Убей своих героев

способность выносить невыносимое, оставаясь спокойным, терпеливым и стойким.

      Сакуре снились кошмары, подобные этому, после моста — иногда это она горела, а не тот мужчина. К тому времени, когда она познакомилась с Годзэн-сан, они случались у неё реже, но старуха позаботилась о том, чтобы она с мучительной ясностью осознала, на что именно похож огонь.       Нечто гораздо худшее, чем пожар, часто обманчивое из-за явной травмы, которая могла проявиться через несколько минут или часов после столкновений, когда жертва не была затронута видимым пламенем. Это могло даже вызвать своего рода состояние бреда, когда человек мог вообще не чувствовать боли и продолжать жить, убеждённый, что с ним всё в порядке и всё будет хорошо.       Даже боль чувствовалась, разум был готов вытерпеть ровно столько, сколько нужно, прежде чем человека охватит шок и душа покинет тело. Именно это делало гендзюцу таким опасным: Сакура могла убедить разум, что тело испытывает такие сильные муки, что могла убивать, даже не прикасаясь к человеку.       Шаринган же мог заманить разум в ловушку цикла, который даже шок не мог прервать, пока не завершится дзюцу.       Сакура никогда не была в Цукуёми, однако думала, что это может быть именно так.       Или, по крайней мере, так ей казалось из-за фрагментов ощущений, который были сейчас для неё всем. Она могла бы закричать, если бы только не задохнулась от внезапной боли и её мышцы не напряглись, словно в смеси кислот присутствовал какой-то нейротоксин, который пытался её растворить.       Возможно, до битвы она чувствовала себя мрачно равнодушной перед возможностью смерти, но когда столкнулась с этим… Она не хотела умирать. Не так, как сейчас. Не тогда, когда то, ради чего она жила всё это время, было почти у неё в руках.       Зецу мог попытаться поглотить её, но, возможно, ей удастся сожрать его первой.       Годзэн-сан предупреждала её никогда не блокировать свою собственную боль гендзюцу, потому что, сделав это один раз, она будет делать это снова, и снова, и снова, пока без этого не сможет выносить даже незначительную боль.       Поэтому Сакура попыталась собрать себя по крупицам и обратить разум вовнутрь, подальше от физической боли, и ей это вроде как удалось, хотя она чуть не потерялась в этом, когда визуализация её внутреннего ландшафта показала, что её чакропути подобны пересохшим рекам, в которые вторглись корни мангровых деревьев.       Море, в котором покоилась жемчужина в её даньтяне, оставалось свободным от влияния Зецу, и она обвилась вокруг неё, как будто её сознание могло стать стенами города для защиты от осады.       Она запустила вращение жемчужины, втягивая природную чакру с большей скоростью и силой, чем делала это с первых дней экспериментов с наложением печати.       Сколько воды требуется, чтобы образовалось море? Сакура была более чем готова узнать ответ.       Даже если это причиняло боль.       В конце концов, ещё немного боли, когда она уже переполнена ею, ничего не значило. Она не знала, было ли это специально, или же её, как добычу, было немного трудно жевать.       Сакура вполне могла разорвать себе чакроканалы из-за нерегулируемого притока природной энергии, чего и должна избегать Печать Ложного Мудреца, но после манипуляций с печатью Ооцуцуки Кагуи их печать вызвала регенерацию, обычно наблюдаемую только у джинчурики.       Сакура ставила всё на одну вещь: если бы она смогла собрать достаточно энергии, печать бы регенерировала, даже когда разрушалась.       Ей пришлось бороться, чтобы сделать это — её тело получало столько травм, что чакра постоянно вытекала, чтобы поддерживать в ней жизнь, — но с рёвом, от которого порвались её челюстные связки, чакра начала поступать внутрь, словно она открылась в яме на дне того моря и всех рек, которые не могли утолить бесконечный голод.       Что-то распалось перед её глазами, и внезапно чакра, которую она визуализировала в своём внутреннем пространстве, стала материальной, и всё предстало в различной силы свете и цвете.       Теперь у Сакуры хватало сил и свободы, чтобы испытывать сильную тошноту: её колени подкашивались, пока ее рвало; пот и что-то кисло пахнущее шипело, испаряясь с её кожи. Кости в её предплечьях хрустнули там, где удерживали её вес, и теперь она действительно закричала, потому что ей показалось, что её кости или, может, костный мозг в них превратился в живое существо, которое пыталось вырваться наружу.       Сакура тогда потеряла счёт времени — вероятно, не впервые, но это был первый раз, когда она осознала это — и, лежа почти в собственной рвоте, пришла в себя с единственной мыслью, которая, вероятно, была неправильной в результате тошноты и дезориентации. Она неуверенно поднялась на колени, опустив голову, тупо глядя вниз на предметы, наполненные опалесцирующей чакрой.       Её руки, дрожа, сомкнулись на рукоятях двух мечей, созданных из драконьей кости, страданий и чакры, связывающей всё сущее. Но её физическая сила быстро возвращалась, и Сакура заставила себя подняться на ноги с мрачной решимостью.       Она не могла по-настоящему разглядеть, как они выглядели — без физического освещения это было не то зрелище, — тем не менее она могла разглядеть их форму, и они были длиннее, чем её ножи.       Повернув голову туда, где чакра — гнилостно-зелёная — была туго завязана поверх почвы, поймавшей её в ловушку, она приготовилась пробить барьер, и ей пришлось прищуриться от внезапного потока света, который так же быстро исчез.       Это был Гаара, с бледным от усилий лицом, покрытым капельками пота, тяжело дышащий и опустивший руки.       Сакуре не приходило в голову — даже когда её мысли были самыми отчаянными и бессвязными — надеяться, что кто-то придёт за ней до того, как она либо спасётся сама, либо нет.       Казекаге окружала аура сдержанности в те несколько раз, когда она встречала его взрослым, однако сейчас он поразил её больше всего: он казался самым живым и энергичным, каким она когда-либо его видела. За прошедшие годы он отрастил волосы, нижняя часть которых была распущена до ключиц, а большая часть верхней — собрана в двойной хвост, что смутное напоминало самурая, а зачёсанная набок чёлка обрамляла его яркую татуировку.       Он окинул её взглядом от кончиков рогов до пальцев ног, и улыбка облегчения, казалось, на мгновение изменила весь его облик, прежде чем он наклонил голову, и его внимание — и внимание Сакуры — вернулось к Зецу.       Теперь он выглядел почти как человек, если не обращать внимания на то, что его руки были словно кошмарными когтями духа-хранителя какого-то священного дерева, и на похожие на шипы рога, торчащие прямо перед линией роста волос. Неджи сражался с ним, пока Сай сдерживал армию белых Зецу. Руки Хьюга двигались с ловкостью музыканта, но гораздо быстрее, чем любой гражданский мог уследить взглядом.       С её новым ви́дением стало ясно, что он мог успешно атаковать врага, но не мог навсегда запечатать тенкецу, и было лишь вопросом времени, когда он устанет. Сакура метнулась в его сторону, обнажив новые клыки, и на мгновение подумала, что они могут переломить ситуацию.       Это было до того, как Зецу заметил её.       И прежде чем она как следует сосредоточилась на нём.       — Этот третий глаз… Ты им смотришь? — требовательно спросил он её. Или, скорее, богиню, стоящую за печатью. — Я знал, что этот мелкий и хаотичный мир, который ты оставила в наследство, не породит шестерых мудрецов одновременно ни при каких обстоятельствах, кроме тех, которые ты устроила. Боишься? Чувствуешь вину? Так и должно быть. Это твоя вина, — выдохнул он, отводя в сторону тянущиеся руки Неджи.       Сакура заняла боевую стойку чуть в стороне от их схватки, ожидая, чтобы поймать ритм прекрасного танца Неджи, прежде чем рискнуть нарушить его — она достаточно знала о стиле Мягкий Кулак Хьюга со времён работы напарником Тацуо, чтобы понимать, что дело не столько в силе, сколько в плавности. Сражаться на чьей-то стороне — это нечто большее, чем просто бросаться в атаку всякий раз, когда снова можешь встать. Это также связано с пониманием и доверием. И возможно, если вы сражаетесь против одного противника, который хочет поговорить, обмениваясь ударами, с ведением некоторой психологической войны, не вставая при том на пути.       Поэтому она возразила:       — С чего бы ей смотреть? Ей противно даже видеть тебя.       Зецу свёл брови в ярости и выдернул землю у них из-под ног, заставив Неджи инстинктивно распахнуть крылья, чтобы не упасть. Сакура метнулась к Зецу, когда тот бросился вперёд, чтобы воспользоваться этой долей секунды сопротивления воздуха, и на этот раз её клинок не разлетелся вдребезги — он рассёк его руку в локте, как лист стали, подхваченный ураганом, рассекает молодое деревце.       Сакура воспользовалась преимуществом, когда его рука упала, и на мгновение решила, что у неё есть шанс, даже когда из обрубка начали прорастать толстые, похожие на мышцы корни. Она была в некотором роде в невыгодном положении с обычными движениями, потому что ей не с чем было произвести технику замены — ничего не было подвешено в воздухе, — а её мечи, хоть и могли служить якорями, не были сбалансированы или сформированы таким образом, чтобы правильно лететь при броске. У них был небольшой изгиб, как у костей, из которых они и были созданы.       Но когда она ходила по небу, любое место, где бы они только ни пожелала, могло стать твёрдой почвой под любым углом, и Сакура взлетела над его плечом, подтянула ноги, изогнулась всем телом и нашла опору, стоя лицом вниз, к земле. Она бросилась на него, но уклонилась, собираясь отрубить ему голову, поэтому она манипулировала воздухом и оттолкнулась от него, направляя свои клинки в его сторону.       Он отразил их ладонью, не позволив режущему краю лезвия поранить кожу, используя тот же принцип, что и в стиле Мягкого Кулака — используя мягкость, чтобы одолеть жёсткость.       Сакура и мечи учились друг у друга в этой битве, и каждый удар был бы чище, эффективнее, смертоноснее, если бы она не услышала — и этого слова было недостаточно, чтобы описать то, как это отозвалось в её чувствах, — влажное бульканье, заставившее её опустить взгляд.       Земля опустилась всего на полметра, и этого оказалось достаточно, чтобы при взмахе крыльев ноги Неджи ненадолго коснулись земли. Рука, которую отрубила Сакура, пустила корни в этой пропитанной чакрой почве и сначала зацепила его ногу, проросла по его телу, а затем пронзила его грудную клетку пятью кончиками, похожими на копья. Весь этот нарост выглядел почти как рука, которая сжималась, проталкиваясь глубже в органы Неджи.       Его губы уже покрылись белой пеной.       Во мгновение ока Сакура оказалась рядом с ним и стала вырывать всё это с корнем. Её руки выпустили мечи, и те упали всего на мгновение, а затем задрожали и исчезли, превратившись в яркие татуировки вдоль её предплечий. Одну руку Сакура прижала к его влажной коже, а другую сомкнула над наростами.       Сакура полагалась на свою способность передачи чакры, если он не сможет собрать достаточно, чтобы восстановиться самостоятельно. Если это не сработает, что ж… Она не ниндзя-медик, не в том смысле, что её обучали полевой медицине должным образом, и, возможно, она смогла бы стабилизировать его состояние на какой-то краткий период, но битва была столь изнурительной, что Сакура сомневалась, что сможет спасти его.       Она попыталась выжечь из Неджи все соки, как делала это для себя, и чувствовала, как он изо всех сил пытается помочь ей, но в то время как Сакура тренировалась в такого рода манипуляциях с чакрой в период, когда они с Саем накладывали слои первой печати, Неджи и остальные из Племени Призраков переживали это в большей степени как превращение джинчурики в безгласного демона и в меньшей — как превращение в кого-то вроде истинного Мудреца.       Вводя чакру в связь между ними, Сакура ощутила, как затрепетала жизненная сила Неджи, когда корни внутри него стали пожирать энергию, поддерживающую его жизнь.       Она начала вырывать их физически, и ей пришлось почти прижать Неджи к себе одной рукой, чтобы он не бился, когда она это делала. Они сидели на корточках на тонком, плотном слое её чакры в воздухе, и его спина прижималась к внутренней стороне её колена.       Гаара и Сай прикрывали их, и Зецу пытался пробиться сквозь чернила и песок: Сай использовал свой опыт борьбы с Ангелом Аме и скрыл чернила внутри техники Гаары, позволяя ему атаковать с неожиданных углов, но у них было столько же проблем, сколько и у Сакуры с её ножами.       Сакура уже вырвала несколько корней, когда почувствовала, что жизненная сила Неджи начинает угрожающе угасать, и приняла мгновенное решение рискнуть его жизнью так же, как рисковала собственной. Его контроль — контроль всего Племени Призраков — был экстраординарным, и Сакура действительно верила, что он сможет пережить вливание.       Уложив его, она положила одну ладонь на его даньтянь, а другую — ему на лоб и снова начала активно вытягивать энергию из окружающего мира, пока та не обвилась вокруг её тела густыми белыми потоками, которые закружились вокруг её рук и нырнули в чакросистему под её руками, уже захваченную этой гнилой зелёной чакрой. Это превратилось в битву между двумя вторгшимися силами, и она была так занята наблюдением за признаками того, что магниево-огненная вспышка её чакры не повредила Неджи, что пропустила момент, когда к её собственной присоединилась живая зелёная.       Она заметила эту чакру только когда увидела, что корни усыхают, и к тому времени стало слишком поздно принимать какие-либо решения по этому поводу, потому что тело под руками задвигалось, словно Неджи делал глубокий вдох. Но это был уже не Неджи. У мужчины, который смотрел на неё снизу вверх из-под густых ресниц, были такие же светлые глаза, но форма его лица слегка отличалась: оно напомнило ей Гаару формой челюсти, хотя, возможно, это из-за густой подводки или татуировки вокруг его глаз она сразу же вспомнила о Казекаге. У не-Неджи были рога у линии роста волос, как у Зецу, за исключением того, что его рога были немного длиннее и слегка выступали вперёд, а затем загибались назад. У него были длинные волосы и кожа точно такого же оттенка, как та, которую Зецу нарастил заново после того, как они удалили тёмную плоть.       Сакура осторожно отодвинулась, когда он сел, неуверенная в том, стоит ли предпринимать что-либо с тем, как эта чакра покрыла чакру Неджи. Вероятно, он прочитал беспокойство на её лице, потому что сказал:       — Не волнуйся. Я не причиню своему сосуду вреда. Я верну его вам полностью восстановленным из чакры моего брата.       — Брата? — спросила Сакура, поднимаясь вместе с ним, слегка взмахнув хвостом в волнении.       — Хагоромо. Того, с кем вы сражаетесь, — того, чья чакра заживо пожирала твоего спутника.       Сакура мгновение тупо смотрела на него.       — Ооцуцуки Хагоромо? Мудрец Шести путей? Это… нет, это невозможно.       — Ты не знала?       — Нет, я думала… я знала… или мне казалось, что знаю… что он был тем, кого имела в виду Кагуя, когда делала загадочные намёки на «того, кто грызет корни дерева», но… почему…       У незнакомца был серьёзный и очень суровый вид, но при этих словах он, казалось, немного смягчился, хотя и не улыбнулся должным образом.       — Когда-то Кагуя-сама лучше умела объяснять, но её долгое одиночество и события, которые ему предшествовали, сделали её неспособной ко взаимодействию с другими. Я заглядываю к ней время от времени, но она всегда спит. Я буду краток, чтобы мы могли присоединиться к твоим товарищам, но ты должна знать, с чем вы боретесь, если Кагуя-сама ничего не сказала, когда коснулась вашей судьбы, — произнёс он быстро, но чётко, — и за что вы боретесь. Я Ооцуцуки Хамура, и когда-то, для смертных очень давно, Ооцуцуки Кагуя была моей невесткой в охваченной войной стране. Она была блестящим стратегом и тактиком, который больше всего на свете хотел положить конец боевым действиям. Война всегда истончала завесу между мирами, а это была такая война, что в обоих мирах росло дерево с волшебными плодами — сегодня вы называете содержащуюся в нем энергию чакрой, но в моё время это была сила, доступ к которой имели только боги и духи. Кагуя-сама являлась человеком неугомонной энергии и часто совершала долгие прогулки по незнакомым местам, чтобы очистить разум и встретить следующую битву с той отстранённой ясностью, которая делает по-настоящему хороших генералов, — и именно во время одной из таких прогулок она обнаружила это дерево. Она съела плод, даже семена, и сила поселилась в ней. Она уже была могущественна умом, но эта сила придала ей физическую мощь, сделавшую её сильнее любого нормального человека, и дала ей глаза, которые могли видеть энергию вещей, — при этих словах он сделал жест в сторону собственных глаз. — Слишком большая сила, а она была слишком неопытна, чтобы та полностью усвоилась в её теле. В конце концов, сила распространилось бы по всему известному миру, но в ту первую ночь после того, как она съела плод, интимный контакт моего брата с этой человеческой богиней дал ему его собственную силу — силу, неуловимо отличающуюся от её. Она обратила своё внимание на поле битвы на благо народа, а он обратил своё внимание на собственное самосовершенствование. Пока она умиротворяла мир, он набирался знаний, силы и неудовлетворённости, потому что считал этого недостаточным. Поэтому он отыскал дерево, на котором росли плоды, и съел корни, словно женьшень или какую-то другую чудесную лекарственную траву. Тогда его глаза изменились, образовав эти кольца, подобные кольцам древесного ствола, и его сила глубоко укоренилась в нём и превратилась в подавляющую, но он по-прежнему оставался сосредоточенным только на своём пути — и пути своих сыновей, которых взял с собой в уединение, когда закончил свою первую практику за закрытыми дверями и счёл их взрослыми. Возможно, он хотел накопить достаточно силы, чтобы положить конец всем сражениям сразу, без той утомительной, изнуряющей работы, которую проделала Кагуя-сама, чтобы добиться спокойствия. Но где-то на этом пути он начал сбиваться. К тому времени, когда мои племянники стали взрослыми, соперничая друг с другом вплоть до убийства, несмотря на то, что они воспитывались почти исключительно под его опекой, он снова стал недоволен собственной властью и природой мира. Сначала он начал просто обвинять Кагую, а потом и вовсе отвернулся от неё. Спустя тысячу лет после того, что произошло в тот мрачный день, Цукиёми-сама удостоила меня аудиенции и рассказала, что он знала о случившемся: Кагуя-сама уже была близка к вознесению, её время в мире смертных почти подошло к концу, когда Хагоромо попытался забрать её силу себе. Несмотря на то, что он стал почти чужим для нас обоих, это разбило ей сердце — и разрушило её самую крепкую связь с этим царством. Она покинула его, начав свою долгую и горькую самоизоляцию в белом безмолвии пустынных равнин Цукиёми-сама, и он сказал людям, что запечатал демона, который украл бы их силу, если бы она осталась. Люди всегда были склонны думать о ней самое худшее, — пробормотал Хамура с отстранённым выражением в глазах. — Они поверили ему. Несмотря на то, что она дала им то, чем они так гордились, её поносили как чудовище, а он стал героем на века. Не напомнить ли нам ему о реальной истории мира? — спросил он.       Всё это раскрылось столь быстро, что у Сакуры не хватало времени или эмоций, кроме тревожной потребности вернуться к своим товарищам по команде, чтобы отреагировать на это откровение — ей было достаточно того, что казалось, будто этот Хамура, как и Кагуя, намеревался помочь им.       В любом случае, она не могла ничего из этого проверить.       Но если бы ей пришлось служить богине до конца этого воплощения, Сакура бы скорее поверила, что она хорошая.       Обхватив руками локти и проведя ими по всей длине предплечья, Сакура обнажила мечи и в качестве ответа перенеслась обратно к Зе… Нет. К Хагоромо.