тоска.
Когда Сакура, наконец, вышла из ванной, её уже ждала еда. Итачи, очевидно, предвидел её желание как можно дольше отвлекаться от проблем реального мира и приготовил еду, вкусную даже будучи комнатной температуры. Пайки давали необходимые калории, но это практически всё, что можно было о них сказать. Конечно, обстановка играет определённую роль в получении удовольствия от еды, и, несмотря на их историю, обедать с Итачи намного лучше, чем среди руин своего дома. Разрушение Конохагакуре и продолжающийся идиотизм Саске — казалось, можно с уверенностью предположить, что если бы это изменилось, Итачи упомянул бы об этом, — превратили случайный разговор в минное поле, по которому Сакура не горела желанием пробираться, независимо от того, что она сказала Какаши-семпаю. Даже Итачи, похоже, был вынужден терпеливо молчать, по крайней мере, до тех пор, пока Сакура не закончила есть и не стала потягивать чай вместо того, чтобы разговаривать со своим собеседником. — Это навевает воспоминания, — сказал он. — За исключением того, что к этому моменту на мне обычно меньше одежды. Сакура поперхнулась чаем, мгновенно появившийся румянец был обжигающим. — Пожалуйста, прошу, не говори ничего такое где-либо рядом с Какаши-семпаем. Он никогда не даст мне дослушать подобное до конца. Его едва уловимая улыбка обещала, что он обязательно сделает это, и Сакура застонала, отставляя чашку в сторону, чтобы провести руками по волосам. Её пальцы, конечно, запутались, поскольку уход за волосами не входил в список её приоритетов — или даже в список возможностей, — и она поспешила расчесать их, когда вышла из ванной. В отличие от Итачи, чьи волосы оставались несправедливо красивыми, даже когда его подводило тело или когда он был в нескольких сантиметрах от смерти, её волосы требовали тщательного ухода. Жёсткие и, как правило, сухие, как у Какаши-семпая, что означало, что они пытались выглядеть, как у Какаши-семпая. На мгновение Сакуре почудилось, что Итачи собирается сделать что-то нелепое, например, предложить расчесать ей волосы, потому что на его лице появилось странное, неуверенное выражение, а его рука дёрнулась вверх, когда она встала, чтобы взять расчёску. Что странно, потому что Итачи обладал завидной уверенностью даже тогда, когда дело касалось невозможного. — Хочешь что-нибудь посмотреть? Или собираешься поспать? — спросил он. Сакура пристально посмотрела на него. — Я помню явное отсутствие телевизоров во всех домах, в которых мы встречались, — и я подумала, что, помимо непристойностей, связанных с работой, ты, вероятно, читаешь только назидательную и оздоровительную литературу и избегаешь развлечений для масс. — …Не могу сказать, дразнишь ты меня или нет, хотя я рад, если это так. Как бы лестно ни было то, что ты нашла время изучить мои личные привычки, я думаю, ты меня переоцениваешь. Сакура выгнула брови, глядя на него, проводя расческой по волосам и поджимая под себя босые ноги на диване. От этого едва заметная улыбка ещё больше тронула уголки его губ, а взгляд стал мягким и почти смеющимся. — Хотя у меня действительно есть стандарты, — признал он. — Хорошо, — ответила Сакура. — Посмотрим, сможем ли мы найти что-нибудь для просмотра. Найдите что-то развлекательное, Учиха-сан. — Дай конкретное определение развлекательному, — на этот раз он однозначно смеялся. Смерть освободила Сакуру; казалось, с Итачи она сделала то же самое. — Это не должно заставлять меня слишком сильно задумываться, и никто не должен умереть, — твёрдо произнесла Сакура. — Кроме того, у меня чувство юмора не как у двенадцатилетнего мальчика. Я не нахожу глупости смешными. — Не думаю, что находил глупости смешными, даже когда мне было двенадцать, — прокомментировал Итачи, начиная переключать каналы. Они нашли драму, которая удовлетворяла всем требованиям Сакуры, хотя она была слегка шокирована, подумав про себя, что мужчина в главной роли, вероятно, был бы более привлекательным, если бы она делила диван с кем-то другим. Хотя Сакура несколько расслабилась во время разговора, когда они оба принялись радостно указывать на недостатки в здравом смысле персонажей — ну, она делала это радостно, а Итачи делал это с чуть меньшей горячностью, но с не меньшим удовольствием, — она не потеряла своего внимание к нему. Дело было не только в том, что он был привлекательным мужчиной с босыми ногами и распущенными волосами. Некоторые вещи связывают тебя крепче, чем кровь и, возможно, даже секс, но она не знала, что делать с тем, что они сделали. Она считала Сасори злом; потом она стала Сасори только потому, что один мужчина не смог признать, что его младший брат вышел из-под контроля и его нужно остановить. Сакура справилась с последней миссией, разделившись на части, потому что она была не способна рационализировать или оправдать это перед самой собой. Если бы она попыталась объяснить это рационально, ей пришлось бы признать, что она своим гендзюцу делала и будет делать вещи похуже — она заставила Саске убить свою мать, — и ей не нужно дзюцу Сасори, указание Итачи или приказ Цунаде-сама, чтобы быть монстром. Если бы она попыталась оправдать это, ей пришлось бы признать, что её жизнь стоила меньше, чем умиротворение Итачи, потому что она не верила, что смерть незнакомца вернёт Саске в лоно. Ей было… комфортно — неподходящее слово, но у неё не было моральных противоречий по поводу убийства ради защиты деревни, своего клиента или своей личности. Она не была так этически уверена в своей роли в гамбите Итачи, а охота за головами дала ей мало времени и меньше стимулов бесконечно переосмысливать, каково это было — превратить человека в мясную марионетку. Было трудно не думать об этой миссии, когда он находился так близко, что ей нужно лишь вытянуть ногу, чтобы коснуться его. Соблазн попытаться выговориться — снова спросить его о том, почему он верил в Саске, — был силен. Однако она этого не сделала, потому что знала, что превратила бы это в конфронтацию, а не в дискуссию, а ей пришлось бы работать с ним после этого. Когда программа закончилась, Сакура сказала, что хотела бы пойти поспать. Там стояли две кровати, а диван раздвигался в спальное место, которое должен был занять Итачи. Сакура предположила, что, поскольку они уважали иерархию — и было странно, что кто-то вроде Учиха Итачи проявлял почтение к «Хатаке-семпаю», когда фамильярность сводила на нет все её формальности с Какаши-семпаем, — именно она займёт раскладушку, но вне поле боя Итачи проявлял хорошие манеры — хотя она и не назвала бы их старомодными, — включающими вежливость хозяина даже в арендованных комнатах. И это означало, что она заполучила кровать. Теперь, не задыхаясь, Итачи спал очень спокойно. Сакуре это было по душе после того, как она так долго жила в импровизированном жилище, как и прохладные, чистые простыни, на которых она нежилась. Она ожидала кошмаров, но и её собственный сон оказался спокойным, нарушенным лишь однажды, когда вернулся Какаши-семпай. Она уже наполовину задремала, прежде чем щелчок двери ванной снова частично пробудил её, но она только ещё раз пробормотала «спокойной ночи» и едва расслышала его ответ. Утром она не совсем чувствовала себя новым человеком, но неизмеримо более готовой справиться с тем, с чем предстояло столкнуться. — Итак, Железо, — сказал Джирайя-сама, когда они уселись завтракать. Он только ухмыльнулся, слушая благодарность Какаши-семпая за предупреждение об их новом напарнике, и у Сакуры мелькнула мысль, что семпай отомстит, заблудившись между отелем и рестораном. — Даже без собрания Каге их границы хорошо патрулируются, несмотря на то, что там холодно и что никто в здравом уме не хочет проводить там больше времени, чем необходимо. Шахты страны делают её знать богатой, а погода и регулярная армия — практически неприступной. Звучит здорово, не правда ли, детишки? — С такой командой я больше беспокоюсь о том, как справиться с погодой, чем о пересечении границы, — ответил Какаши-семпай. — Даже циркуляция чакры не сделает больше. — Вот почему мы не собираемся разбивать лагерь. Страна Железа открыта. Она слишком сильно зависит от торговли: у них короткий вегетационный период, и не так много культур, которые могут выдержать эти условия. Они пасут яков, северных оленей и других крупных пушистых животных, а также занимаются рыбной ловлей, но их популяция слишком велика, чтобы поддерживать её за счёт внутреннего производства. Так что их самураи суровы, но их торговцы полны энтузиазма. Их шахты делают их знать богатой, но все остальные должны иметь возможность покупать рис. Они даже немного увлеклись туризмом. Вот почему мы выберем что-то из этого. У вас когда-нибудь возникало острое желание заняться подлёдной рыбалкой? — Не то чтобы, — сухо произнёс Какаши-семпай. — Итачи-сан? Сакура? — Нет, — отозвалась Харуно. — Я рада поддержать местных рыбаков, купив продукцию, уже вытащенную из воды. Все выжидающе повернулись к Итачи. — Я согласен с Сакурой. Рыбные рынки гораздо интереснее рыбалки. — Значит, подлёдной рыбалке «нет». Что ж, у них хорошо развито ювелирное дело. В Конохагакуре ещё не появилась такая тенденция, но ты мог бы перенять традицию страны Земли и выбирать кольца для своей невесты, — сказал он, переводя взгляд с Итачи на Сакуру. — Невеста собирается отказаться от этого, — сказала Сакура. — Мы не знаем, как долго продлится собрание, и хотя я не против украшений или чего-то ещё, я не собираюсь тратить существенное количество времени на поиски абсолютно идеального кольца. Помимо того, что я раздражаю даже саму себя, я недостаточно разбираюсь в тенденциях в этом вопросе, чтобы маскироваться. Очень плохо, что они не разрешают гражданским заниматься изготовлением мечей — их клинки наверняка превосходны. — Думаю, было бы очень интересно понаблюдать за работой местных кузнецов-мечников, — согласился Итачи. — Несмотря на их предназначение, в хорошо выкованном мече есть неоспоримая красота. Возможно, у них есть музеи. Как важную часть своей культуры, они могли бы выставлять на всеобщее обозрение широко известные образцы. Она заметила, как Джирайя-сама закатил глаза. — Это вы предложили заняться подлёдной рыбалкой. — Когда я занимаюсь культурным туризмом, моя цель — стать ближе к людям. — Фестивали, бары и женщины? — поддразнил Какаши-семпай. — Эй, давай без этого. Люди — это не их высокая культура. Настоящий дух нации нельзя найти в музеях. Он живёт, дышит и растёт. Это не то, что можно спрятать за стеклом и навесить табличку. — Это, пожалуй, самый возвышенный аргумент в пользу того, чтобы затащить женщину в постель, который я когда-либо слышал, — пробормотал Итачи Сакуре, и та фыркнула. — Я заметил, что ты не удивилась своему браку с Итачи, — заметил Какаши-семпай. Несмотря на то, что она сказала Итачи вечером, соблазн оказался слишком велик, чтобы устоять. — Я знала, что в конце концов мне придётся сделать из него честного человека. Он часто говорил мне, что по ночам лежал без сна, едва дыша, думая, что умрёт, если я не вернусь к нему, всякий раз, как мне приходилось уйти. Когда мы были вместе, я не могла от него оторваться. — Моя мать всегда говорила, что свадьбу следует требовать в качестве компенсации, если дал кому-то доступ к своему телу, — тихо добавил Итачи. Какаши-семпай моргнул, глядя на них. — Какие же вы двое очаровашки. Я так понимаю, я чрезмерно заботливый старший брат, который отказывается выпускать эту пару из виду? — А я дедушка этой милой маленькой леди, приехавший сюда, чтобы сблизиться с семьей. Хотя жаль, что её родители не смогли приехать, — сказал Джирайя-сама, и они перешли к более серьёзному обсуждению ролей, которые возьмут на себя во время задания. Волосы Сакуры, так же как у Джирайи-самы и Какаши-семпая, будут выкрашены в блестящий пурпурно-чёрный цвет на протяжении всего времени — хотя у Джирайи-самы будет седина, как подобает мужчине его возраста, — а тёмные контактные линзы усилят семейное сходство и, в её случае, приглушат склонность её тапетума луцидума отражать свет и скроют узкую вертикальную щель её зрачков. Джирайя-сама будет торговцем на пенсии, специализирующимся на распространении алкоголя. Его бизнес перешёл к его сыну и невестке, и именно из-за его крепкого характера они не присоединились к своим детям в этом путешествии. Сакура с сомнением заморгала, выслушав эту легенду. — Я ничего не знаю об алкоголе, — запротестовала она. — Невежество — добродетель женщины, — шутливо сказал ей Джирайя-сама, затем ухмыльнулся, когда она нахмурилась. — Не волнуйся. Итачи привлекла не твоя внешность, а твои навыки в бухгалтерии, опыт обслуживания клиентов и манеры. Всё это пригодится, когда ты станешь оками. Мать Итачи владела и управляла рёканом на юге Хи но Куни. В отличие от других заданий, у них нет особого подтверждения для своих прикрытий, и им придётся стараться говорить в общих чертах и избегать разглашения информации, за которой могут последовать дальнейшие действия. Что касается внешности, у самого Итачи будут привлекательные серебристо-белые волосы, потому что, как отметил Джирайя-сама, он достаточно хорош собой, чтобы запомниться. Вместо того, чтобы пытаться преуменьшить это, проще воспользоваться несовершенной памятью людей и заставить их запомнить его волосы или цвет глаз, а не черты лица. После этого они разошлись по стилистам, оптометристам и магазинам одежды. Сакуре пришлось отложить покупку пальто гражданского покроя, подходящего для климата Тэцу но Куни, потому что она не смогла найти достаточно тёплого. Как гражданские, они не могут использовать манипуляции с чакрой, чтобы регулировать температуру своего тела. В остальном ей не потребовалось много времени, чтобы собрать гардероб. Сакура обычно считала управленцев рёкана хорошо одетыми и воспитанными, но в то же время практичными и не понимала, почему их невестки должны от них отличаться. Она купила крепкие ботинки и красивую одежду — не модную: рёкан и их управляющие далеки от того, чтобы быть модными. К тому же так было бы сложнее путешествовать. Вещи, которые она действительно сможет надеть потом и которые подошли бы к её натуральному цвету волос, как и к нынешнему. У них был своего рода бюджет, но она не станет сдавать эти квитанции в офис распределения миссии. — Я испортила свои удобные походные ботинки во время столкновения, — непринуждённо сказала она Итачи, когда он пристроился рядом с ней; серебристые волосы водопадом струились по его спине. Она предпочла современную одежду для удобства движений и потому, что немного сомневалась, что в кимоно будет комфортно в климате страны Железа. Каковы бы ни были причины, Итачи, очевидно, решил, что в его гардеробе современность должна сочетаться с изысканным богатством. Сакура проигнорировала ту часть своего мозга, которая настаивала на том, что не составит никакого труда притворяться женой этого человека. Остальная часть не могла не отметить, что, несмотря на все манеры, внимательность и умение готовить, Учиха Итачи, вероятно, самый опасный человек, которого она когда-либо встречала. — Это был тот самый этап их жизни, когда они идеально сидели, но ещё не начали разваливаться. Я даже не знаю, выжил ли человек, который их сделал. У меня есть вторая пара, но они ещё до такого этапа ещё не дошли. Мой жилет тоже был уничтожен, и я не имею права получить новый ещё восемь месяцев. Будь у меня деньги, — усмехнулась она. — Нестандартный жилет стоит денег, но это всё равно большие деньги. С нетерпением жду возможности увидеть твой комплект. Итачи прекрасно приспособился к предложенной ею не вызывающей споров теме, обсуждая соображения дизайна, материалов и веса. Вот так Сакура почти могла притвориться, что они могут быть друзьями.-х-
У джонинов не было особой специализации, в отличие от чунинов, но у них был набор навыков. Работа Сакуры под прикрытием не включала в себя ничего, кроме изменения внешности, чтобы цель не сбежала, если им приказано доставить ту живой. По своим предпочтениям она была скорее хищником из засады и устойчива к потере контроля над окружающей средой и потенциальным осложнениям, связанным с гражданскими жилищами или местами работы, но Какаши-семпай иногда предпочитал ждать в кресле, а не на дереве или крыше. У Сакуры не было ни практики, ни ценностных критериев для более изощрённых обманов, которые, так сказать, следовали за ней домой. Традиционная архитектура Железа отражала их климат: фальшполы, позволяющие использовать подогрев, и кровати, которые по сути представляли собой очень маленькие закрытые помещения для максимального использования тепла тела. Искусно вышитые одеяла были традиционным средством женского самовыражения — несколько, которые сами по себе считались произведениями искусства, были развешаны в приёмной ложи, которая служила им базой, пока Цунаде-сама не передала сообщение через крошечную Кацую, что их цели изменились. С помощью слизняка, который служил связующим звеном со своим призывателем, Джирайя-сама смог за считанные секунды перенести их прямо к Цунаде-сама. Всё шло хорошо до тех пор, пока она не вошла в — их — комнату со своим мужем и не осознала, что она не только будет регулярно проводить время наедине с Итачи, но и делать это в большом деревянном ящике. Это уже достаточно плохо и в более традиционных заведениях, в которых они останавливались во время путешествия сюда, где они могли расстелить футоны через достаточные промежутки между ними, чтобы это не сильно отличалось от общения с любым другим товарищем по команде. Она делила пространство с Тацуо, и он ей нравился, и её влекло к нему. Разница заключалась в том, что тогда она была намного моложе — и гораздо менее уверена в себе — и её отношения с Тацуо сильно отличались от тех, что были у неё с Итачи. Потому что это было нормально — испытывать влечение к Тацуо, который ей нравился и которому она доверяла. Но она возмущалась реакции своего тела на Итачи, поскольку он играл роль мужа, который был неизменно внимателен и быстро чувствовал, когда общение желанно, а когда она хотела побыть в одиночестве. Она мрачно подумала, что настоящей опасностью являлась не его внешность — это всего лишь приманка, как у рыбы-удильщика в темноте океана, — а то, что она могла в неосторожный момент оскользнуться и подумать об этом как о «настоящих» отношениях, а не как о чём-то на пользу их миссии. — Аиката, — весело пробормотал Итачи, — я не совсем уверен, о чём ты думаешь, но думаю, что кровать нетронута. Сакура прошла дальше в комнату, делая вид, что убирает свои вещи, Итачи убирал свои в другом конце комнаты. Время, которое им потребовалось, чтобы прибыть в страну Железа — Цунаде-сама направлялась с большой делегацией к границе, и поэтому им не нужно было спешить, а Джирайя-сама, очевидно, не торопился, когда в этом не было необходимости, — дало им много возможностей заявить о своём браке публично. В отличие от несколько вычурной личности, которую он использовал, когда посылал ей письма, которые должны были быть достаточно длинными, чтобы легко скрывать суть, Итачи решил интерпретировать роль мужа как не требующую значительных изменений в его личности — или, по крайней мере, существенно не меняющую его «настоящий» облик. Он удивил её, когда выбрал «аиката» в качестве самого частого обращения, когда не обращался к ней по вымышленному имени без почетных званий. Обычно Сакура слышала этот термин только от девочек своего возраста — таких, как Марико, — по отношению к их парням. Или в комиксах — к напарникам. Не то чтобы Итачи был старым, но это было не совсем распространено и обычно выражало недовольство гендерными ролями, усиленными кандзи, которые создавали обычные термины для обозначения мужа или жены, парня или подруги. Когда он представлял её портье внизу, то использовал «ками-сан», что соответствовало их ролям, но когда Какаши-семпай подколол его насчёт сувениров, он сухо ответил, что ему придётся спросить «окура дайдзина» — Министра Финансов. Какаши-семпай рассмеялся и спросил Сакуру, договорились ли они уже об окодзукай. Сакура также называла его вымышленным именем без почётных обращений и с благодарностью последовала его примеру, не называя его «шуджин». Вместо этого она решила использовать «тейшу» как обозначение хозяина заведения, а не хозяина своей персоны, или «отто», что тоже было законно, но с меньшим обозначением права собственности. Она не была уверена, что этот довольно современный подход — именно то, что имел в виду Джирайя-сама, когда распределял роли, но это оказалось эффективным, и в отличие от Итачи, который при дальнейшем знакомстве казался довольно располагающим к себе, у Сакуры появились довольно существенные сомнения относительно личных привычек Жабьего Мудреца. Она прошептала Итачи, что Джирайя-сама переигрывает стереотип развратного старика, на что тот поморщился и сказал ей, что если это и была роль, то он играл её столько, сколько Итачи его знал. Он, по крайней мере, пытался вести себя прилично, когда они пересекали границу, поскольку он был так же знаменит своим распутством, как Цунаде-сама — своим пьянством и любовью к азартным играм. — Итак, завтра катаемся на северных оленях. Лучше, чем подлёдная рыбалка, но что именно мой дедушка имеет против музеев и художественных галерей? — спросила она у Итачи, когда они перед ужином одевались, чтобы снова противостоять ужасной погоде. Сакура спросила об этом, поскольку ни у чего из этого не было гражданских версий, хотя от них требовалось перейти к тем, которые обслуживались деревней в Академии. Её увлечения в детстве включали сначала дружбу с Ино, а затем — погоню за Саске. Повзрослев, она стала занята миссиями, обучением и исследованиями, и её хобби стало чтение, преимущество которого заключалось в том, что это хобби путешествовало вместе с ней. Она отказалась от большинства своих притязаний, когда разочаровалась в Саске. Все уроки культуры, такие как чайная церемония, составление букетов и понимание поэзии, были тусклыми воспоминаниями, которые никогда не оказывались полезными, если не считать правил поведения за столом, но она не испытывала к ним ненависти. Сакуре было интересно, чем на самом деле любил заниматься Итачи, когда не был Учиха Итачи, отступником S-ранга. Одна из проблем с изысканными манерами Итачи заключалась в том, что ей приходилось обращать на него внимание, чтобы понять, когда он просто вежлив, и это раздражало, не в последнюю очередь потому, что это было сложно. Это также раздражало, потому что она находилась в этом месте и думала о подобных легкомысленных вещах, в то время как её деревня пыталась восстановиться, а её Каге собиралась вести переговоры о союзе, определяющем исход войны, которую они собирались вести. Сакура рационально понимала, что они были бы не в лучшем положении, чтобы прийти на помощь Цунаде-сама, если бы сидели у костра где-нибудь в сельской местности в полном боевом обмундировании, думая о мрачных вещах, но она всё равно чувствовала вину за то, что спала на мягких кроватях и принимала горячий душ. — Твой дедушка считает порнографию литературой, — ответил Итачи. — Возможно также, что женщины, работающие в музеях, обычно умнее, чем допускает его, э-э, техника ухаживания. Какаши-семпай ждал в вестибюле, спрятав руки в карманы и прикрыв лицо бумажной маской, как будто он простудился. Благодаря этому и шарфу ему пока удавалось не раскрывать лицо. Семпай оказался на удивление сговорчивым в том, что касалось животных, и предложил им заняться катанием на собачьих упряжках, хотя в Юки но Куни это было более распространено на севере. — Где дедушка, они-тян? — спросила Сакура, натягивая свою парку. — Сегодня вечером мы ужинаем без него. Так что можем рассчитывать на большое количество мяса. — Надень шарф, — пожурил её Итачи, когда она хотела выскочить за дверь без него. — Иначе простудишься. — Ворчун, — одними губами сказала она Какаши-семпаю, всё равно делая, как он просил, а затем переплела свои пальцы с пальцами Итачи. — Так мне не нужно надевать перчатки только для того, чтобы перейти улицу, — ответила она ему, увидев, приподнялись его брови.-х-
Итачи устроился на диване и читал, в то время как Сакура лежала на животе на кровати, рассматривая этот спор с Итачи как способ справиться с агрессией, которая была прямым результатом перехода от очень интенсивного режима тренировок к операции «Охота за головами» и к гражданскому уровню активности. Она регулярно подвергала себя бегу на болезненно дальние дистанции с нинкенами или с помощью тренировочных упражнений и был период, когда ей это не нравилось, но она всё равно продолжала, потому что ей нравилось чувствовать силу в собственном теле и потому что она предпочитала боль той слабости, которую зарабатывала в бою. На самом деле она не думала, что будет скучать по этому, но вот она здесь, чувствуя себя так, словно эта комната была клеткой. Через полторы недели ей просто захотелось ударить по чему-нибудь и ощутить, как оно ломается, а такое она испытывала нечасто. Её настроение не улучшил тот факт, что, несмотря на успешное ношение контактных линз, к полудню у неё началась ослепляющая мигрень, и ей не разрешили использовать чакру для её лечения. Чакра была под таким же запретом, когда дело доходило до медитации, которую, честно говоря, Сакура считала отличным оправданием тому, что она не осознала в полной мере, что сделала с ней потеря контроля над природной чакрой. Печать на её спине теперь была странной, отличающейся от той, которую создавал Сай, и на ней были глубокие чёрные шрамы, разделённые пополам рекой белых чешуек, стекающих по позвоночнику. Что ещё хуже — она вспомнила, что у драконьей фигуры была грива, которая тянулась от макушки до кончика хвоста, что было чрезвычайно неудобно на её человеческом теле. У неё также была чешуя там, где кости плотно прилегали к коже, на запястьях и лодыжках. Вероятно, она издала какой-то недовольный звук, потому что Итачи оторвался от своей книги, и выражение его лица смягчилось. — Тебя беспокоит свет? — у него была включена только маленькая лампочка на тумбочке рядом с диваном, и Сакура могла бы сбросить занавески на кровать, если бы это было источником её раздражения. — Дело не в мигрени. Она бы прошла, если бы я заснула. Но как можно заснуть, если мы ничего не делаем? Меня раздражает отсутствие интенсивной физической активности и то, что мы большую часть дня внутри, — призналась она. — Твой солнечный ожог всё ещё болит? Светлая кожа Итачи оказалась очень чувствительной к солнечному свету, отражающемуся от снега. Не до такой степени, чтобы покрыться волдырями, но выглядела очень красной, болезненной, и это было немного забавно, поскольку он ожог был только там, где у него была открыта кожа — между линиями шарфа и капюшона. Как будто на нём была красная маска. — Сейчас уже меньше. Полагаю, это выглядит убедительно, словно я турист. — Почти так же убедительно, как то очень дорогое лоскутное одеяло, которое ты купил в галерее. Ничто так не говорит о туристе, как покупка предметов этнического искусства. Местные жители, конечно, не могут себе этого позволить. Что ты вообще собираешься с ним делать? — Естественно, повесить у нас дома.-х-
Итачи был двоякого мнения о возможности, которую давало ему это задание. Ему предстояло делить постель с единственной молодой женщиной, которой удалось заинтересовать его эмоционально до такой степени, что она заинтересовала его и сексуально, что вызывало нервное предвкушение, какого он не испытывал уже очень давно. Кроме того, ему предстояло делить постель с единственной молодой женщиной, которая интересовала его во всей полноте человеческой привязанности, что действовало на нервы так, как он и представить себе не мог в рамках ситуации, когда никому не угрожает смерть. Итачи привык контролировать свое тело так, как мало кто даже мечтал, и эта странная, почти животная реакция на Сакуру привела к тому, что ужасным спутником его ночей стало смущение. Это было дискомфортно, но это было… желанно. Не то чтобы он хотел стать похожим на «нормальных» мужчин из романов Джирайи-самы — помимо того, что это звучало крайне утомительно, он не чувствовал, что с ним было что-то не так, — которые могли бы настаивать на физической близости, несмотря на тот факт, что доверие между ними было подорвано на последней миссии. Когда Итачи смирился со смертью и подумал, что ничего так не хочет, как счастья Саске, он обнаружил, что, возможно… возможно, он хочет чего-то и для себя тоже. Казалось, та последняя встреча была ему нужна только для того, чтобы эгоизм освободил немного места, сказав ему, что он был идеальным шиноби для своей семьи и деревни, так что, несомненно, он заслуживал быть Итачи, когда это не мешало его служению ни тому, ни другому. И Итачи хотел получить шанс с Сакурой, поэтому, несмотря на всю неловкость возбуждения, он испытал некоторое облегчение от того, что ему не придётся просить её также пойти на компромисс с каким-либо аспектом собственной сексуальности, когда ему уже пришлось бы преодолевать её антипатию к Саске. Сакура не была невосприимчива к его кампании доброты — которую он проводил бы независимо от влечения, потому что Сакура была куноичи, которую он уважал и с которой надеялся продолжать работать в будущем, — чему в значительной степени способствовала их постоянная близость. Язык её тела наедине стал более открытым, и она стала больше смеяться, больше поддразнивать. Стала более честной в своей агрессии и меньше придерживалась хороших манер. Он думал, что, вероятно, может построить долгую и прочную дружбу на фундаменте, который он восстанавливал. Проблема заключалась в том, что ему не хватало ни смелости, ни знаний, чтобы встроить в эту структуру романтику без риска разрушить всё это. Если бы у них не было разговора о его сексуальной жизни, он думал, что, если повезёт, Сакура могла бы поставить этот вопрос на обсуждение, затронув его сама. Хотя знание того, что она когда-то находила его привлекательным, не было достаточным доказательством того, что она хотела видеть его таким или что она будет действовать в соответствии с этим. Для Сакуры, если это не было вполне активным отвращением, сексуальный акт вызывал только безразличие или презрение к тому, как он сподвигал к действиям других. Так что он ощущал больше, чем просто лёгкое волнение, когда говорил ей, что хочет отказаться от своих утверждений об асексуальности. Учитывая, насколько нервирующим он находил своё влечение к Сакуре, он мог только радоваться, что его реакция, казалось, ограничивалась исключительно ею. Он говорил себе быть терпеливым, наслаждаться днями дружеского общения, но в тишине их бесед отчетливо вырисовывалась грядущая война. Оба они были очень талантливыми полевыми шиноби. То, что их разместят где угодно, кроме передовой, было весьма маловероятно. Шансы, что один из них или они оба умрут, довольно высоки, и Итачи знал, что он пожалеет, если ничего не скажет и не воспользуется возможностью. Она как раз вышла из ванной, её волосы рассыпались по груди, и Итачи поймал себя на том, что делает предложение, которое едва не вырвалось у него в ту первую ночь в отеле, когда она выглядела такой измученной, свирепой и настороженной. — Хочешь, я расчешу тебе волосы? Сакура взглянула на него, изучая выражение его лица. — Мы же установили, что комнату не прослушивают. Преданного мужа можно оставить за дверью. Итачи потребовалось больше мужества, чтобы выдержать её взгляд в этот момент, чем требовалось в большинстве сражений, потому что на него было не похоже, что он мог попасться в ловушку с первого взгляда, плавая в красочном океане бесчисленных шансов. Притяжение было подобно солнцу, воздействующему на семя, глубоко впитывающее тепло и медленно растущее, прежде чем он смог выпрямиться и повернуть к ней лицо. — Перефразирую. Я хочу расчесать тебе волосы. Ты позволишь мне? — Если ты дразнишься, ты должен это дать понять, изменив тон, — пожурила его Сакура, когда его серьёзное выражение лица не изменилось. — …если только ты не дразнишься. Почему? «Быстро, решительно и последовательно», — напомнил он себе, отвечая: — Потому что миссия не требуется, чтобы заставить меня играть преданного парня. — Затем, поскольку это было настолько решительно, что он почувствовал, как по щекам разливается жар, он сказал: — Мы сможем обсудить брак, как только решишь, позволишь ли ты мне прикоснуться к твоим волосам. Сакура едва ли не теребила свою расческу, а затем целую минуту просто смотрела на него в неловком молчании. — Ты… ты не… Я думала, тебя, э-м-м, никто не привлекает. — Мы всё время узнаем о себе что-то новое, — сказал Итачи и не смог сдержать иронии в тоне. — Меня это тоже застало врасплох. Удивление или, возможно, тревога заставили узкие щелочки резких новых глаз Сакуры расшириться, пока они не стали почти человеческими. — Эта война, деревня, — произнесла она очень тихо, — я только что рассталась со своим последним парнем, потому что мне нужно было сосредоточиться на них. — Я знаю, что значит служить нашей деревне, — ответил Итачи, — и я также знаю, что значит вести войны, потому я сейчас это и говорю. — Знаю, — тихо сказала Сакура, — знаю. Ты бы никогда не ожидал, что я поставлю наши отношения выше своего долга перед Конохагакуре, и я бы отнеслась к тебе с таким же уважением. Но, Итачи, чего ты ждёшь, если я скажу «да»? Ты… тебя никогда никто не привлекал, и ты хочешь исследовать это, или ты ожидаешь чего-то серьёзного и долгосрочного? — Я не… я очень сомневаюсь, что могу испытывать влечение без желания сделать из этого что-то серьёзное. Сакура хмурилась, молча глядя на него, ещё дольше, чем когда впервые поняла, что он имел в виду, чего оказалось достаточно, чтобы заставить его нервничать ещё сильнее, а затем она призналась: — Часть меня хочет сказать, что на втором месте после деревни, мне нужен человек, который хочет быть со мной так же, как и я с ним. Не всё время или исключительно, но когда это действительно будет иметь значение. Не сразу, конечно, потому что это глупо, но когда-нибудь. Но я думаю, что ты всегда будешь выбирать Саске. Поэтому я хочу использовать его в качестве своего оправдания, но потом я думаю, что, вероятно, выберу семпая, за исключением того, что семпай гораздо менее склонен навязывать такой выбор. И я думаю, что ты понимаешь это так, как не поняли бы большинство мужчин. Я предполагаю, что ты собираешься вернуться в деревню, но как люди отреагируют на это? Хорошо это или плохо, но у тебя дурная репутация, и быть с тобой означает жить под пристальным вниманием, по крайней мере, в течение следующих нескольких лет. Может, всю оставшуюся жизнь. Что я буду чувствовать при этом? Какому стрессу это подвергло бы любые отношения? Если ты серьёзно, я не знаю, захочешь ли ты детей, и если мне удастся их завести, я не знаю, хочу ли я, чтобы мои дети унаследовали твой кеккей генкай. Я даже не знаю, хочу ли я вообще детей, на самом деле. Чему ты улыбаешься? — требовательно спросила она. — Если не это ясно даст понять, что мы оба владеем гендзюцу, я не знаю, что вообще могло бы. Я абсолютно уверен, что большинство людей не проводят столь тщательную оценку рисков, когда начинают отношения. — Кто сказал, что мы что-то начинаем? — раздражённо воскликнула Сакура. — Я даже не прошлась по своему полному списку. — Ты перечислила множество причин, по которым, по логике вещей, тебе не следовало бы этого делать, но ты не сказала мне «нет». — Может, я подводила к этому, — проворчала она. — Разве? — …нет. Но от этого всё не становится менее правдивым, — сказала она, передавая расчёску. — Да, — мягко согласился он. — Не становится. Но, Сакура? Спасибо.-х-
Переговоры рухнули под весом личностей, присутствовавших в зале, хотя им удалось растянуть предсмертную агонию почти на две недели. Одна деревня настаивала на том, что бездействие будет эффективным. Другая деревня была не столько заинтересована в решении проблемы, сколько сосредоточена на обвинении всех других деревень и в саботировании каждой попытки достичь компромисса. Цунаде не могла сказать, что она была удивлена. Она играла в азартные игры. Компульсивно. Она была печально известна тем, что проигрывала вообще при любых раскладах, не говоря уже об играх, которые длились долго. А эта… эта была самой долгой. Суна была готова последовать её примеру, но возраст Гаары подрывал его авторитет, и все его благие намерения не сделали его более убедительным оратором. Она могла бы поспорить, что в его родной деревне люди слушали его из страха, если не из-за чего-то другого, учитывая его историю, но мужчины и женщины за этим столом вели войну — в основном друг с другом — ещё со времен его отца. Их обиды были старше него. Когда они просматривали досье в поисках полевого командира, которого можно было рекомендовать для их предполагаемой коалиции, она начала думать, что у них нет ни одного опытного командира-джонина, который не руководил бы крупным наступлением на одну из деревень, в которые они собирались их рекомендовать. Они остановились на Нара, младшем командире в нескольких кампаниях, и молились, чтобы никому из Каге не было знакомо её имя. Теперь все эти усилия были потрачены впустую, и ей действительно не помешало бы выпить, прежде чем придётся столкнуться с альтернативой добровольному сотрудничеству. Нара Камео протестовала против отделения группы, пока они в стране Железа, но Цунаде раздражённо заметила, что она годами выживала без присмотра, прежде чем вернуться в деревню. Это не убедило женщину, которая, к сожалению, дружила с Шизуне, поэтому Цунаде неохотно согласилась передать сообщение через Кацую Джирайе, проинструктировав его команду встретиться с ней. Возможно, она немного подтасовала время, чтобы успеть выпить хотя бы один бокал без того, чтобы кто-то заглядывал ей через плечо, но если она будет в неподдельном отчаянии, она знала, что может доверять этой конкретной команде, которая прибудет на место за меньшее время, чем обычно требуется барменам, чтобы налить ей напиток. Данзо не протестовал. Она верила, что если она действительно умрёт в этой забытой богом замёрзшей стране, он использует это как политический рычаг. Собрание могло провалиться, потому что, когда другие Каге смотрели на неё, они видели стареющую алкоголичку с сожжённого селения, а не лидера самой могущественной из пяти великих деревень, но Данзо сделал бы её мученицей, на которой можно построить войну. С её шиноби, которые только и ждали выхода своей ярости и разочарованию — а Данзо подпитал бы их ярость, — они превратились бы в огонь, который спалил бы Амегакуре дотла. Независимо от того, переживут они Акацуки или нет, она знала, что её шиноби сожгут себя дотла, если это будет стоить того, чтобы унизить врага. Вот что значит обладать душой Огня. Закутавшись поплотнее в своё толстое пальто, которое делало её относительно неприметной по дороге в деревню, где, по слухам, отлично готовили картошку, а также защищало от холода, который хотел проникнуть в её суставы, несмотря на циркуляцию чакры, Цунаде размышляла о том, что значит вернуться к войнам своей юности без какой-либо убеждённости, которая была у неё тогда. «Старая, — подумала она с тихим стоном, уловив вспышку чакры. — Это заставляет меня чувствовать себя старой». — Тебе что-то нужно, Учиха? — крикнула она, решив пережить эту встречу хотя бы для того, чтобы досадить Данзо. Она не особенно волновалась; преодолев свою гемофобию, она приняла бы бой, прежде чем выпить чего-нибудь покрепче. Она выросла вместе с Учиха и Орочимару на пике их силы, хотя и не из-за порочности последнего, и не была особенно впечатлена послужным списком Учиха Саске. Он определённо не Итачи. Она действительно удивилась трём шиноби, сгрудившимся позади него, когда мальчик вышел вперёд на дорогу. Согласно всем имеющимся у неё отчётам об Учиха Саске, он был не очень хорошим командным игроком. То, что он счёл этих троих достаточно полезными, чтобы взять с собой, кое-что говорило об их способностях. — Ответы, — его ответ был пронизан гневом, глаза уже сверкали красным Шаринганом. Он оглянулся на свою команду, и когда заговорил, его тон не изменился. — Найдите себе какое-нибудь занятие. Красноволосая куноичи выглядела так, словно собиралась протестовать, но он рявкнул: — Живо. — Я бы сказала, что, если ты хочешь получить ответы, тебе нужно просить вежливо, но что-то подсказывает мне, что ты надеешься на слишком многое. Какие именно ответы ты ищешь? Он резко повернул к ней голову, хотя она была слишком осторожна, чтобы встретиться с ним взглядом. Он подождал, пока его команда не окажется за пределами слышимости, прежде чем заговорил, и его голос был резким, как кунай: — В моей жизни была одна правда. Она была… всем. Мой брат — монстр, убивший всю мою семью, и я собирался отомстить за них, убив его, чего бы мне это ни стоило. Ничто другое — ни моя команда, ни моя деревня, ничто не имело значения, кроме этого. — Судя по тому, что я слышала, тебе это удалось. От напряжения мышцы его челюсти напряглись. — …Да. Я убил брата. А потом появился человек, которого я никогда в жизни не встречал, и рассказал мне одну дерьмовую историю. Он сказал, что он долбанный Учиха Мадара, который сейчас должен быть мёртв, и что моя семья умерла не потому, что аники хотел проверить пределы своих способностей. Он сказал мне, что это потому, что деревня приказала ему сделать это, — теперь он почти кричал, но видимым усилием воли сдерживался. — Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что произошло той ночью. И я хочу, чтобы ты сказала мне правду. — Правду, да? Скажи мне, твой брат, этот Мадара — мог ты распознать, если бы они лгали? Что сказал тебе твой Шаринган? — Я узнаю, лжёшь ли ты, и это всё, что имеет значение, — прорычал он. — Правда? — спросила она, подумав о том, чтобы указать, что из всех людей медик-ниндзя лучше всего контролирует такие процессы, как частота пульса и расширение зрачков, которых ему, вероятно, были важны, чтобы оценить правдивость её истории. У Цунаде никогда не было терпения или способности эмоционально дистанцироваться, чтобы стать отличным следователем. Учиха Саске полон бешеной энергии и едва ли не с пеной у рта её расспрашивал. Она не сомневалась, что, несмотря на свои глаза, он был почти слеп в своих столкновениях с Итачи и с человеком, называющим себя Мадарой. Но правда… Что ж, она могла бы её рассказать. — Если я буду рассказывать тебе эту историю, мне нужно выпить.