от смеха, вцепившись руками в плечи Сакуры. Это было не так уж смешно, но Сакура знала, как выглядит отчаянная попытка отыскать какие-то яркие моменты. В фильмах всегда создавалось впечатление, что шиноби в основном были мрачными, молчаливыми и смирившимися, и хотя такие времена и люди были, большинство из них компенсировали это тем, что смеялись чуть охотнее, разговаривали чуть громче и в немного большей степени жили настоящим моментом. Вытирая слёзы ладонью, Марико выдохнула: — Ками, я по тебе скучала. Он хорош собой, этот твой хорошо обученный друг? — Почти болезненно красив, — ответила Сакура. — А что насчёт тебя? На это она резко ухмыльнулась. — На каком бы мужчине я ни остановила выбор, когда я буду готова к этому, я пойму, что ему нравится мой опыт. А до тех пор я стараюсь, чтобы опыт был настолько широким и разнообразным, насколько это возможно. Просто на всякий случай, знаешь ли. — …чувствую, ты хочешь, чтобы я спросила на какой всякий? Но я решила, что мне не особо-то нужно знать, — сухо сказала ей Сакура. — Это не весело. — О, очень весело. Для меня. — Надеюсь, твоему другу нравится играть в отрицание, — съязвила Марико, отступая назад. — Разве ты не сказала, что тренируешь мужчин так же, как дрессируешь собак? Мой знает, когда нужно умолять. — Твоему бедному, невинному семпаю не нужно было столько знать о том, что ты делаешь с этим несчастным, — криво усмехнулся Какаши-семпай у двери. Он притворился, что вытирает слезу с глаза. — И подумать только, я всё ещё помню те дни, когда ты не могла даже читать непристойный роман на публике. — У других людей есть наставники, которые являются для них примером, — обратилась Сакура к Марико. — Я же унаследовала лишь коллекцию вредных привычек. — Ха-ха, — весело произнес Какаши-семпай. — Если закончили сплетничать, приходите ознакомиться с документами. Ты можешь провести инструктаж. Сакура хмуро посмотрела на него. — Если ты думаешь, что, будучи командиром отряда, я должен вести инструктаж, то ты должна знать, что моя роль заключается в развитии людей, находящихся под моим командованием. Тебе нужен такой опыт, — он наклонил голову, слегка прищурив глаз и окинув взглядом комнату. — Твоё наказание, похоже, таинственным образом исчезло. — Таинственным, — усмехнулся Судай, проскальзывая между ногами Какаши-семпая и дверным косяком. — У меня просто нет желания наблюдать, как Сакура участвует в банальном ритуале социального груминга. Полагаю, ты закончила восстанавливать своё положение в этом маленьком обезьяньем отряде? — его тон ясно давал понять, что независимо от того, закончила она или нет, он ожидал, что она не станет тратить его время на то, что он считал бессмысленной мелочью. — Ками, ну ты и задница, — пробормотала Ри. — Это ты из собственного опыта? — последовал ехидный ответ Судая. Сакура подхватила его, вздохнув, и посадила к себе на плечо, где он издал какой-то довольный звук, глядя сверху вниз на собаку. — Ты даже ничего ему не скажешь? — спросила Марико, и в её тоне веселье смешалось с раздражением. — Избирательная глухота делает это бессмысленным, — ответила Сакура, хотя и легонько похлопала кота по голове. Он воспринял это как приглашение нырнуть к ней под ладонь, потереться головой и замурлыкать. — Ему просто повезло, что он красивый. — И ужасно умный, — добавил Судай. — Может, пойдём посмотрим отчёты? Я не верю, что Хатаке умеет читать и осмысливать одновременно. — Да, да, — вздохнула Сакура. — Однако я не буду вести инструктаж, — сказала она Какаши-семпаю. — Вы могли бы притвориться, что относитесь ко всему серьёзно. — Когда я начинаю относиться ко всему серьёзно, другие люди начинают нервничать, — сказал он ей, лениво подмигнув, когда она протиснулась мимо него на выход. — Да, — признала Сакура. — Но также люди начинают негодовать, когда командир отряда спит весь инструктаж. — Переживут, — беспечно ответил он.-х-
Официально отряды не объединялись. Шиноби не являлись рядовыми солдатами, как самураи, — их обучение не было направлено на то, чтобы сделать их взаимозаменяемыми частями более крупной военной машины. Без времени на совместные тренировки ближний бой был непростым, неуклюжим и полным беспокойства, а совсем не тем, что хотелось бы продемонстрировать врагу ранга S. Но у них не было этого времени, если они собирались воспользоваться преимуществом, приобретённым для них их предшественниками. Вместо этого такон — тактический контроль — был передан Какаши-семпаю, который всё упростил, разработав план, который Сакуре совсем не нравился. Ведьма и Пёс будут клином, все остальные — молотом. Какаши-семпай мог потягаться с Какузу в ниндзюцу, и никто из их разведчиков не говорил, что у старого ниндзя выработан иммунитет к гендзюцу, как было в случае с Дейдарой. Семпай нейтрализовал бы его, а Сакура не давала бы ему сосредоточиться и вывела бы из равновесия. Пока они подрезали бы ему подколенные сухожилия, остальные — Неджи и Кама — вцеплялись бы в горло. Образно говоря, конечно, поскольку все они знали, что у Какузу почти столько же жизней, сколько у кошки. Вторая команда должна была обеспечить поддержку и не дать цели сбежать; они также могли приблизиться и убить, если по какой-то причине основной группе это не удастся. Поскольку Сакура не могла отказать людям, которых любила, в конце концов она провела инструктаж, в то время как Какаши-семпай ссутулился на одном стуле и положил ноги на второй. Примерно через пять минут процесса представления себя и своих боевых специальностей она почувствовала, что его притворный сон на самом деле превратился в лёгкую дремоту. «Обманщик», — подумала она со смешанным чувством беспокойства и нежности, потому что это было абсолютно в духе Какаши-семпая — умудриться получить допуск к бою, когда он явно всё ещё испытывал остаточную усталость. Хотя её способность с такой ясностью ощущать изменения его чакры свидетельствовала о том, что её гиперчувствительность на поле боя не ослабла до уровня повседневной функциональности — и, вероятно, не ослабнет, пока их не отзовут в деревню. Если миссии затягивались, Сакура расплачивалась за это растущей паранойей и ночными кошмарами всякий раз, как ей удавалось заснуть достаточно глубоко для полного цикла быстрого сна. Раньше, чем большинство людей могли бы себе представить, это начало бы притуплять её рефлексы и способность принимать решения за доли секунды. — И больше не было никаких известий о том, куда отступил Какузу? — спросил Эйшун, не отрываясь от карт. Джонин, который руководил охотой на Хидана, был, вероятно, не больше чем на пять лет старше её, но у него был тяжёлый измотанный взгляд, из-за которого он казался намного старше. Его чёрные волосы выбивались из аккуратной короткой стрижки, и он не потрудился сбрить двух- или трёхдневную щетину, и та затеняла его подбородок. Хотя некоторые из его шиноби скептически посмотрели на устроенную Какаши-семпаем демонстрацию, сам Эйшун вместо этого сосредоточил своё внимание на Сакуре и полностью игнорировал старшего шиноби. — Нет, — последовал ответ Сакуры. — Мы всё ещё отслеживаем его с места битвы. — Потрясающе, — пробормотал он. Эйшун положил поверх карты, которую изучал, прозрачный пластиковый лист, на котором оттенками красного была отмечена плотность населения, и хмуро уставился на него. — Пробежка предстоит адская. Если только они его почти не убили, в пределах трёх днях пешего пути есть семь или восемь деревень, которые он может уничтожить нам назло или взять в заложники, прежде чем мы до него доберёмся. Знаем ли мы, как и сколько времени требуется этому говнюку, чтобы интегрировать новое сердце? Потому что, если он может просто вырвать сердце из чьей-то груди и уйти, не будет иметь значения, что удалось сделать первой команде. Будь в комнате оптимист — Майто Гай или Узумаки Наруто, — он, возможно, воспользовались бы моментом и сказал что-то вроде «Тогда мы побежим быстрее» или «Тогда не позволим этому случиться». Но единственной причиной, по которой первой команде удалось нанести необратимый урон Какузу, было дзюцу, разорвавшее их тела, когда сердце было выдернуто из своего места в чакросистеме — дзюцу, с которым их командам также предстоит иметь дело. Сакура сказала: — Значит так он даст нам более чёткий след, по которому можно идти. Разведданные полагают, что Какузу слишком хитёр для этого — он совершит побег быстро и чисто. Он скорее корыстолюбив, чем фанатичен, хотя иметь план на случай непредвиденных обстоятельств не помешает. Что касается его дзюцу, оно позволяет мгновенно поглощать и инкорпорировать новое сердце, но если он охотится на мирных жителей, ему не повезёт. Я даже не знаю, достаточно ли у них врождённой чакры, чтобы быть полезными ему хотя бы для регенерации. Я знаю, что если он попытается направить через них хоть сколько-то серьёзную чакру, это ничего не даст. — Будем надеяться, что ты права, — проворчал Эйшун. Затем он поднял на неё взгляд, и его губы изогнулись в волчьей улыбке. — Даже если всё это полетит к чертям, по крайней мере, перед смертью мы все увидим Ведьму и Пса в действии.-х-
Это был один из тех летних дней, которые случаются лишь раз за очень долгое время. Солнечный жар смягчался слабым ветерком, и небо было таким же голубым и ясным, как и всегда, а трава и листья того яркого оттенка зелени, который бывал, когда вскоре их могли напитать её плоть и кровь. Глаза Какузу были почти такими же ярко-зелёными. Сакура не могла прочесть выражение его лица, скрытого за тканью, но язык тела выражал только снисходительное презрение. Он находился на приподнятой клумбе, которая, вероятно, была проектом общественного благоустройства — она располагалась посреди симпатичной маленькой площади. Вокруг Какузу протекала повседневная жизнь обычных людей. Домохозяйки входили и выходили из магазинов и киосков с корзинами или пакетами, доверху набитыми свежими продуктами. Несколько детей носились по площади, играя в онигокко, и визжали громче, чем Сакуре запомнилось из собственного детства. Время от времени они поглядывали на шиноби посередине, но кружили вокруг него без особого беспокойства. В некоторых странах мирные жители боялись шиноби и разбежались бы по домам при первых признаках того, что кто-то носит хитай-ате. Сакура почти жалела, что эта страна не одна из таких. — Он думает, что у нас трясутся поджилки, — выдохнул рядом с ней Эйшун. Неджи подтвердил присутствие Какузу и мрачно изложил свою позицию, из-за чего Сакуре и Эйшуну пришлось применять свой план действий на случай непредвиденных обстоятельств при наличии гражданских заложников. Он не сильно отличался от первоначальной тактики Какаши-семпая, за исключением того, что Сакура временно не входила в основную группу. Какузу чётко проанализировал свои варианты и решил воспользоваться стараниями шиноби Конохи избежать причинения вреда случайным прохожим. Убийство или запугивание мирных до того, как они прибыли, вызвало бы их гнев. Оставить первый шаг за ними означало поставить их в явно невыгодное положение. Не в каждой команде был специалист по гендзюцу; Сакуре не понравилось бы оказаться в команде, которая пошла на дело без кого-то, кто способен раскинуть сеть гендзюцу достаточно широко, чтобы накрыть всю деревню. После резни в Конохагакуре таких людей осталось всего ничего и большинству из них не хватало гибкости в иллюзиях. Они были способны подавлять только неоформленные вещи: страх, изнеможение, радостное возбуждение — вещи, на которые люди реагировали непредсказуемо, за исключением второго, для достижения чего с тем же эффектом можно было использовать ниндзюцу. Только не Сакура. Она глубоко вздохнула, выстраивая схему, которую подсознание её жертвы наполнило бы деталями, затем закрыла глаза и задержала дыхание. Закрывать глаза — плохо, и у Годзэн-сан нашлось бы много язвительных замечаний о её плохой технике, но Сакура никогда не делала ничего подобного, и если она потерпит неудачу, на её руках будет кровь невинных. Это расширяло её возможности. С таким количество людей, даже в относительно небольшом пространстве деревни, ей пришлось бы потрудиться, чтобы удержать границы техники и не дать ей рассеяться, крепко удерживать умы стольких людей, и в то же время прикасаться к ним достаточно нежно, чтобы не вызвать кровоизлияния в мозг, который не в состоянии обрабатывать чакру таким же образом, как это может мозг шиноби. Это был тот вид гендзюцу, который заставлял людей смотреть на всю его область с таким подозрением, которое делало тебя следующим Орочимару, следующим Учиха Итачи. Рябь была менее заметной, чем Сакуре хотелось бы, поскольку она прокатилась от неё подобно приливной волне, смывая всё, чем были эти люди, и временно наполняя их стремлением, столь же не поддающимся отрицанию, как импульс кордицепса однобокого для муравья. Женщины побросали свои покупки, дети прекратили играть. Мужчина, подметавший тротуар, выпустил метлу из рук и бросился бежать — не было ни колебаний, ни мгновения нерешительности. Какузу поднялся со своего места, распространяя чёрные нити, и Какаши-семпай подобно естественной молнии ударил с неба, оставляя за собой потрескивающие световые дорожки. Сакура резко возникла из его тени — он так и не вернул ей якорь, а она так и не попросила тот обратно, — проклиная себя, так как почувствовала, что её иллюзия дрогнула в тот момент, когда она телепортировалась со своего места и ещё не успела появиться в новом, но всё-таки не разрушилась. Облегчения она не почувствовала: у неё бы не было времени что-то предпринять, если бы иллюзия спáла. Сражаться против Какузу было как будто по новой сражаться против Сасори — у него отсутствовали традиционные ограничения, такие как досягаемость, гибкость или количество конечностей. Он мог атаковать под любым углом; он мог атаковать со всех сторон, быстро как мысль, без перерыва на восстановление мышечных сокращений. Его пространственное восприятие было чрезвычайным, почти невероятным, словно он научился использовать эти нити как антенны. Не было места размышлениям, особенно в бою против такого врага. Лишь рефлексы и реализация стратегии, которую обсудили заранее, потому что в лучшем случае можно было лишь удерживать свои клинки и дзюцу от выполнения работы, с которой не справился Какузу. Нити не были острыми на конце, но при достаточной скорости и усилии этого и не требовалось. А с чакрой ветра он мог делать их ещё эффективнее. Как и Сакура. Ей нужно было дотянуться — её ножи хоть и были щедро покрыты жиром медузы ируканджи, но что бы ни вытекало из отрезанных концов нитей, это была не кровь и оно не проводило электричество. Она словно сама была вихрем — всегда в движении, скалясь под куфией, скашивая огромные пучки чёрных нитей. Сакура отбросила чувство вины, когда всё больше и больше зданий, которые их окружали, разрушались из-за битвы между двумя шиноби S-ранга. Однако её ролью было не только отсекать — за это отвечал Какаши-семпай и свирепое ниндзюцу, которое даже сейчас окружало Какузу огненными драконами. Это было ярко, ужасающе и опасно, потому что никто ни черта не мог увидеть, однако это дало ей момент, необходимый для того, чтобы начать накладывать своё гендзюцу. Словно тонкий нож в недрах непомерной силы семпая. Точно так же, как большинство людей не замечали, как к ним подкрадывается первая стадия опьянения, даже такой человек, как Какузу — тем более, что его сильно прессовал Какаши-семпай, — не заметил первых неправильных интерпретаций, поскольку он становился всё менее способным ощущать точное положение и траекторию их атак. Какаши-семпай заметил это, и земля разверзлась, словно какой-то огромный зверь пытался утащить Какузу глубоко вниз. Ветер страшно завывал, когда Какузу парировал удар, и столкновение техник наполнило воздух удушливой пылью, из-за чего Сакура почти ослепла, когда бросила якорь с такой силой, чтобы пробить сталь одним лишь броском. «Острие копья», — напомнила она себе, в то время как её разум вкидывал предупреждения о том, насколько глупо и безрассудно то, что она собиралась сделать. Но они могли бы обрывать нити весь день, но так и не добраться до ядра — до Какузу, — и это не принесло бы никакой пользы. Какузу был быстр и изобретателен, и если одно из его сердец откажет от истощения чакры, у него были другие. У Какаши-семпая не было. Она отсчитала секунды и отвернулась, чувствуя, как рушится её большая иллюзия, и отпустила её без сопротивления. Однако за вторую иллюзию Сакура крепко цеплялась, даже когда уменьшила конструкции чакры, удлинявшие её клинки. Ей не нужна была досягаемость — ей нужны обнажённые лезвия и их смертоносность. Ножи Сакуры были созданы не для колющих, а для рубящих ударов, и её цели были глубоко встроены в тело Какузу, причём неопределённо где. Более одного человеческого сердца среднего размера не поместилось бы в такого же среднего размера грудной клетке, и хотя Какузу не был маленьким человеком, он был и не так уж велик. Она едва могла ощущать тёмные, запутанные энергетические нити, которые обозначали местоположение того, что когда-то было сердцами других людей. И словно этого было недостаточно, они двигались и смещались сильнее, чем органы имели на это право. Она не придала этому значения. Из чего бы ни был сделан Какузу, это было достаточно близко к плоти и кости, чтобы её нож смог разрезать его, и Сакура направила лезвие по назначению, вскрикнув, но не дрогнув, когда нити попытались впиться в её руку. Она ощутила, как что-то поддалось с сухим хрустом. Он сломал ей кость, порвал кожу, раздавил мышцы, но она забрала его сердце, и у Какузу больше не оставалось их в запасе. Даже ниндзя S-ранга был восприимчив к такой боли, и на долгое, словно подвешенное в удушливом тумане мгновение всё, казалось, замерло, когда его нити дрогнули. Это заметил наблюдавший за происходящим Неджи, а Кама только и ждала от Хьюга сигнала. Однако Какаши-семпай получил свой фунт плоти раньше любого из них, грубо высвободив Сакуру из цепляющихся нитей, прежде чем его кулак проделал ещё одно отверстие в груди Какузу. Его рука снова сверкала молниями, и, даже если не-кровь Какузу не проводила электричество, завоняло озоном и горелым мясом. Быстрые и уверенные руки Неджи парализовали Какузу, когда пыль едва начала оседать. Затем он пригнулся, и одна стрела, а затем вторая, следуя по той же траектории, глубоко вонзилась в спину Какузу. Сакура знала, что Кама тоже использовала яд помимо отвратительно зазубренных стальных широких наконечников, которые при извлечении причиняли плоти столько же вреда, сколько и при попадании. И на этом всё закончилось, без единого слова. О, Сакура по-прежнему истекала кровью, и деревня всё ещё горела, а мирные жители кричали, но Какузу был мёртв, и только он.-х-
У Сакуры всё ещё продолжались фантомные боли в руке, когда прилетел ворон. Она нахмурилась, потому что птица была не её, и это навело её на мысль, что она, вероятно, одна из его. Маленькая злобная девочка, которая всегда оставалась частью её, хотела сказать птице улетать, но, если не учитывать огромной надвигающейся тени решений Учиха Итачи относительно Саске, она по большей части его уважала. А поскольку Сакура абсолютно уважала его как шиноби, даже если немного сомневалась в нём как в личности, она протянула руку и позволила ворону сесть на неё. Она почувствовала укол беспокойства, когда увидела, насколько коротким было сообщение. Итачи был тихим, мягко поддразнивал и совсем не походил на своего предполагаемого пишущего письма персонажа, называвшего её прозвищами, которые странно прозвучали бы из его рта, и использовавшего избыток слов, чтобы замаскировать суть послания. Это послание замаскировано не было. «Сходил разведать погоду с нашим старым другом. В Амегакуре было солнечно. Постараюсь встретить. Пожалуйста, подожди дома, чтобы принять наших гостей, если у меня не получится пригласить их прийти в гости в другое время». Она не осознавала, что перестала дышать, пока Какаши-семпай не спросил: — Сакура? — Мы должны вернуться в Конохагакуре, — резко сказала она. — Мы не получали приказов, — ответил Неджи, сведя брови и поджав губы, но выражение лица при этом было не совсем хмурым. Они отправили свои отчёты об успешной миссии и расположились в ожидании вестей от Цунаде-сама: решит ли она вернуть их в деревню или отправит на другую охоту. Хоть они и хранили разную степень молчания по этому вопросу, все надеялись на первое. Они устали и были несколько в состоянии стресса после двух охот S-ранга без какого-либо перерыва. Третья стала бы тяжёлой не только физически, но и психологически. Без времени вне поля боя и без свободного доступа к выбранному ими механизму преодоления трудностей, личности, с которыми в начале дела велись профессионально, становилось довольно раздражающими. Они уже были на пределе. В то время как большинство из них надеялись на уединение, новые романы или на время, чтобы раствориться в ком-то другом, у некоторых из них были семьи — такие, к которым хочется возвращаться домой каждый вечер, а не только очевидная биологическая семья. Это было первое задание в полевых условиях для одной из куноичи из отряда Эйшуна после недавнего рождения первенца, и у неё был мрачный прогноз относительно ситуации дома: её родители переехали к ней, и она беспокоилась, что столкнётся с давлением по поводу увольнения не только с их стороны, но и её муж полностью поддержит их, и ей придётся противостоять по всем фронтам, если она захочет заниматься чем-то более рискованным, чем работа со степлером. Вот что делает ожидание — оно изматывает, превращает мелочи в грубые края бензопилы, которые цепляются и рвут до тех пор, пока не становится трудно удержать общую картину. До чего-то подобного, что заставило её почувствовать себя маленькой, виноватой и свирепо разозлиться, что даже этого — крови, боли и самопожертвования — будет недостаточно. Утешительная фантазия о том, что, если отдашь чему-нибудь всё, что есть, то в конце концов всё получится, была похоронена в одной могиле с остальным её детством. — Один из моих агентов только что прислал сообщение, что Пейн покинул Амегакуре, — мрачно объявила она, и это заявление было встречено молчанием, тяжёлым от осознания того, что их время истекло. Ей не нужно было ничего доказывать: уже были разработаны планы действий на случай, если кто-то получит известие о том, что Акацуки попытаются предпринять ответные действия. Цунаде-сама была бы глупой, если бы не ожидала этого. А их Хокаге была какой угодно, но только не глупой. Никому не приходила в голову мысль, что он, возможно, уходил по какой-то другой причине, кроме войны с Конохой. Здесь были только реалисты.-х-
Потребовалась дисциплина, чтобы не броситься на землю, потому что волна облегчения, которую Сакура почувствовала, увидев вдали деревню, едва не поставила её на колени. Защитная стена была целой и невредимой. Неджи подтвердил, что часовые по-прежнему расставлены через равные промежутки вдоль стены и никто из них не проявлял выходящего за рамки нормы поведения. — Мы успели, — выдохнула Марико. Как и собаки, с которыми они сотрудничали, шиноби клана Инузука делали упор на скорость, а не на выносливость на дальних дистанциях, и куноичи страдала эти последние несколько километров. — Ты случайно не припрятала один из этих ножей с гравировкой у себя под кроватью? — спросила она Сакуру. — Ты хоть представляешь, сколько стоит изделие из чёрной стали? — ответила Сакура, хотя последнее прозвучало невнятно, поскольку она прикусила большой палец и призвала Йоко. Невзрачная маленькая ворона могла летать быстрее, чем мог пробежать хорошо отдохнувший шиноби — хотя и не на любое расстояние, — и вскоре она направилась к Цунаде-сама с новостями об их возвращении. Она предположила, что если Итачи удалось передать ей весточку, Джирайя-сама сделал то же самое для Хокаге. А если нет, вряд ли они были единственными, кто обратил свой взор на Амегакуре. Это произошло как раз в тот момент, когда Йоко собиралась перелететь через стену: столб огня, с рёвом взвившийся так, словно мог поглотить небо; от ударной волны часовые пошатнулись, а Йоко кувыркнулась в воздухе, хотя маленькой вороне удалось выровняться, прежде чем она врезалась в землю. — Нет, нет, нет! — взвыла Марико, и каждое следующее повторение было более резким, чем предыдущее. — Хьюга, — рявкнул Какаши-семпай, — статус? — Призванный дух, — мрачно доложил Неджи, — прорвал газовую магистраль и сжёг себя и всё, что находилось в радиусе ста метров. Их становится всё больше по всей деревне. Их десятки, некоторые размером с Гамабунту. — Что насчёт остальных сил вторжения? — Я не могу… — Неджи сделал паузу, свирепо нахмурившись. — Их мало, каким бы ни было фактическое число, — ему было трудно разглядеть среди десятков тысяч людей внутри стены, как Сакура поняла из его краткого заявления. — Засада? — Нет. Полуприкрытые глаза Какаши-семпая выглядели опасными, когда он смотрел в сторону деревни, словно тоже мог видеть сквозь стену. — Вы знаете свои приказы. Сакура участвовала в нескольких ужасных битвах, к которым была плохо подготовлена. Умственно, физически. Миссия в Волне была худшей: та Сакура была немногим лучше гражданского лица. Казалось неправильным говорить, что вторжение лучше всего остального, но, за исключением последнего долгого пребывания в лесу, вторжение Орочимару было таким же. Встать и сражаться со своими товарищами по оружию — это совсем другое дело, чем сражаться в одиночку и в меньшинстве. Она думала, что подготовила себя к тому, что увидит за стеной, когда они побежали к воротам, которые уже становились местом давки — гражданские пытались бежать. Орочимару хотел захватить Конохагакуре. Он сосредоточил свою атаку на населении шиноби и избежал разрушения инфраструктуры, которая ему понадобилась бы, когда он пришёл бы к власти. Пейн хотел сломить её дух и показать пример деревни, которая систематически охотилась на членов его организации. На самом деле мозгу Сакуры потребовалось много драгоценных мгновений, чтобы переварить то, что она видела, пока карабкалась на крышу. Сакура поняла, сколько чакры циркулирует в её глазах, только когда заметила, насколько ясным и острым было её зрение, даже далеко за пределами диапазона, в котором обычные люди могли различать детали. Огромные призывные животные прокладывали себе путь, и здания рушились у них под ногами. Водопроводные линии разорвались, превратив улицы в месиво из грязи, тел и мусора. Прямо на её глазах зловещая синяя вспышка вдалеке предшествовала оглушительному звуку взрыва подстанции. Тёмный дым начал нависать над деревней, будто надвигалась буря, не похожая ни на что когда-либо виденное ими. Последовало ещё одно извержение с фонтаном огня, расцветшим и распространившимся, и горизонт окрасился в зловеще оранжевый цвет. Воцарился хаос. Гражданские заполонили улицы и превратились в реку хрупкой плоти. «Сообщение Джирайи-сама, должно быть, не пришло, — подумала она с растущим ужасом, — или не пришло вовремя». Фактически существовало два отдельных набора приказов относительно второго вторжения в зависимости от того, произойдёт оно, когда большинство гражданских лиц будут на работе или же дома. Пейн заявился в соответствии со вторым сценарием. В этом сценарии Сакура была назначена в район, где размещался большой процент того, что Цунаде-сама определила как ценные гражданские активы. Мастера-плотники, гражданские инженеры и инженеры-электрики, проектировщики систем водоснабжения и утилизации отходов. Она не смогла бы быть дальше от этого района внутри стен деревни, даже если бы попыталась. Присутствие Какаши-семпая, так же осматривавшего деревню рядом с ней, успокаивало Сакуру, но это было ненадолго. Её цель — сохранение жизней; его цель — координировать действия с другими джонинами на передовой, чтобы сдержать угрозу. Сакура верила в способность Какаши-семпая выживать, как верила в восход солнца или смену приливов, но она никогда не видела ничего подобного. А ещё было ужасающее понимание, что её мир умирает. Вот что такое страх. Вот что такое борьба без надежды. Вот что такое вступление в битву, которую не выиграть. Вот что такое атака, которая закончится падением. Вот что такое шаг вперёд, зная, что умрёшь, зная, что умрут друзья, что на поле боя будет так много трупов, что потребуются дни, чтобы сосчитать всех, и они, возможно, никогда не разберутся со всеми именами, потому что некоторых отправят родителям по кусочкам, если вообще смогут опознать, если вообще останется кто-то, кто будет копать могилы или сортировать мёртвых, потому что казалось, что весь мир рушится. Они уже умирали — и это место, которое ещё утром было прекрасным и никогда больше таким не будет, воняло человеческими внутренностями, — и какая-то часть Сакуры знала, что это не битва, это — бойня, и нет бога, который спасёт, и никакая тактика не поможет. И когда Какаши-семпай похлопал её по плечу, она всё равно шагнула вперед. Наруто пошёл бы, потому что он верил, что в конце концов победит, потому что он никогда по-настоящему не проигрывал. Наруто здесь не было, и она была этому рада. Какаши бежал рядом с ней, потому что не знал другого пути, потому что преследовал эту смерть с тех пор, как научился бегать. Сакура ощущала себя пойманной в ловушку их мужеством, потому что не оставалось места личной трусости, плачущему ребёнку, запертому в тёмных уголках её груди, но был также и странный покой, охвативший её, когда страх набух и прорвался под кожу. Надежды не было, но и неуверенности тоже. Не было выхода, но была цель. Больше не нужно спать под кухонным столом или под кроватью или в душе — больше не нужно ждать, когда нож вонзится в спину или следующая миссия отправит её в ад. Потому что ад был здесь — они бежали по нему, шли по нему, пока она спускалась на уровень улицы и уворачивалась от падающих обломков и цепляющихся, хватающихся, умоляющих гражданских, которые были чьими-то матерями, дочерьми, отцами, сыновьями, но не являлись частью её миссии. Это был каждый кошмар, который у неё когда-либо был, каждое гендзюцу, которое она когда-либо придумывала, за исключением того, что не было никакого диссонанса, который обещал реальный мир, где этого не было, не будет, не могло произойти. Мир стал меньше, чем когда-либо — в нём не было места ни риторике, ни догмам, ни причинам, по которым это происходило, а только друзьям, которых уже смело в сторону от неё для того, чтобы не все они выжили. Это был первый раз, когда она почувствовала себя свободной со времён миссии в Волне, до того, как она заняла свое место в их культуре страха, до того, как она по-настоящему променяла детство на хорошо сидящий боевой жилет и охапку кунаев. После этого бояться стало нечего, потому что мёртвые свободны от страха, и поскольку Сакура была почти мертва, она тоже почувствовала себя так, словно кто-то порвал нечто сжимавшее её грудь так долго, что она почти забыла, что такое дышать. Дикий смех, громкий и кудахтающий, заставил её поднять взгляд, и она увидела Годзэн-сан, сидящую на краю полуразрушенного здания, которое поддерживалось только соседним. На ней был жилет — не бережно сохраняемая реликвия какой-то давней войны, а изящное современное заявление о том, что для неё война никогда не заканчивалась. К её смеху присоединился другой, словно возвышаясь над криками и грохотом рушащихся зданий в неуместном пузыре звука. — Вот как должны уходить последние из первых! — крикнула Годзэн-сан и получила в ответ неистовый ответ от мужчин и женщин, которых Сакура узнала — хоть и не всех — как принадлежащих к первому поколению АНБУ. Они не должны были выглядеть свирепыми. У одного из мужчин был протез ноги, и он тяжело опирался на трость; у одной из женщин отсутствовала левая рука ниже локтя. Но мужчина был густо покрыт татуировками, и прямо на глазах Сакуры его кожа почернела, татуировки начали переливаться красным светом, будто что-то горело под его плотью. Женщина туго затягивала привязные ремни, крепко прижимавшие к культе большое лезвие с зубьями пилы. Годзэн-сан снова рассмеялась и выкрикнула: — Маген: Тосацудзё! — Земля, казалось, содрогнулась, и перед ними предстали не старики и женщины, истощённые течением времени, а призраки силы, которая вызывала у всего мира почти суеверный страх. В первый и последний раз Ведьма подняла глаза на Лисицу, которая посмотрела на неё сверху вниз, как будто окликнула, и склонила голову подобно дикому лесному богу, дарующему благословение. Её длинные белые волосы развевал ветер. Она вполне могла быть самой красивой женщиной, которую Сакура когда-либо видела, даже когда отвернулась и надела маску смеющейся лисы. Её диапазон был огромен — Сакура не видела, где находятся границы её иллюзии, и задавалась вопросом, были ли где-то там другие люди, пережившие дни, описанные в том окровавленном дневнике, закреплявшие края этой огромной сети иллюзии. У Сакуры не было времени восхищаться этим, хотя она заметила, что эта иллюзия не вселяла страх во врага. Она придавала мужества шиноби Конохагакуре, укрепляла их пошатнувшийся боевой дух и спаивала их разбитые «я» во что-то, что могло сдерживать волну ещё немного. Джонины Конохагакуре были не настолько слабы — они не должны пасть так быстро, по крайней мере, далеко не все. Но их самые сильные приёмы предназначались для сражений вдали от дома, где не их собственные мирные жители могли быть охвачены пламенем или разорваны на части градом стали или раздавлены неразборчивым весом призванного духа. Пейн покалечил их, когда без предупреждения нанёс удар по улицам, которые раньше казались такими широкими, а теперь сжимали их так тесно. Они каждый момент выбирали, какую кровь готовы пролить. Самураи могли бы сказать, что шиноби продали свою мораль и переписали её заново в каждом контракте, но всё здесь доказывало, что это неправда. Фронтовые шиноби, которые могли бы быть монстрами на далёком поле боя, умирали раньше, чем рисковали убить гражданского ребёнка. Пейн убивал их не только силой — он распинал их угрызениями совести. Не всех из них: АНБУ, Корень и несколько очень мрачных джонинов имели своё понимание приемлемых потерь и рвались вперёд, даже когда их братья по оружию и те, ради защиты кого они жили, попадали под перекрёстный огонь. Сакура думала, что они правы и что они ошибались, но она знала, что не было другого момента, в который они были бы более верны себе, чем сейчас. Именно такие моменты определяли людей, и именно такой выбор ломал их. Времени философствовать не было. Мучительная нерешительность истекала кровью на улице. И она бежала, бежала, бежала сквозь всё это, через этот мир огня и ужаса, пока не оказалась в назначенном ей секторе. Это был район мастеров-ремесленников с большими домами, в которых проживало несколько поколений. Несколько обеспокоенных шиноби уже пытались собрать жителей, но эти добротные дома были полны прекрасных вещей, а у людей иногда проявлялась странная реакция на приближающуюся смерть. Они, например, были убеждены, что это подождёт ещё минутку, ведь они собирали кое-что последнее, жизненно важное. Сакура раскинула новую матрицу гендзюцу, не похожую на ту, которую использовала в той деревне. На этот раз она не стала задумываться о моральной стороне вопроса, она просто сделала людей послушными, организованными и бдительными к опасности, создав у них иллюзию, что они студенты Академии, а их инструкторы проводят симуляцию. В деревне шиноби большинство мирных жителей уделяли хотя бы несколько мгновений фантазии на тему «что, если». Сегодня им довелось это пережить. Сакура прерывисто втягивала воздух сквозь зубы, и этот воздух начал казаться горьким и шершавым от дыма, поэтому она надела маску. — Что у нас с эвакуацией этого сектора? — спросила она у одного из шиноби. — Теперь, когда вы здесь для того, чтобы не дать людям вернуться за своими проклятыми фотографиями, мы готовы переместить эту группу. Несколько минут назад команда копателей отправилась вскрывать могилы. «Могилы» — жаргонный термин, обозначающий катакомбы, которые проходили под определёнными частями деревни и, в свою очередь, служили складами, конспиративными квартирами и эвакуационными проходами. Она не знала, где и когда появилось такое название, но оно ясно говорило о страхе гражданского населения, что без компетентной команды владеющих дотоном шиноби голые известняковые пещеры были просто камерами для смерти. Сакура резко кивнула в ответ на эту информацию, надрезав большой палец лезвием куная и призвав Судая. Кот лишь бросил на неё зловещий взгляд, прежде чем броситься вперёд, повелительно помахивая хвостом. Воцарилось нервное молчание, пока они гнали гражданских по улице: глаза шиноби-надзирателей перебегали с одного переулка на другой, осматривая крыши и окна, всегда возвращаясь к пожарам, маячившим справа от них. Она попыталась успокоить себя тем, что если захватчиков всего несколько, то маловероятно, что её группа столкнётся с чем-то иным, кроме призыва животного. Что, хотя и было опасно, пугало её далеко не так сильно, как перспектива встречи с членом Акацуки в таком составе. Она даже себе не верила, и всё, о чём она могла думать, это о том, насколько отчаянно слабой была Цунаде-сама, вынужденная распределить силы джонинов за пределами того места, где предполагаемо проходила основная линия фронта. Несмотря на то, что они защищали важную группу, необходимую для восстановления инфраструктуры, здесь была лишь горстка высокоранговых шиноби. Основная часть их сил состояла из чунинов. Её сердце чуть не остановилось, когда она увидела развевающуюся ткань плаща Акацуки. Очень крупный мужчина вышел из переулка прямо впереди и справа от них. Она заметила тенденцию среди террористической группы — тяготение к крайней привлекательности или гротеску, и этот их представитель относился ко второй категории. У него была корона из шипов, которые торчали из лысой головы, сидевшей на неестественно широкой шее — настолько широкой, что, казалось, она почти выступала за пределы его челюсти. У него были жутковатые глаза, фиолетовые, разделённые концентрическими кольцами, и в них не было склеры. Учителя в Академии заставляли их запоминать все активные додзюцу, с которыми они могли столкнуться, союзнические или иные, и это не было одним из них. Ни один член Акацуки, с которым они сталкивались до сих пор, не был слабее ранга S. Только на этот раз с ней не было ни Чийо-сама, ни Наруто, ни Какаши-семпая, ни отряда миссии «охоты за головами». С ней было несколько джонинов, с которыми она никогда не участвовала в активных боях, горстка чунинов и гражданские, численно превосходившие своих защитников-шиноби примерно вчетверо к одному. «Печать не закончена, — запротестовал встревоженный голос в голове Сакуры. — А без неё ты в лучшем случае имеешь ранг А». «Она закончена, — оспорила это самая правдивая её часть. — Восемь, может, десять минут, а затем природная чакра начнёт переполнять матрицу». «Будет больно», — захныкала маленькая девочка. Наступил долгий, подвешенный момент, пока она ждала, что кто-то старший, кто-то более сильный отдаст приказ, но все молчали. — Уберите их отсюда, — Сакура почти не осознавала, что говорит, пока слова не вырвались у неё сами собой. — Что? — спросил ближайший к ней чунин. — Я сказала, уходите! — рявкнула она, втягивая чакру в печать настолько ловко, насколько позволяло нечто похожее на приближающуюся слепую панику. От боли у неё на мгновение перехватило дыхание, но из-за того, что в опасности находилось так много мирных жителей, она не могла прощупать почву и использовать печать в качестве последнего средства. Когда печать проявилась и распространилась, Сакуре показалось, что она уловила запах горящей плоти, и она надеялась, что это было психосоматическое явление. Она направила поток чакры в дзюцу, складывая печати, и её ладонь врезалась в землю. Из асфальта вырвалась каменная стена толщиной с её предплечье и в три раза выше неё самой. Она не стала обманывать себя, думая, что это нечто большее, чем визуальное препятствие, и бросилась на своего противника. Первое предчувствие того, насколько плохо закончится эта битва, появилось у неё, когда враг блокировал её удар не ножом, а своей рукой. Клинок проник ему под кожу, но раздался ужасный скрежет металла о металл. Лезвие заклинило, и когда шиноби попытался вырваться, Сакура использовала свою увеличенную чакрой силу и почти нерушимую природу чёрной стали, чтобы поднырнуть под его руку и прочертить по ней длинную полосу. Как бы хорошо у неё это ни вышло — как и у Какузу, у него не шла кровь, но Сакура не дала себе времени подумать об этом. Она развернулась, желая воспользоваться преимуществом того, что находится у него за спиной, но вдруг её по голове ударила рука, да с такой силой, что у неё перед глазами вспыхнули звезды, а в ушах зазвенело. Моргая, она восстановила равновесие и обнаружила, что её враг сбрасывает плащ, обнажая шесть рук. Его и без того причудливо выглядящая голова стала ещё более причудливой — добавились ещё два лица, словно какой-то асура только что сошёл со своего храмового пьедестала. За его спиной извивался похожий на хвост клинок, что-то вроде зазубренного гибкого меча, очень напоминающего хвост скорпиона Сасори. Если не считать звона, до её правого уха доносилась только зловещая тишина — его руки были достаточно большими, и если бы не маска, рассеивающая силу удара, он мог бы сломать ей скулу. Сакура пыталась игнорировать это, якорь уже был у неё в руке. Ей всегда приходилось экономно использовать Хирайшин из-за того, сколько чакры для него требовалось, но сейчас она была почти переполнена ею, вбирая больше, чем могло обработать её тело. Чакра просачивалась из её кожи, как полосы чёрного электричества, и тянулась за ней через пространство «нигде»; пока она вилась вокруг своего врага, её клыки цеплялись и рвали, и она пыталась не попадать под его ответные удары. У него почти не было слепых зон и было слишком много рук, и, в отличие от него, у Сакуры шла кровь, когда её резали. Этот хвост оставил неприятную рану поперёк её плеч. После этого она убрала нож в ножны, потому что становилось ясно — это не тот враг, по которому она могла бы прицелиться с точностью. Вместо этого требовался катастрофический урон, и она могла сделать это лучше голыми руками и ниндзюцу. Сакура уже пробовала гендзюцу, но эти фиолетовые глаза видели сквозь него, как будто его вообще не было. Теперь каждый удар Сакуры был наполнен разрушительной силой, и её перестали беспокоить материальный ущерб или гражданские лица, которые могли пострадать от рушащихся стен или превращенного в шрапнель асфальта. Она сильно ударила пяткой по дороге, и та треснула, пошла рябью и взорвалась веерообразной волной. Стена пыли скрыла её дзюцу, из-за которого дорога позади её врага извергла кварцевые копья. Сакуре удалось ловко поймать одну из его рук, и она оказалась рядом прежде, чем он успел отстраниться — её пальцы танцевали в дзюцу ветра, которое обрушилось на него, как дом. Его пронзённая рука оторвалась от тела в снопе искр и хлопающей кожи, когда она попыталась стереть его в порошок. Сакура ощущала свою кожу жёсткой и странной, её конечности были слишком длинными, зубы странно сидели во рту. Природная чакра, которую она безрассудно вытягивала из мира, сжигала её человеческое «я», но и это её больше не волновало. Она никогда не была такой сильной и быстрой, её рефлексы никогда не были такими острыми, а руки — такими уверенными. Сакура видела мир в невероятных красках, а боль достигла такой степени, что стала чем-то вроде сильной эйфории. Теперь её глаза видели микродвижения. Она заметила подёргивание его хвоста перед тем, как тот метнулся вперёд, и отступила достаточно далеко в сторону, чтобы почувствовать колебание воздуха при его движении. Она ответила другим дзюцу, на этот раз режущим боковым ветром. Это проделало зияющие дыры в его теле — любой нормальный шиноби умер бы после того, как ему оторвало руку, но здесь отсутствовала даже какая-либо болевая реакция. Это было всё равно что сражаться с одной из марионеток Сасори. У Сакуры вырвался тихий крик разочарования и боли, когда ей в бок попал снаряд такой силы, что выбил воздух из лёгких, и она услышала, как керамическая пластина в её жилете треснула, а ребро под ней подалось. Она поняла, что это не закончится, пока он не будет разломан на столько частей, что не будет представлять угрозы ни для кого. Она метнулась вперёд, и именно в «нигде» её подобно молнии поразила другая мысль. На этот раз она не пыталась колоть, резать или выдалбливать. На этот раз её рука совсем чуть-чуть сомкнулась на его плече, и она дёрнула его в пространство не тут и не там. Она никогда не пыталась сделать там что-либо, лишь как можно быстрее выбраться обратно, потому что с первого раза, когда она ступила туда, она ужасно боялась этого пространства. Теперь, однако, она остановилась в том месте-которого-не-было. У неё не было времени, не здесь, потому что какая бы энергия ни существовала в этом месте, она не могла использовать её так, как природную чакру. Дикая чакра, которую она притащила за собой, вытекала из неё яркими голубыми искрами в этом месте без света, и её глаза начали видеть вещи, которые, как она думала, она не сможет развидеть. Ей потребовались все усилия, чтобы оторвать свою странную руку с длинными пальцами от обнажённого плеча врага, и даже после того, как ей это удалось, прошло несколько запутанных мгновений, прежде чем ей удалось вернуться туда, где она была. Сакура вцепилась в свою маску, возвращаясь в мир, но это не помогло избавиться от ощущения, что она тонет. Она тонула в огне, её кожа была такой горячей и натянутой, что ей казалось, она может отслаиваться и под ней обнаружится что-то совершенно другое. Пальцы на ногах у неё стали такими же длинными, как и пальцы на руках, и прорвались сквозь швы ботинок, и ногти царапнули землю. Затем её колени со страшным хрустом подогнулись, и она свернулась клубком от боли, извергая в грязь полупереваренную пищу и чакру. Что-то на её макушке царапнуло землю при этом движении, но она была слишком поглощена своим телом, пытающимся избавиться от лишнего. Сакура попыталась перекрыть поток, но было слишком поздно: она впустила наводнение и то смыло плотину, затопив все её тщательно продуманные каналы. Её мышцы начало сводить, и она прикусила язык. Мир превратился в маленькое пространство смятения, боли и изнеможения, и она захлебнулась кровью, скопившейся в горле. Желудок взбунтовался, но мышцы были слабыми и не реагировали на её слабеющие попытки перевернуться обратно на бок. Её разум всё ещё боролся, хотя у тела не было на это сил. Всё это мощное чувство целеустремленности теперь исчезало, оставляя её тонуть в собственной крови и рвоте. «Я не хочу умирать, — подумала она с отчаянным всхлипом, который только глубже втянул жидкость в её лёгкие, — не хочу умирать». «Но я победила».-х-
Сражаться бок о бок было странно как для Цунаде, так и для Шимуры Данзо, тогда как совсем недавно у них была очередная не слишком вежливая дискуссия о том, как они собираются вести переговоры с другими деревнями. Цунаде знала, что Шимура не уважал её послужной список и сомневался в её приверженности деревне, а также в её компетентности. Он знал, что она не уважала его этику и находила его философию боевого ястреба отвратительной. Но и его, и её охрана были разорваны на куски вокруг них, и он сомневался, что синеволосая куноичи и три её спутника с оранжевыми волосами были заинтересованы в ожидании прибытия подкрепления. Один из рыжеволосых использовал технику допроса, похожую на отдалённую и более действенную версию техники Яманака. Казалось, что в то время как Акацуки были здесь в основном для того, чтобы опустошать город, они также эффективно собирали информацию о местонахождении Кьюби. Данзо выпустил свою трость и усмехнулся над группой, что заставило Цунаде бросить на него быстрый взгляд. На её лице уже были заметны отличительные знаки её самого печально известного дзюцу. Она подняла золотистую бровь, увидев, что было скрыто под бинтами, которые он срезал. — При условии, что ты выживешь, — едко сказал он, — я выслушаю твой нагоняй. — При условии, что ты выживешь, — фыркнула она, — я излечу тебя от заблуждения, что ты отделаешься только нагоняем.-х-
Какаши почувствовал, как кожа руки покрылась мурашками, словно его молния заползла под кожу. Его мысли были медленными и невнятными, а из носа текло что-то тёплое, что он не потрудился стереть. Медленное хриплое дыхание странно громко отдавалось в ушах, пока он стоял над телом незнакомца с оранжевыми волосами. Мир вокруг него растягивался и раскачивался, но то, что приковывало его внимание, лежало сразу за чёрным пятном плаща незнакомца. Паккун. Такой маленький, такой неподвижный и такой тихий. Остальные нинкены так тесно прижимались к его ногам, что ему приходилось пробираться сквозь них, чтобы добраться до маленького мопса, такого большого и настоящего при жизни. Теперь он помещался в одной руке, что было хорошо, так как Какаши приходилось другой рукой опираться на нинкенов, сохраняя равновесие, чтобы снова подняться. Усталость давила на него тяжестью, но он пока не мог отдохнуть. Не тогда, когда деревня всё ещё была в огне. Но он, конечно же, мог воспользоваться моментом, чтобы убрать Паккуна с дороги — тот был таким маленьким, и даже если его больше не было в этой потрёпанной оболочке, Какаши не хотел, чтобы его растоптали. Полуразрушенная стена образовала треугольную нишу в соседнем переулке, и Какаши наклонился, чтобы осторожно положить там Паккуна на землю. Потребовались обе руки, чтобы удержаться на ногах, когда его захлестнула волна тошноты и дезориентации, и он прислонился спиной к стоявшей вертикально стене. Он медленно соскользнул по ней, обещая себе, что, как только мир перестанет вращаться, он снова пойдёт туда и будет достойно сражаться. Тёплые пушистые тела собрались у него на коленях, но Какаши едва чувствовал их вес и тепло. «Всего секунду», — сказал он себе. А затем его не стало.