страх не успеть.
Несмотря на поддразнивания, именно Какаши пошёл поесть в тот вечер, полагаясь на одну из нескольких взаимных договорённостей, сформированных за время его пребывания в АНБУ, чтобы рассеять дискомфорт беспокойства, который, как он подозревал, был побочным эффектом направления природной чакры. Сакура не упоминала об этом как о возможном последствии, но она культивировала эту печать в течение некоторого времени, и, несмотря на все поддразнивания, были некоторые вещи, о которых они просто не говорили. Одной из таких вещей до Итачи были свидания, по крайней мере, хоть сколько-то серьёзные. Раньше, когда она была одержима Саске, Какаши не вкладывался в неё настолько, чтобы хотя бы потрудиться прочитать ей лекцию о том, как это повлияет на её развитие. С Тацуо и Дзеном она занималась своим делом, и его единственным вкладом были подписанные авторами и актёрами копии её любимой серии непристойных книг и фильмов. По этой причине ей удавалось так безупречно скрывать свои истинные отношения с Итачи даже от него. Казалось, Сакуре не нужен его совет, только беседа, что было к лучшему — давнишние связи с куноичи ранга АНБУ были самым близким к отношениям, что у него когда-либо было. В юности его не интересовало ничего, кроме тренировок, и к тому моменту, когда он открыл для себя мужские потребности, он уже был АНБУ. Хотя одно это уже затруднило бы отношения, невозможными их сделало его собственное нежелание эмоционально привязываться к кому-либо, кроме нинкенов. Однако среди АНБУ вряд ли он был одинок в этом — существовало много причин, по которым люди не могли или не хотели нормально встречаться. Это было более справедливо для женщин-членов АНБУ, чем для мужчин: их партнёры-мужчины, как правило, бывали менее любезны с кем-то, кто часто физически не присутствовал в отношениях или кого можно вызвать в любой момент. Также, как ему говорили, существовало определённое скрытое недовольство, которое иногда возникало в отношениях, где женщины занимали более высокое положение и получали более высокую оплату, чем их партнёры. Некоторые справлялись с этим, проявляя крайнюю избирательность в отношении того, с кем встречались, и обычно это происходило внутри организации. Другие же, те, что искали вне её или полностью перестали искать, но тем временем не желали спать в одиночестве, зачастую формировали свободные договорённости. Какаши считался красивым, способным и абсолютно эмоционально недоступным, так что он был популярным выбором — и до сих пор оставался популярным. Он «голодал», только находясь за пределами деревни, и то лишь потому, что не чувствовал, что риск стоит награды. Даже если бы он стал мягче воспринимать идею о том, что люди могут и должны быть чем-то таким, чего ты хочешь в своей жизни, у него не было никаких мыслей об отношениях. Его нынешнее положение было удобным. Нинкены и Сакура обеспечивали тепло и семейный уют, а если он хотел секса, то мог получить его от куноичи, которая была в этом профи. Помимо желания иметь квартиру побольше — в квартире, где единственным предполагаемым местом уединения была ванная, жили два человека, восемь собак и один злобный кот, — у него не было никаких стимулов менять нынешний образ жизни. Другими словами, он был ужасным советчиком по части отношений. Обычно, когда возникало что-то, с чем Какаши не в состоянии был справиться — если это нельзя было убить, захватить в плен или иным образом физически подавить, — он перекладывал эту проблему на ближайшего человека, которого считал достаточно надёжным. Однако где-то по пути у него появилось чувство долга за то, что он хорошо воспитал Сакуру, а это означало, что он не мог просто представить её кому-то из своих знакомых. В последний раз, когда он это делал, её отдали Годзэн. В кругу Какаши, каким бы он ни был, не хватало людей, состоящих в счастливых, стабильных отношениях. А те, кто находился в них, возможно, были не слишком хорошо подготовлены к решению конкретных проблем Сакуры. Хотя они ещё находились в самом начале. Возможно, ему следует просто надеяться, что эти отношения развалятся. У него не было импульсов сверхзащитника-опекуна в отношении свиданий Сакуры, но если бы это он выбирал для Сакуры, он бы даже не взглянул на Учиха Итачи. Может, он и был вежлив, хорош собой и происходил из состоятельного клана, но багажа у него было на целый караван. Лучше бы она никогда не порвала со своим последним парнем и не решила заполучить кого-то из деревни. Клан Хьюга с некоторой регулярностью выпускал мальчиков, которые подпадали под её типаж, или, что ещё лучше, в деревне такого размера наверняка можно найти других длинноволосых бисёнэнов без неприятной клановой политики. Не то чтобы он намеренно саботировал эти отношения. Он присутствовал в жизни своей не по годам развитой, безрассудной, тревожной кохай с тех пор, как она была приставлена к нему, но его опыт воспитания всех своих учеников был в основном результатом невмешательства. Он был особенно привязан к Сакуре, но не пытался разорвать её отношения с Годзэн-сан, не пытался остановить её экспериментальные манипуляции с телом или прекратить её изучение фуиндзюцу. Он также не стал бы вмешиваться в её выбор в отношении Итачи. Хотя Какаши был немного раздражён тем, что проблемы в отношениях его кохая омрачали то, что должно было стать последней мирной интерлюдией перед тем, как он намеренно проспит завтрашнюю встречу за завтраком. Он заметил, что Сакура умудрилась унаследовать привычку уклоняться от конфронтации в личной жизни, избегая людей в ней, но что это было бы за развлечение? После того, как она перестала унижаться из-за каждого намёка — которые к этому времени стали просто привычкой, — он взял на себя моральную ответственность продолжать формировать характер кохая. Это не имело никакого отношения к тому, чтобы погасить всё беспокойство, которое он испытывал из-за того, что вытворяла Сакура каждый раз, когда он оставлял её без присмотра. Какаши встретил знакомое лицо на крыше на своём обычном маршруте. Узуки Югао мельком взглянула на него, затем снова уставилась в небо, крепко скрестив руки на груди. Она всё ещё была в униформе АНБУ, что наводило на мысль о том, что она только что закончила смену, но, хотя белый жилет в значительной степени скрывал её фигуру, даже лунный свет не мог помочь скрыть тени под глазами или измождённость щёк. Ему не очень понравилась её слишком красная помада, когда она начала ею пользоваться, поскольку, по его мнению, она не сочеталась с естественной бледностью её кожи и тёмно-фиолетовыми волосами, но теперь она выглядела как мрачный алый разрез на измождённом лице. Может, Какаши больше и не состоял в АНБУ, и, может, он и не прилагал никаких усилий, чтобы поддерживать контакт с бывшими товарищами, за исключением куноичи, с которыми он поддерживал связь, но иногда он видел их на публике и читал их истории так же, как читал свои книги. Он не видел Узуки такой несчастной с тех пор, как она прикрепила второй клинок к своему поясу во время тех злополучных экзаменов на чунина. Какаши подумывал о том, чтобы просто помахать рукой и продолжить свой путь: именно так он всегда справлялся с эмоционально заряженными ситуациями в прошлом. Ну, или в недавнем прошлом. Хатаке Какаши, который командовал подразделением АНБУ, куда входила Узуки, ещё не сгладил все свои острые углы. Он постучал нераскрытым романом по подбородку, размышляя, что бы сделал тот человек. Вероятно, было бы справедливо сказать, что тот человек состоял из одних лишь углов. После… всего он стал относиться к липким эмоциям, как к добровольному погружению в яму со смолой. Если тебе особо никто не дорог, никто не сможет причинить тебе боль. Он был злобным, как побитая собака, пока ему не начало это претить, а Третий не решил, что вместо того, чтобы надеяться на установление связей между равными себе, как считал Минато-сенсей, ему лучше позаботиться о более хрупких вещах. Помощь в превращении маленьких людей в более смертоносных крупных людей, по-видимому, оказалась целительным опытом. У Какаши были некоторые глубокие сомнения относительно обоснованности этого, но…что ж, забота стала для него чем-то новым. Он спасал людей из расчёта, оказывал взаимные услуги, был полезен другим по настоянию своего Каге и регулярно придерживал двери для маленьких старушек, так что он не был таким уж несчастным человеком, но что-то настолько простое, как спросить, как у кого-то дела, просто потому, что он мог? Такое любая версия Хатаке Какаши не практиковала. — Йо! Югао-чан! — поприветствовал он её, что настолько поразило куноичи, что она опустила руки из защитного положения, повернувшись к нему. Он не знал, была ли эта долгая пауза вызвана простым удивлением или ей нужно было решить, как к нему обращаться. Она решила хладнокровно сказать: — Хатаке-семпай. Я даже не знала, что вам известно моё настоящее имя. — Зачем ты так, Югао-чан. У меня в течение многих лет был доступ к личным делам. У неё возникло пустое, невесёлое выражение. — Вам что-то нужно, семпай? — Разве я не могу поздороваться со старым товарищем по команде, не вызывая подозрений? — Можете притворяться безобидным сколько угодно, но не забывайте, что я знала вас раньше. Какаши позволил себе драматично поморщиться, хоть суровые черты лица Узуки и не смягчились. Это было непохоже на ту неё, которую он знал, хотя, честно говоря, было бы преувеличением думать, что он знал её хорошо. Хатаке Какаши познакомился с её уважительным отношением к работе, когда её впервые назначили к нему в отряд; время несколько умерило её нетерпеливую корректность, но она всегда была подобна военному искусству, которое практиковала. Прямолинейная, страстная, целеустремленная. Её кендзюцу и сенсорных навыков достаточно, чтобы её активно вербовали в АНБУ, где соотношение мужчин и женщин было примерно семнадцать к одному. Она родилась с талантом, который тщательно закалялся в детстве и отточился до редкой остроты за время работы в его команде. Он полагал, что с тех пор она только совершенствовалась. — Ма, ма, не будь такой, — сказал он, придвигаясь ближе, пока не посмотрел на тот же клочок неба, который привлек её внимание. Он не был уверен, что такого видели там другие люди, когда поднимали глаза, что привлекало их внимание — какую бы ложь он ни выдавал, он не наблюдал за луной, облаками или распускающимися цветами. Для него они были просто полезны. Он мог ориентироваться по ночному небу, читать погоду по облакам, выслеживать врага по примятой листве — ничто из этого само по себе не отвлекало его внимание в их бренном существовании настолько. Для такого ему нужны были другие миры в книгах, где он мог бы отринуть свою личность и увлечься чьим-то другим существованием, плавно перетекая сквозь препятствия к липко-сладкому финалу. Что бы Узуки обычно ни искала, когда смотрела на луну, сейчас она явно этого не находила. Он мог бы сделать разумное предположение о том, что нарушило её душевный покой. — Итак, что сказал Хаяте? Узуки вздрогнула, словно он ударил её тыльной стороной ладони. — Что-то вроде того, что мёртвые не должны быть цепями для живых? — Да как вы смеете… — начала она, но он невозмутимо продолжал: — Потому что именно это сказала мне Рин. Или, по крайней мере, именно это, по её словам, она хотела сказать мне в течение многих лет, хотя она также сказала мне, что гордится мной. Очевидно, она всё это время была уверена, что старый пёс может научиться новым трюкам. — Это… Ничего, что вы говорите мне это? Узуки — нет, он мог бы теперь думать о ней как о Югао-чан, ведь он больше не был её капитаном — осторожно спросила: — Вы никогда… никогда не говорите о своей первой команде. Не говорили о ней, — поправилась она. Он взглянул на неё, прочитав по языку её тела подозрение, которое она и не пыталась скрыть. Югао-чан не верила, что это не было рассчитанной уязвимостью, что он не пытался выманить у неё какую-то услугу, которую она не хотела бы оказывать. По-своему это было правдой. Какаши молчал, терпеливо ожидая, засунув руки в карманы, пока Югао-чан решала, что делать с тем, что он ей сказал. Она резко отвела от него взгляд, с каменным выражением уставившись на луну. Какаши задумчиво хмыкнул, удивлённый тем, насколько относительно безболезненным было признание. Отчасти это, вероятно, было исцелением, как рубцовая ткань, образовавшаяся на ране, наконец-то начинающей заживать; отчасти, вероятно, дело было в том, что Югао-чан держалась на идеальной эмоциональной дистанции. Он работал с ней много лет и поэтому доверял ей. Она была взрослой женщиной с хорошо развитым чувством собственного достоинства, крепко стоящей на ногах и уверенной в собственных силах, компетентной и влиятельной на работе. Баланс сил между ними был комфортным, и о каких бы тяжёлых вещах они ни говорили при лунном свете, они не сталкивались с ними в рабочее время. Югао-чан, должно быть, тоже так думала. — Вы правы, — признала она. Неохотно. — Хаяте сказал мне, что гордится мной. За то, как далеко я продвинулась в стилях владения двумя мечами, которыми занялась после… после его смерти, и за мою преданность своему оригинальному стилю. И что он тронут тем, как много значил для меня. Но он также сказал, что я слишком молода, чтобы горевать всю оставшуюся жизнь. Что вместо того, чтобы просто стремиться к совершенству в искусстве владения мечом, я должна также приложить усилия для достижения счастья. Он сказал, — у неё перехватило дыхание, — он сказал, что решил переродиться. У Хаяте не осталось семьи, за которой можно было бы присматривать. Только… только я. И… и он сказал, что он мне не нужен. Чёрт бы его побрал, — с силой пробормотала она, — потому что он знает, что я не могу упрекать его в этом. Он и так уже умирал, когда его убили. Вот почему он в первую очередь был проктором на экзамене. Ему больше не давали миссий вне деревни. Какаши не был удивлён этим признанием: Гекко Хаяте бродил по деревне с этим ужасным кашлем и выглядел неважно в течение многих лет, что означало, что это было нечто такое, чего ниндзя-медик не мог вылечить. — Так что меня бросил мертвец, Хатаке-семпай, — с горечью сказала Югао-чан. — Это удовлетворяет ваше любопытство? Если бы Югао-чан была Сакурой, это был бы подходящий момент для ободряющего похлопывания по голове. Он не был уверен, что Югао-чан не попыталась бы отделить его кисть от запястья. Вместо этого он поделился с ней собственным секретом, хотя его предложение было продиктовано эгоистическими мотивами. Из всех файлов, которые он прочитал, был один, который он так и не набрался смелости открыть, а теперь, вероятно, было уже слишком поздно. — Кстати о временах, когда я не говорил о своей первой команде, а вы не задавали вопросов: ты когда-нибудь получала доступ к файлам о попытке извлечения тела Учиха Обито?-х-
Сакура переживала кошмар со смирением человека, которому они часто снились. В этом Хокаге не остановилась на гендзюцу. Вместо этого, едва она обнаружила печать, она дала Сакуре достаточно носителей печати для ниндзюцу, и эта Сакура — эта Сакура выбрала огонь. Она никогда не видела ничего подобного огню, который обрушило её сновиденческое «я» — столько жара, что искривился сам воздух, превратив его в вихрь, ревущий со звуком, заглушающим мысли. Гордые башни, которые она знала по фотографиям с камер наблюдения, искривились и рухнули, когда огонь, ставший самостоятельным, унёс предсмертные звуки целого населения и закрутил их в небо, где разогнал облака. Длинное гибкое тело Сакуры трепали созданные ею ветры, розовая грива, покрывавшая всю её длину, развевалась подобно знамени. Полупрозрачные внутренние веки позволяли ей не отводить взгляд даже на мгновение, и ей показалось, что она начала видеть формирующиеся в мареве жара очертания. Сакура так и не поняла, что это было. Её будильник пискнул, и она резко проснулась, мгновенно почувствовав дискомфорт, так как её тело было покрыто липким холодным потом, а сверху наваливалось слишком много пушистых тел, чтобы тепло рассеялось. Сакура поднялась и сбросила с себя животных, большинство из которых просто переместились в оставленное после неё тёплое место. Судай просто растекся по той части подушки, которую позволял ей занимать, и его самодовольные глаза слабо поблескивали в полутёмной комнате. Сакура прошлепала в ванную, мельком взглянув на Какаши-семпая, который пришёл ночью необычно поздно. Она предполагала, что он «проспит» их встречу, но такое было излишне. Хотя и сработало — она не собиралась его беспокоить. Она пока не стала утруждать себя принятием душа, просто воспользовалась удобствами, почистила зубы, убрала волосы с лица и надела спортивную форму. — Готовы идти на улицу? — прошептала она, выходя, и комната тут же тихо закипела вокруг её голеней. Она остановилась только чтобы забрать свой подсумок, ждавший её рядом с футоном. Судай сделал снисходительное движение хвостом, которое могло означать прощальный жест. Группа стала ещё более шумной почти в тот же момент, когда за ними закрылась дверь, хотя внутри послушно разговаривали тихо. В течение последних недель их прогулки ограничивала необходимость, так что нинкены были буйными и, по-видимому, невосприимчивыми к тому, что вызывают у людей тревожность, носясь по улицам. Щебень превратился в полосу препятствий, и они старались превзойти друг друга, игриво пытаясь подставить подножку друг другу — и Сакуре, — когда пробирались мимо нескольких контрольно-пропускных пунктов к памятнику Каге. Вероятно, это было злоупотребление пропуском, который ей выдали на время её миссии, но Сакура хотела попрощаться со своей деревней должным образом. Наблюдать, как первые лучи рассвета разливаются над горизонтом, и ждать, когда решительный дух её народа пробудит его к новому дню, когда они смогут извлечь максимум пользы из того, что у них есть. Это сильно напомнило ей Волну, только она уже давно преодолела отвращение той маленькой девочки — вместо этого увидела теплоту открытой доброты, которую обе деревни приняли перед лицом невзгод. Она не стала бы притворяться, что от её взора не было скрыто маленьких тёмных уголков. Для такого количества людей невозможно, чтобы все они были хорошими по своей сути, но существовало достаточно людей, активно стремящихся быть хорошими, и это более чем уравновешивало тех, кто усердно занимался обеспечением собственных интересов. Сакура восхищалась ими, этими людьми, которые изо дня в день, без каких-либо приказов, практиковали то, что она привыкла считать добротой. Устраиваясь поудобнее на волосах Второго Хокаге между крепко прижатых к ней тёплых тел, Сакура злорадно призвала Судая, который завопил: — Отпусти меня, ты!.. — Тише, — сказала она ему, прижимая его к груди. — У нас тут особый момент. Недовольно порезав немного, он вынужденно сказал: — Ладно. Если так уж надо. — Когда эта война закончится, — тихо произнесла она, когда затянутое тучами небо начало озаряться разноцветными полосами, — вернёмся в Волну. — Есть какая-то особая причина? — спросил Паккун. — Иногда хочется, чтобы напомнили, что ты помогаешь создавать что-то — сообщества, — а не только разрушать. — А ещё Волна была для неё началом, местом многих открытий, и вернуться было бы немного похоже на то, чтобы пройти полный круг. — Тогда так и сделаем, — покладисто сказал маленький мопс, на том и порешили.-х-
Сакура проверила своё снаряжение накануне вечером, так что в то утро ей оставалось только принять душ и одеться. Нехватка времени означала, что они уйдут сразу после завтрака, поэтому она была не в штатском. Шиноби в полной униформе стали совершенно непримечательным зрелищем после разрушения деревни, хотя униформа Конохагакуре обычно выглядела не совсем так. Даже с опущенным капюшоном и маской, запечатанной в свиток, её новая униформа придавала смотрящему на неё из зеркала отражению мрачный вид. Суровый. Смертоносный. Она заплела волосы в косу, прежде чем заколоть их, а затем приложила все усилия, чтобы намертво закрепить их с помощью средства. Сакура ненавидела, когда завитки распускались и прилипали к лицу под маской. Даже у чакры имелись ограничения, когда дело касалось пота, так что с поднятым капюшоном она ожидала, что её волосы будут выглядеть так, будто она купалась, когда придёт время их распустить. Пробежавшись пальцами по снаряжению, в последний раз проверяя, всё ли на месте и надежно закреплено, Сакура посмотрела на всё ещё спящего Какаши-семпая и решила, что оставит спящих собак в покое. Хотя некоторым ресторанам удалось вновь открыться в виде продуктовых лавок под открытым небом, Саске находился под домашним арестом, что ограничивало их возможности квартирой, которую он в настоящее время делил с братом. В быстро построенных многоквартирных домах, в которых сейчас проживали шиноби Конохи, было определённое бездушное сходство — коридор, который вёл в эту квартиру, вполне мог быть тем же самым, который она только что покинула. Сакура быстро постучала в дверь костяшками пальцев. Её открыл Саске, задержавшись в проёме достаточно надолго, чтобы она подумала, что они вот-вот начнут завтрак с очередного спора. Но, пока он изучал её, было в выражении его лица что-то другое. Что-то более мягкое в уголках глаз и рта. — Что ж, можешь войти, — пригласил он. — Этот идиот уже здесь. Да, он был там, и, похоже, он снова стал выше, чем когда Сакура видела его в последний раз, хотя трудно было сказать, учитывая то, как он растянулся рядом со столом. — Сакура-чан! — воскликнул Наруто, вскакивая, чтобы поприветствовать её. — Что на тебе надето? — спросил он, бесцеремонно заключая её в объятия. Слишком сбитая с толку его внезапной близостью, чтобы ответить на жест — она не помнила, чтобы они обнимались в последний раз, когда она его видела, — Сакура только осторожно похлопала его по локтям, прежде чем высвободиться из его объятий. — Униформа, — ответила она. — А как насчёт тебя? Кто-то наконец уговорил тебя сжечь этот спортивный костюм? Наруто рассмеялся, смущённо потирая затылок. — Один из моих сокомандников заметил, что он выглядел, возможно, непрофессионально, и если я хочу, чтобы меня воспринимали всерьёз, возможно, мне следует перестать одеваться так, как будто мне двенадцать. Несмотря на бурное приветствие, Наруто ощущался по-другому, когда снова уселся за стол. Словно в нём появилось равновесие, которое раньше отсутствовало, точно кто-то наконец-то подпилил края его маниакальной энергии. Она задавалась вопросом, были ли это плоды тренировок в искусстве Мудреца или просто тот факт, что в течение этого короткого часа все члены Седьмой команды будут находиться под одной крышей без явных планов убить друг друга. — Почему мы обнимаемся? — затем она спросила: — А Саске ты обнимал? Потому что ты не выглядишь раненым. — Итачи наблюдал, — проворчал Саске, занимая своё место за столом. Наруто улыбался им обоим. — Я скучал по этому, — сказал он. — Несмотря на то, что прошло так много времени, что кажется, будто это была другая жизнь, и, возможно, мы почти разные люди, я всё ещё… Затем он покачал головой, отказываясь от поиска правильных слов, чтобы выразиться, но то, что он намеревался сказать, было очевидно. Он был рад, что его команда была дома. — Не хватает только Какаши-сенсея, но, честно говоря, так даже больше похоже на воссоединение, если он опаздывает, — сказал Наруто. — Он спал, когда я выходила из квартиры, — отозвалась Сакура, рассматривая стол как потенциальное поле битвы, и решила занять один из узких концов, поскольку Наруто и Саске претендовали на длинные сторону и занимали больше места, чем было вежливо в таком маленьком пространстве, хотя прежде чем сесть, она собиралась посмотреть, не нужно ли Итачи помочь на кухне. — Где твоя команда? Я думала, они должны были быть здесь. — Планы изменились, — грубовато объяснил Саске. Сакура задумчиво хмыкнула, затем совершила очень короткую вылазку на кухню, где Итачи снова отправил её ждать за столом. Она аккуратно устроилась на одном из дзабутонов и окинула взглядом двух парней — теперь уже почти мужчин, как она предположила, — которые делили с ней пространство. Саске больше не носил свою одежду времён, проведённых с Орочимару, хотя он также не принял униформу Конохагакуре. Что касается Наруто, его волосы были длиннее, чем она когда-либо видела — стрижка, вероятно, не была приоритетом во время обучения искусству Мудреца, — и когда половое созревание начало заострять очертания лица, которое ранее имело детскую округлость, она увидела призрак его отца. Заметив, что она смотрит, Наруто улыбнулся ей. — Итак, — повелительно протянул он, — я слышал, ты встречаешься с братом Саске. — …ты узнал, что Учиха Итачи жив и всё это время был двойным агентом, и ты концентрируешь внимание на том, что мы встречаемся? Как ты вообще об этом узнал? — У извращённого мудреца свои приоритеты, а ещё именно с ним он вводил меня в курс дела, — бойко ответил Наруто. Сакура пробормотала: — Я удивлена, что он не сказал тебе, что у нас лишь командный завтрак, и не отпустил, ничего не сообщив. — Ну, он сказал, что это бабуля рассказала ему, что есть несколько сюрпризов и что, возможно, им следует рассказать мне о них, прежде чем мы с этим мудаком нанесём больше ущерба имуществу, чем сейчас нужно Конохагакуре. Саске коротко усмехнулся Наруто. — Раз тебе не удалось затащить меня обратно, значит ли это, что ты теперь не можешь быть Хокаге? Я смутно припоминаю речь на этот счёт. Когда-то Наруто нанёс бы ответный удар — сначала словами, а вскоре после этого и кулаками. Но этот новый, повзрослевший Наруто лишь покачал головой, глядя на Саске. — Думаю, нет, — он печально усмехнулся. — Но, может, это и к лучшему. Видели, сколько возни с бумажками у Хокаге? А составление бюджета? В Академии нам говорят, что Хокаге — сильнейший шиноби, лидер, на которого все равняются, но всё, о чём они не сказали, — это очень веские причины — а не провал в возвращении твоей жалкой задницы, — по которым я больше не стремлюсь к этому. Мне не нужен титул, чтобы все признали мою силу. Если уж на то пошло, я думаю… думаю, я бы хотел стать учителем, проработав ещё несколько лет в этой области, — задумчиво произнёс Наруто. — Делать для других то, что Ирука-сенсей сделал для меня. В конце концов, в чём я действительно хорош, так это в том, что верю в людей. — Это на самом деле… действительно хороший анализ твоих навыков и амбиций, — сказала Сакура. — Ну, обучение искусству Мудрецов, может, и звучит роскошно, но это не просто технические навыки. В основном это мышление. Способ видеть мир. А ты не сможешь понять мир и все силы в нём, если не поймёшь самого себя. Сакура сказала себе, что когда-нибудь ей придётся перестать удивляться Наруто. Он больше не был тем крикливым мальчуганом из Академии, так же как и она — той девочкой, весь мир которой вращался вокруг Саске. Что касается Саске... что ж, будет видно.-х-
Никто не умер во время их завтрака, и хотя между ними всё ещё сохранялась значительная напряжённость, Сакура чувствовала, что были сделаны маленькие, неуверенные шаги к… чему-то. Она по-прежнему не доверила бы Саске даже присматривать за её котом, но они больше не были сердитыми детьми. Сакура могла и станет сотрудничать с ним, независимо от своих чувств, до тех пор, пока этого требовала от неё деревня — таковы были тяготы взрослой жизни, чьи долгожданные свободы были в значительной степени иллюзиями. Это сделало её немного задумчивой и интроспективной, а также немного смелой, хотя последнее, возможно, было результатом войны, которая надвигалась так масштабно, что она не видела будущего за её пределами. — Я собираюсь поцеловать тебя, потому что было бы стыдно не поцеловать тебя хотя бы раз, — сказала она, скользя ладонями вниз по предплечьям Итачи, переплетая его пальцы со своими, и использовала эту точку соприкосновения, чтобы мягко прижать его к стене его многоквартирного дома, где они по большей части были вне поля зрения. — Но, Итачи?.. — Да? — спросил он, ожидая с выражением бесконечного терпения на лице и румянцем, залившим кончики ушей. — Я думаю… думаю, что прежде всего хочу, чтобы меня выбрали, — тихо призналась она. — От всего сердца. Безоговорочно. Я думаю, что заслуживаю этого. И считаю, что ты заслуживаешь того же. Я не выдвигаю это в качестве ультиматума, потому что это было бы некрасиво сделать перед тем, как отправиться туда, откуда я, возможно, никогда не вернусь, но я хочу это сказать. Если мы не можем быть таковыми друг для друга, тогда… — Тогда нам нужно искать в другом месте, — закончил он за неё. — М-хм… Извини, что решила сказать это сейчас. Но… думаю, так мне будет легче это принять. И я не хочу этого делать. И лишь сейчас я не побоялась сказать это. Так что это должно было быть сказано. — Я понимаю, — тихо ответил Итачи, склонив голову так, что их лбы соприкоснулись. — Я хочу, чтобы ты могла сказать мне, что посчитаешь нужным, без страха, — произнёс он. — Я в этом не силен, но я достаточно разбираюсь в отношениях, чтобы понимать, что обычно их портит то, о чём люди не говорят. И, — и тут в его голосе снова зазвучал юмор, — несмотря на распространённое мнение, Шаринган на самом деле не позволяет мне читать мысли. Я… — тут он заколебался, — не знаю, могу ли я свободно дать такое обещание в данный момент. Саске всё ещё… Я подумаю над этим, — пообещал он. — И если это то, чего я не могу тебе дать, то когда мы покончим с тем, что должно быть сделано, я отпущу тебя на свободу. Даже когда хочу солгать и прижать тебя к себе. Так что, может, сейчас ты меня поцелуешь? Так она и сделала.