Когда цветёт вишня

— Вороне где-то бог послал кусочек сыра. На ель Ворона взгромоздясь, позавтракать уж было спокойно собралась… — Мне до спокойствия как до вершины горы пешком. Умолкни уже. — Да призадумалась, а сыр во рту держала… — Ты понимаешь значение слова «умолкни»? — На ту беду лиса близёхонько бежала… — Ну, а потом катилась и кричала, ведь умный Ворон ту столкнул и сыр не выпустил, — Чуя резко обернулся и сверкнул синими глазами, как злой кот, подойдя ближе и ткнув Осаму пальцем в грудь. — Так, с переломом, и была плутовка такова. И Ворон воплотит идею в правду, коль Лис будет болтать, шагая рядом. — Я и не знал, что ты с ходу можешь выпалить что-то рифмованное и логичное, — Лис тянет улыбку. — Не думал, что при подъёме в гору ты вообще способен на… — Я способен на то, чтобы спустить тебя с горы пинком под твои хвосты, — перебил тенгу. — Ты сам за мной увязался, так что будь так добр захлопнуть говорилку. — И угрожает мне подбитая птица, которая даже сейчас опирается на палку? Чуя не ответил. Он действительно сломал одну из крепких веток в лесу, чтобы идти с ней вверх — ну, как сломал, он попытался, повиснув на ней и скрипя несчастной ветвью, поэтому Лису тоже пришлось на ней повиснуть, чтобы помочь отломать. Из-за этого нужно было задержаться у самого подножия, пока Ворон очищал ветку от маленьких сучьев и листьев и стачивал низ о камни, чтобы та не была кривой и слишком тонкой, потому и солнце уже успело взойти, освещая путь. Вверху гор виднелся утренний туман, белый, просвечиваемый золотыми лучами, оттого поблёскивающий светлой желтизной, и было ощущение, будто на самой верхушке лежит позолочённая драгоценной пылью вата. Этот плотный туман наверняка влажный и холодный, но до него идти точно несколько часов подряд — а кто знает, сколько идти сквозь него до самой вышины? Пожалуй, Ворон знает, но упорно молчит. Если он так уверен, что доберётся до своего вороньего гнезда, не поев и не выспавшись, то будь так, как он задумал. Лис заодно и посмотрит, насколько тенгу честен с самим собой, и обязательно съязвит про излишнюю самоуверенность — именно она доведёт тенгу до тошноты от голода. Дазай уже заранее сказал, что Чуя издалека сойдёт за святого старца, поднимающегося к самим Богам со своей палочкой и ангельскими крыльями за плечами по освещённой солнцем тропе. Горная тропа только сначала ровная. Подножье горы, не крутое и не обрывистое, идёт зелёными холмами до самых скал, постепенно поднимаясь всё выше и выше, становясь круче и круче, обрастая голыми камнями и теряя растительность. Лес с высоты казался сплошным тёмно-зелёным полотном, даже рек, озёр и болот не было видно под переплетением крон — неудивительно, что Вороны всех земных духов считали неотёсанными дикарями, ползающими по веткам и дерущимися за самок своего вида. Чуе казалось забавным, что он понимал, что идёт едва не на верную смерть. Тенгу знал, какими узкими и осыпающимися станут дороги за туманом, знал, что будет абсолютно ничего не видно на расстоянии вытянутой руки, а обвалы и камнепады могут случаться на каждом шагу. Без крыльев Ворону на Вороньей Горе делать нечего. Он там ненужная обуза для всего птичьего рода. Наверное, Чуя бы и не захотел возвращаться, не будь он Принцем, а Принца должны хотя бы попытаться вылечить. Лис говорил, что всё не так плохо, а не верить Чуя не мог: надежда умирает последней — раз, ему больше некому верить — два. Хотелось бы ещё полетать хоть раз в жизни. — Мы успеем дойти за один день? — Понятия не имею, — Ворон отвечает сухо и скупо, отвлечённый от своих мыслей. — Боишься умереть по пути? — Боюсь, что ты сделаешь это раньше меня, — Лис идёт следом и не перегоняет, смотря тенгу в спину. — Можно подумать, ты не боишься. — Попробуй доказать, что боюсь, — Чуя усердно шагает вперёд, активно упираясь палкой в землю и оставляя после себя следы с забавными точками. — И тогда, может быть, если мы не доберёмся до верха до полуночи, я не сделаю на ужин жаркое из лисицы, нанизанной на шампур. — Ты непредусмотрительный. Поесть — поешь, а палка твоя будет испорчена. Неужто будешь ещё несколько часов с удовольствием вдыхать запах вчерашней лисятины? Не обманешь. Врёшь. В этот момент у горла Лиса резко оказывается острый конец вороньей палки, принуждая остановиться и задрать голову. Чуя стоит недвижимо, сощурившись, и в его глазах отражается бессильная злоба. Он убирает оружие массового поражения от лисьей шеи только тогда, когда виновник поднимает руки вверх и, улыбаясь, говорит, что, мол, твоя взяла. — Мне нельзя делать резких движений, — Чуя готов презрительно усмехнуться, чтобы наблюдать за вытянувшейся лисьей мордой — какая незадача, ведь кицунэ его лечил, а теперь сам провоцирует на повреждения и не только самого себя. — Что тебе стоит заткнуться, милый Лис? Помолчишь чуть больше дня и больше никогда меня не увидишь. Или тебе доставляет удовольствие меня злить? — Я учу тебя контролировать гнев, — у Лиса блестят глаза и ушки навострены. — И подожди. Ты назвал меня милым Лисом? — Просто примерился, насколько милым будет мой новый белый воротник из лисьего хвоста, если его пока живой обладатель не заткнётся. Осаму улыбается. Чуя всё-таки ничуть не опасный, когда злой, или Лис пока не видел всей его демонической мощи. Ему интересно, отблагодарят ли жители вороньего гнезда лисицу за пожертвование своего времени на лечение и ухаживание за их сородичем. Или вообще благородно спустят пинком под хвост с самой вершины? Дазай не сомневается, что наверху очень круто и обрывисто, один шаг — и Лис кубарем полетит вниз стремительнее камня, разбивая о камни и пороги свои кости. И ладно бы Лис… Если сорвётся тенгу, оступившись или резко обессилев, он не переживёт ещё одного падения. Помогать там будет уже нечему, будет кровавое месиво. Дазай следовал за Чуей из своих соображений: ему, во-первых, резко стало интересно посмотреть, как живут небесные духи, раз уж представилась такая возможность, а во-вторых, жалко будет терять плод своих стараний в виде этого Ворона, когда ты пытался так усердно подлатать его и вылечить, а он снова свалится и всё испортит до совсем уж невозможности починки. Обидно как-то будет. Лисья находка идёт сейчас впереди него, держа палку в одной руке и опираясь концом своей опоры в землю, стуча изредка ею о мелкие камни в траве, его крылья вздрагивают и топорщатся лохматыми перьями, когда Чуя спотыкается и ругается, ведь смотрит только вперёд, а не под ноги. Наверное, душой Ворон уже дома, там, за облаками, сидит на своей кровати или лежит и пьёт горячий зелёный чай после сытного обеда, зарёкшись из своих четырёх стен больше никуда и никогда не выходить, а то мало ли — молния сверкнёт средь бела дня аккурат в Чую, а Осаму не поймает его внизу по счастливой случайности. То, что тенгу выжил, уже счастливая случайность, а, как говорится, раз на раз не приходится. Чуя вполне справедливо опасается, что что-то может пойти не так, учитывая череду чёрных дней в его жизни за последнее время. Ему бы просто добраться домой… Высокая трава щекочет неприкрытые участки ног. Солнце нагрело землю, но ещё не жарко — именно те часы, когда будет очень приятно лечь под жёлтыми лучами и поспать, ленясь и греясь. Лис не привык отираться возле вороньих гор и вообще выходить за пределы своего леса, но с удивлением для себя отметил, что на этих маленьких холмах в предгорье очень хорошо можно пригреться где-нибудь в ложбине между ними, чтобы никто не увидел и не потревожил. Здесь нет протоптанной тропы — видимо, люди нечасто наведываются в края, хозяевами которых являются сильные и не от мира сего духи, да и сами хозяева тут тоже редкие гости, вот поэтому у подножия гор тишь да благодать. Ветер раскачивает траву и белые, красноватые, синие цветы, каплями красок от взмокшей кисти разбросанные в плотной зелени; пахнет свежестью, солнечным теплом и совсем немного птичьими перьями, обладатель которых идёт впереди. Его рыжие волосы развеваются под порывами лёгкого утреннего ветра, просторная одежда колышется, и кажется, будто вот-вот из-под бинтов вырвется чёрное, как смоль, как сама ночь, как сливовый бархат, перо, покружится над головами странствующих духов и осядет птичьим следом где-нибудь у холма. Стволы множества перьев были переломаны и перекошены, когда Лис нашёл упавшего тенгу, они валялись кругом чёрными единицами или тёмными ворохами, мягкими кучками мнимых листьев, и все взлохмаченные, мокрые, с треснувшими стволами и сломанными очинами. Когда Ворон падал, он много раз бился крыльями о камни и скалы, и Осаму по первой встрече был знатно удивлён относительной целостности птичьих конечностей. Чуе очень повезло. Пернатый любимец Фортуны, не иначе, Дазай уже много раз за это время успел сойтись сам с собой на этой мысли. — Знаешь, Чу-уя, — тянет кицунэ как бы между прочим, когда Ворон был уже достаточно близок к тому, чтобы начать подниматься в гору. — Моим чутким лисьим ушам довелось услышать одну очень занятную сказку про ворону и лисицу. — Мне ничуть не интересна твоя болтовня, — тенгу сказал как отрезал, но, уже говоря это, он понимал, что Лису всё как об стенку горох. Вне зависимости от ответа своего спутника он бы всё равно продолжил рассказывать. Что ж, всё уж лучше, нежели слушать завывание ветра на вершине и осознавать неизбежность скорого холода и приближающихся крутых спусков, подъёмов, провалов и расселин, в которые сорваться — нечего делать просто. Пускай заговорит. Чуя вздыхает. — Одна хитрая лиса однажды притворилась садовником в апельсиновом саду, украв у людей войлочную шапку и тупую пилу, и сказала вороне, что спилит то самое дерево, на котором птица свила гнездо. — Если это очередной рассказ про глупость вороны и плутовство лисицы… Но Дазая не перебить. Он продолжает спокойно вещать, даже, казалось, и не обращая внимания на Ворона. — Лиса попросила ворону отдать ей её птенца, и тогда она не станет спиливать дерево. Ворона стонала, умоляла и плакала, но птенца всё-таки скинула, и с ним была плутовка такова. — Съела? — Ворон хмыкнул, не оборачиваясь на собеседника, но вынужденно поддерживая разговор — слышал он хорошо. — А ты дослушай. Вот я иду за тобой, смотрю на твои врановские крылья и всё думаю: может, это твоя мать мне тебя скинула из своего гнезда? Как считаешь? Огрела, знаешь, по затылку чем-нибудь тяжёлым с размаху, что искры из глаз полетели, — а ты думал, мол, молния! — и скинула прямо в мои лапы. — Бред несёшь, лисица, — Чуя презрительно усмехнулся после непродолжительной паузы, не прекращая движения. — А знаешь почему? — Ворон буквально чувствует спиной вопросительный и даже заинтересованный взгляд Лиса — заинтересованный, потому что, видимо, ёкай не ожидал, что его слова так взбудорожат спутника — и то, как тот мило дёрнул ушками, приготовившись слушать. — Потому что нет там у нас, наверху, никаких твоих кислых апельсиновых садов. — Стало быть, и сладких абрикосовых нет? И персиковых тоже? Не балованный вы народ, однако. — Ничего нам из этого не нужно. Ты, приземлённый земной дух, и понятия не имеешь, какая вишня там растёт. — Вишня? — Лис снова дёрнул ушком. Мягкий пушок в его ушках был на вид воздушной ватой или вовсе облачным плюшем — многим хотелось потрогать. — Так высоко? — Тёмный ты. Ещё не видел, а уже удивляешься. Если твои слабые и тонкие лисьи лапки донесут тебя до самого верха, то вот тогда и удивишься, а сейчас верь моим словам, — казалось, по интонации голоса Ворон гордится сказанным — гордится тем, что в вороньих горах растёт сама светло-розовая, как, ей-богу, первая любовь, вишня с божественным ароматом, ведь за её цветением можно наблюдать сутками напролёт и не чувствовать, что провёл время впустую. — Я не сказочник, в отличие от некоторых. От некоторых с девятью хвостами и не трёпанными ушами, что уже меня удивляет. — Говорит мне пташка с сильно потрёпанными крылышками. В этот момент Лис еле успевает увернуться от летящего в его лоб небольшого камня, который, видимо, Ворон уже долго вертел в руках и целился в разговорчивого демона, но, к сожалению, промахнулся, недовольно цыкнув и зашагав ещё бодрее. Тропа, поднимающаяся постепенно вверх после преодоления предгорных холмов, ровная, но тенгу знает, что, когда солнце взойдёт в зенит, а духи заберутся уже на приличную высоту, с которой стволы деревьев будут сливаться в бурую полосу под зелёным покрывалом листьев, дорога начнёт здорово вилять. Солнце сейчас на… юго-востоке. Вороны, если честно, в каком-то смысле действительно немного праздны и не любят спускаться с гор почём зря, но Чуя на правах Принца был обязан знать хоть примерную обстановку своей территории, потому и представлял, что, стоит демоническим чертам расплыться в полосе молочного тумана, тропа резко завернёт вправо… или влево? Но точно резко свернёт, а там пойдёт в медленную круговую, ведь карабкаться по отвесным скалам не представляется возможным: Лис, чай, не архар и не кабарга, чтобы скакать по висячим камням, а Ворон слегка не в состоянии. Сейчас солнечно и светло, тепло, свежо, голод пока не мучает, но это только пока. Маленькая райская ступень перед холодным и мёрзлым, стылым адом. Там, вверху, снег и промозглая влажность, серые камни и лёд под ногами, там припорошены глубокие и острые расселины со скалами внизу, там непроглядный белый туман, скрывающий Воронье Гнездо, и тенгу порой разрезают туманную белизну крыльями, резко взмывая вверх или молниеносно скрываясь внизу. Чуя знает, что его народ принимают за падших ангелов неразумные люди, видя, как человек с большими, но чёрными крыльями на секунду появляется в небесах, подобно провидению, и так же исчезает в неживой мгле. Нет худшего сравнения, чем сравнить могильного вестника с божьим сыном, но так оно и есть, и сейчас один из божьих сыновей, покалеченный и еле дышащий, всё равно поднимается обратно домой любой ценой, уповая на неравнодушие собратьев. «Я надеюсь, что меня не считают погибшим или пропавшим без единой весточки, — Чуя останавливается, держа свою опору двумя руками и глядя вверх, осознавая, как же долог, чёрт возьми, путь. И как мучителен. — Быть может, мне даже не нужно будет добираться до главных ворот окружных стен. Быть может… Я бы хотел, чтобы меня подняли. Не хочу идти дальше. Что за стража». Чуя даже не разозлится, если кицунэ язвительно назовёт его ленивцем. Он согласится, кивнув. Принц, с одной стороны, не привык сидеть сложа руки и гонять чаи целыми днями, упиваясь заваренными травами и созерцая полёты розовых вишнёвых лепестков за окном, но, если посмотреть с другой, и слишком усердствовать не любил тоже, потому сейчас с удовольствием бы прилёг и никогда бы не встал. Долгий, длинный и опасный подъём угнетает, пускай его опасность даже и не началась, но одна даже мысль об этом вгоняет в отчаяние. Ворон не привык работать на износ, а эта ходьба только и сделает, что лишит обоих сил. «Ну, я не знаю насчёт этого демона, конечно, — Чуя недоверчиво оборачивается через плечо, наблюдая, как спутник, спрятав руки в широких рукавах своего тёмно-синего кимоно, самозабвенно и по-детски наивно рассматривает травы и цветы вокруг, только бабочки, севшей на кончик его ушка, не хватает. — Хотя… Мы оба слишком легко одеты для такой высоты. Слишком не подготовлены. Как бы не погибнуть. Опрометчиво я как-то поступил». Тяжесть в теле нарастает. Лис был прав. Тенгу ещё не готов для такого длинного пути после того, что с ним произошло. Ворон не хочет признаваться, но Лис со своим весёлым взглядом на жизнь и то, что его окружает, делает Ворону чуть-чуть легче на его душе. Сам вид лисицы как бы говорит, что всё получится, даже несмотря на то, что Чуя ещё слаб.

Тенгу не фаталист, но верить хочется.

— А знаешь, ворона, я ещё кое-что знаю. — Ты хочешь меня ещё чем-то удивить? — Чуя теперь не поворачивается, закатывая глаза, будучи уверенным, что Лис знает выражение лица Ворона без взгляда на него. — Валяй. — Одна лисица как-то раз хотела винограда. Зелёный, блестящий на солнце, только, вот незадача, висит на слишком высокой ветке, лисе не достать. Она и так пыталась подпрыгнуть, и эдак, и уже хотела на дерево лезть. Битый час промучилась. — Мне нравится мотив лисьих мучений. — И вот она его достала. Блестящий, зелёный! И представляешь, в чём подвох? С виду сладкий виноград оказался горьким, вяжущим и вовсе не спелым. Только оскомину набил на зубах и настроение испортил. — Дура-лисица. Будто про себя в юности повествуешь. Ты рассказал это мне, чтобы восстановить баланс между глупостью ворон и тупостью лис? — Чуя сухо усмехается, думая про себя, что его колено неприятно щекочет забившаяся под штанину травинка. Хорошо, что на ногах нет бинтов. — А я не к тому веду. Я вот думаю: а вдруг эта ваша вишня мне тоже не понравится? Ты её, значит, расхваливаешь, а она и прогорклая, и отвратительная, и как её жители гор вообще едят. В этот момент Чуя со стуком втыкает палку в землю, выпрямляется и резко останавливается — настолько резко, что Лис чуть не толкнул его, врезавшись в его крылья и спину. Глаз Ворона дёрнулся, когда он начал медленно поворачивать голову к собеседнику.

Где-то вдалеке щебечут птицы.

— Тебя заботит только то, понравится ли тебе вкус вишнёвых ягод?.. Ты… — Чуя шумно выдыхает через рот. — Ты пушистый идиот. У меня даже слов нет. Мы можем самым обыкновенным способом даже до середины горы не добраться, оступившись и сорвавшись в бездонную, полную скал, как акульих клыков, пропасть, нас может зашибить падающим камнем, как жалких букашек, а ты озабочен только тем, понравится ли тебе проклятая вишня! Ты… Ты неописуем. Лис, слушая вопль уставшей души, говорящей измотанно и тихо уже днём, на удивление не перебивает и только улыбается. Он всё это время смотрит Ворону в глаза, а тот, говоря, то также смотрит в лисьи очи, то отводит взгляд и глядит куда-то в сторону. Это не гнев. Это отчаяние и подавленность, замаскированные злостью, иначе бы Ворон схватил Лиса за грудки и так встряхнул, что у ёкая уши бы могли отвалиться. Как это мило, когда тенгу скучает по своему дому. Он будто цветок, растущий на солнце и увядающий во тьме, и сейчас он что ни на есть увядает и погибает, продолжая попытки прорваться обратно к свету. Тень лесов его убивает, она тенгу чужда, тенгу нужно на волю — если змее мила подколодезная сырость, то птице нужно небо. Это только больше укрепляет мнение Дазая о том, что Чуя расцветёт и придёт в себя, как только доберётся до своей вороньей альма-матер. Сейчас его нельзя бросать. — О, Чуя, ты зря расходуешь свои силы на стремление меня уязвить, — Осаму подошёл вплотную, почти скрывая своей фигурой фигуру не такого большого по росту тенгу. Забавно, что Ворон отвернулся, но с места не сошёл. — Ты же сам прекрасно понимаешь, что от твоих гневных отзывов о моём мышлении я не стану плакать и стонать, прося сказать, что я хороший, твоими устами. Неужели ты не будешь жалеть, если я прямо сейчас развернусь и навсегда скроюсь в своей чаще? — Не поверишь, — Чуя снова устало выдыхает, по-прежнему не смотря в глаза. — Не только не буду, но и порадуюсь, что продолжу свой путь в гордом одиночестве и в полнейшей тишине. — Нехорошо обманывать ёкаев, прослывших лгунами, хитрецами и плутами, — Осаму вынимает руку из своего рукава и касается подбородка Чуи, проводит когтем под ним и держит, всё-таки заставляя установить зрительный контакт. Ворон не выказал своего прежнего смущения, словно отгородился от лишних чувств. Не время. — А ты обманываешь. Чуя молчит. Его глаза выражают всю презрительность этого мира и усталость от лисьего общества. Ворона можно понять — все демоны разные: какие-то совсем не дружат друг с другом, какие-то даже воюют, какие-то могут и поладить; вот тенгу от кицунэ, видимо, устают, когда как кицунэ считают тенгу неразговорчивыми угрюмцами. Правда, очень красивыми и аристократически-бледными угрюмцами с тонкими бровями, чистого цвета глазами, островатыми чертами лица, на котором почти не видно маленьких порезов и ссадин, тонкими губами и чарующим голосом. Никто не отменяет того, что это скучающий Лис себе навыдумывал излишнего описания знакомого Ворона, но и никто не отрицает, что Лис не прав, разве что чуть-чуть приукрасил. Лицо кицунэ непозволительно близко склонилось, увлечённое рассматриванием приятных глазу вороньих черт, и тенгу подозрительно кажется, что этот демон задумал что-то неладное. Что-то такого лисице явно хочется, учитывая его поведение и странные поползновения — они же, в конце концов, разный вид, так чего девятихвостый ёкай к нему прилез? Чуя отрицает всё то, что ему думается. И поэтому губы Лиса встречаются с деревом палки, а Ворон его резво отталкивает, развернувшись и зашагав дальше. Лис только усмехается, трогая пальцами кровоточащую губу, немного постояв на месте и последовав за тенгу. Кажется, что из-за лучей солнца рыжие волосы Ворона светятся и поблёскивают на солнце, словно покрытые каплями росы. Его крылья — белые лепестки, сам он — прекрасный… пион. Альстрёмерия. Броваллия. Георгина! Тонкая, нежная примула, пылающая мягким огнём под лучами светила, изящный ранункулюс, но никак не надгробный могильный цветок под тенью чёрных и рваных крыл кладбищенской птицы, гаркающей в ночи на голых деревьях и клюющей глаза ещё даже не умершим, а только умирающим. Лису думалось, что рождение Чуи Вороном случилось ошибкой. Он должен быть элегантным цуру, не терпящим насилие и гнев, он должен быть посланником небесных божеств с вылитыми из золота крыльями, а не такими смольными, подобными холодной ночи. Лисица и журавль… Не лучшее сочетание, но и ворона с лисицей навевает далеко не идеалистические образы. Лисица, следующая за подбитой птицей, неслышно ступая, как падает снег, голодная — хочет напасть, не вызывая шума, и ворона это прекрасно понимает, вот только вместо этого хищница тычет мокрым носом вороне в спину и помогает подняться в своё гнездо. Видит, что жертва не может сопротивляться, и удивительно не кидается заглотить столь лёгкую наживу: «Вылечись, а поквитаемся как-нибудь потом». Им будет, что вспомнить. Тенгу постепенно ступает в пелену тумана, незаметную сначала и такую лёгкую, ведь стоит обернуться назад — очертания травы, цветов, пейзажа леса становятся размытыми. Солнце видно ещё ясно, но по ногам ползёт почти неосязаемый холодок, опустившийся с самого верха. Чем смотришь дальше вперёд, тем больше ничего не видишь, вершина горы полностью скрыта облаками, как и тропа, про которую Чуя помнит, как и, кажется, даже указатель, указывающий вправо, с надписью о приближении птичьего царства. Вернее, не приближении. Вернее: «Оставь надежду подняться и убирайся». Указатель под порывом ветра старо поскрипит, как древняя дверь на петле, и путник нервно сглотнёт, понимая, что путь его был бесцелен. Выше будет ещё холоднее. Ворон зачем-то вскидывает голову кверху и смотрит на расплывающийся в тумане жёлтый круг яркого дневного солнца — его не будет видно в застилающей глаза и горизонт туманно-пыльной пелене, пускай и снаружи по-полуденному тепло, — словно наслаждаясь последними лучами. Нет границы, на которой солнце исчезнет сразу, а от резкого ветра поползут мурашки по телу, когда его порывы будут вздымать полы одежды, не давать пройти вперёд и дуть в спину, подгоняя, потому Чуя старается оставить в памяти хотя бы вид дневного светила — до верха с ним над облаками очень далеко, дальше, чем до поворота дороги, да и кто знает, доберутся ли лисица и ворона без посторонней помощи и без крыльев. Вообще, говоря начистоту, Ворон не знает ещё и того, в какой стороне этот указатель и стоит ли он, а не сгнил от мелкого снега и погряз в земле. Та тропа, по которой они идут, слабо видна. Может, им просто повезло, что трава здесь мелка, а может, она просто не растёт, вот и похожа на какую-никакую дорогу. Ворон не знает, выведет ли этот путь их туда, откуда начинается прямое восхождение к гнезду Воронов. Нельзя исключать возможности, что обманчивая тропа выведет их не в противоположном направлении. «О, за что мне это, — Чуя прикладывает руку к лицу, понимая, что его ладонь неприятно холодна. Температура воздуха постепенно понижается. — Почему я, а не кто-то другой». — Эй, самовлюблённая пташка, — голос Лиса отвлекает от мыслей, и у Чуи смешанные чувства: с одной стороны, бесит, с другой — разгоняет беспокойные думы. — Погляди. Не твоё ли часом? — Что? — Ворон моментально оборачивается, забыв о том, что кицунэ может над ним пошутить, указывая сейчас, например, на маленькую птичку вдалеке. Но нет. В когтях демона зажато чёрное сломанное перо с переплетениями травинок в опахале. Вестимо, оно лежит уже несколько дней — вырванная трава пожелтела. — Сдаётся мне, — Лис довольно щурится, — какое-то время назад здесь пролетело что-то очень внушительных размеров. С человека примерно. Чуя вырывает перо из лисьих рук, упираясь палкой в землю, рассматривая очередную лисью находку. Перо вырвано недавно. Тенгу с сожалением смотрит в сторону, ища глазами место, откуда кицунэ перо достал, и его взору предстаёт едва не вмятина в земле, поросшая маленькой и короткой травкой, причём весьма быстро поросшая. От вида отпечатка чьего-то падения у тенгу начинают болеть кости и ныть синяки с суставами. — Мы точно идём в верном направлении, — Лис довольно качает хвостом, будто подъём на гору для него — это не мучение святых, вынужденных возвращаться домой, в небо, без своих крыльев, а всего лишь лёгкая утренняя прогулка туда и обратно. Чуя не отрицает, что шёл достаточно быстро, потому и устал сейчас, в отличие от здорового и ничуть не поломанного лесного духа. Чуя не отрицает, что не ориентируется в прошедшем времени. Где сейчас солнце? На юге, кажется? Ну и от пекла, должно быть, демоны успели спастись, перейдя черту влажного горного тумана. Из пекла прямо в стылую преисподнюю. Нет золотой середины. — Как же удачно ты катился прямо возле нужной нам дороги! — Замолчи. Это может быть и не моё перо, — Чуя фыркнул, вышвырнув находку в сторону, развернувшись и, тяжко вздохнув, снова шагая. Лис заметил, что тенгу опирается на палку уже двумя руками, словно не просто за неё держится, а цепляется, как за спасительную ветку на стене обрыва. Он уже вымотался. Конечно, почти с больничной койки вскочил и сразу намылился покорять горные вершины. Бежит от народной медицины к своей, проверенной, не иначе. — На вороньей горе совершенно не удивительно найти перо вороны. — Но, согласись, ни одна из ворон ещё не падала с горы за то время, пока ты отдыхал там, внизу, — Лис расплывается в хитрой улыбке, не по своей воле сокращая расстояние между ним и пернатым спутником. Не по своей, ибо кицунэ шага не сбавил, а тенгу уже сдаёт, замедлив ход. Наверняка его ноги и крылья начинают болеть от перенапряжения. — Тебе не понравился отдых, Чуя? «Хотя бы развеял мои сомнения насчёт верного направления. Один на миллион просто… И, как ни странно, мы идём правильно, — Ворон не отвечает, но и не просит заткнуться. Одной маленькой проблемой меньше. — Вот и польза от тебя наконец-то». — Ты слишком слаб, — Лис говорит прямо над ухом, но Ворон лишь отмахивается, как от назойливой мушки. «Сам знаю». Тенгу знает, что вряд ли выдержит холод горной высоты, пускай вне тумана стоит жаркий и солнечный день. Вечер. Что-нибудь. Его крылья стали тяжёлой ношей, из-за них Чуя может завалиться на спину, не удержавшись на ногах, стоит ветру подуть ему в лицо. Его крылья — паруса, что тянут назад. Ноги наливаются свинцом и немеют от лёгкой прохлады, но Чуя стоек. Он не остановится, даже если будет задыхаться — это всё туманная пелена, удушливая и холодная, сухая в вышине, ревущая вьюгой над головой и рычащая осыпающимися камушками, грозящая спадом гигантских валунов и, возможно, даже лавин. Воронья Гора — остров прекрасной жизни над облаками, словно парящий в небе, и до него не доходит мороз холодного низа, прикрытый тонким слоем снега. И летом, и весной, и зимой, и осенью — круглый год снег лежит под пологом промозглого смога, окутанный белоснежно-синеватой хмарью, через молчаливые зоны которой даже не пробивается слабый солнечный свет, виднеющийся апельсиновым, совершенно не греющим пятном вдали вьюжного марева. Вороны не спускаются с гор часто, чтобы не поморозить конечности и крылья, они вылетают с гор к горизонту, а не к низу, и пробиваются сквозь облачный дым там, где воздух нагрет и чист, а завывания ветра не доносятся до слуха. Их быстрые и синие тени скользят по мгле белых туч — белых и пушистых, как большие и кудрявые, вычесанные снежные козы на лугах и барашки на волнах. В этой мгле не парят даже кондоры и беркуты, опасаясь столкнуться с горой — не видно ни зги; в этой мути по скалам и ущельям не бродят ирбисы и пумы; а демоны в обличьях Воронов здесь правят, считая зону вьюжного молчания своей территорией. И правят только на словах, потому что теплолюбивы, живя под солнцем выше таких нежных с виду облаков. Резкий порыв ветра колышет редеющую траву, принося крупицы белого снега из непроглядного тумана впереди и несколько взметнувшихся в воздух чёрных вороньих перьев, разлетевшихся в разные стороны под внимательным взглядом карих глаз. Чуя, покачнувшись, не в силах — уже не в желании — держаться за воткнутую в землю палку, отпускает её из рук и отклоняется, падая назад. Ветер ерошит немного спавшие бинты. Лису ничего не остаётся делать, кроме как поймать его под руки. Ворон устало выдохнул, не поднимаясь и не двигаясь с места. Опора надёжна. — Скажи мне, Чуя, — Дазай на удивление не комментирует мимолётную воронью слабость, не пытаясь его поставить. — Когда ворóны сбрасывают своё оперение? — В середине весны и повально поздней осенью, — у тенгу голос несильно хрипит, и он всё-таки упирается Лису на руку, вставая и выпрямляясь, потягиваясь руками вверх. — Я уже своё отлинял. — Твои перья блестящи, я видел. — Тебе зачем такая нужная информация? Лис пожимает плечами. Перья, пролетевшие мимо них, были больше перьев Чуи и несколько потрёпаннее, залежалее, старее. Такие перья, стало быть, у тех, кто ещё линяет или уже сбросил половину оперения. Забавно, наверное, когда вместе с цветением розовой вишни с кружащими её в воздухе лепестками пролетают ворохи чёрных перьев, будто это сейчас не вишня цветёт, а дерево с птичьими перьями листву сбрасывает. Возможно, ветер наверху настолько сильный, что сдувает чужие перья прямо к низу. Но ведь тенгу, если верить Чуе, не спускаются в эти зоны холода? — Ты уверен, что тебя не ищут? — кицунэ спешно нагнал уже успевшего отойти от него на приличное расстояние Ворона, едва не потеряв из виду, узнав только по звуку и слабым очертаниям впереди. Чуя щурится, и на его ресницах тают маленькие снежинки. Под ногами земля всё обнажённее и обнажённее, словно скалится чёрными и бурыми камнями. Скоро трава совсем исчезнет, а туман можно будет чуть ли не потрогать. — Один за всех и все за одного. Нет? — Я понятия не имею. Дойдём — узнаем, рады мне будут или нет. «Он ведь даже не в курсе, что я благородных кровей. Я не говорил ему, — Чуя растирает замёрзшее плечо рукой. Становится холоднее. Солнце уже не греет. — И не буду. Пусть удивится, когда меня понесут на руках в главный дворец, называя высочеством, — на этой мысли Ворон молча усмехается. — Пусть смотрит с разинутой пастью, когда мои верноподданные погонят его копьями. Ах, его ведь пустят только по моему приказу. Как жаль, без моего ведома бедный лисёнок не отведает столь желанной вишни. Какая досада». Но что-то всё-таки не так. Злорадству что-то мешает, что-то маленькое и колющееся в груди. Ну да. Допустим, Лис не бросил жалкую подбитую птичку, приютил, вылечил, обогрел и накормил. Допустим, что Лис ни разу не оскалился и не сделал даже намёка на нападение на свою потенциальную добычу, хотя не только мог, но и должен был. Допустим, Лис продолжает заботиться о Вороне и тащиться с ним в непонятные для земных духов дали, чтобы обеспечить тенгу целостность и невредимость по дороге домой. Лис не делал попыток ныть о том, что Ворон, вообще-то, ему за всё и про всё обязан теперь по гроб жизни, игнорируя грубость демона. Осаму терпелив и спокоен. Не реагирует на выходки дикого и самовлюблённого Ворона. Почти толкает того в спину, затаскивая на самую вершину через оледенелую мерзлоту практически на своём собственном горбу, пускай и совсем не привык к снежным холодам. Рискует жизнью? Вряд ли. Лисицы не столь самоотверженны, скорее, безумны, готовые ради развлечения и выгоды пойти на всё, что исключает вред их лоснистой шкуре и смерть прекрасного создания с великолепными хвостами. Но лисицы умные. Лисица не погибнет, а раненая ворона — запросто. И после всего этого подлеченная ворона даже на порог своего царства свою помощницу не пустит? Чуя хоть и высокомерен, но не подл и не бесчестен. Вышвырнуть Осаму пинком под хвост сразу перед главными воротами окружной вокруг поселения стены будет несколько невежливо. Не то чтобы Чуе не плевать на лисьи чувства… Ему не плевать на свои, а чувство долга перед девятихвостым ёкаем, нависшее над ним мёртвым грузом, будет преследовать всю жизнь, не иначе. Этот демон не такой уж и мерзкий, если присмотреться. Он снова придержал Ворона под руками, когда тот, тяжко вдохнув полной грудью колючий морозный воздух и остановившись, чуть не упал — ноги почему-то задрожали и подкосились. Ворон слишком легко одет для такого долгого шествия. Силы уже его предают — уже, а ведь тенгу и до середины пути не дошёл. Немного не рассчитал, что холод под видимым ещё солнцем накроет так резко, как лежащим всю ночь на прохладе одеялом. — Ты весь дрожишь, — Дазай не ставит Чую на ноги, совсем приблизившись и прижимая к себе, как будто бы пытаясь скрыть собой. Его рвение понятно: он ещё тёплый и живой, а Ворон уже замерзает. У Лиса меховые хвосты, которыми можно закрыться, как мягкой верхней одеждой, а у тенгу только летнее оперение. — И что мне теперь? Перестать это делать? — Ворон настойчив, но его зубы стучат. Он не выдержит мороза выше. — Отпусти. Чем быстрее доберёмся, тем быстрее отогреюсь. Отогреемся. Так и быть, пущу погреться. — Ты не понимаешь. В твоём состоянии ты физически не дойдёшь. Вмёрзнешь в дорогу где-нибудь по пути, — Ворон в это время слабо отпихивает демона от себя, но Лис держит крепко, отвлёкшись и глянув куда-то вверх. Эта опостылевшая слуху тишина кажется слишком подозрительной. Неожиданно сверху шаркнули своей грудой крохотные осыпающиеся камушки, падающие бусинами куда-то в белую пелену и прячущиеся под ногами — Чуя, слыша это, коротко вздрогнул, на секунду замерев и покрутив головой по сторонам, начиная медленно и отчётливо изъясняться: — Мы вмёрзнем в дорогу оба, если продолжим тут стоять и никуда не двигаться. Что предлагаешь делать? Запечатлеть себя с представителем чужого вида и опорочить не только мой, но и свой? — Ворон хмурится, приподняв голову и смотря наконец Осаму в глаза. Ещё немного, и тенгу станет такого же цвета, как и его бездонные злые очи. Дазай подозрительно щурится, прижав уши к голове. — Я предлагаю тебе не уходить от меня далеко. — Мм. Как заманчиво. Может, ещё хвост у себя оторвёшь и как шарф мне отдашь? Так себе идея. Ни ты, ни я таким темпом никуда не продвинемся, — Чуя снова, кривя губы, пытается оттолкнуть Осаму от себя, выкрикнув в гневе: — Отпусти меня уже! Дазай только вздыхает, поднимая одну руку и щёлкая пальцами — над головой Чуи внезапно загораются всех оттенков синего и сиреневого огни, отбрасывающие блики, кажущиеся светящимися глазами разбуженных чудовищ в тумане. Маленькие, они завораживают и, если к ним протянуть руку, дарят мимолётное тепло. Ворону немного дико смотреть на пляшущие в воздухе пламени непонятных цветов, он напрягся, охнув от удивления. В голубых его глазах отражаются огненные блески. Он смотрит на огни, зачарованный. Дазай только не зачарован. Лис, резко сжав Ворона руками, отскакивает назад, встряхнув Чую и приведя в себя. Тенгу же моментально очухался и рванулся в сторону, не удержавшись в лисьих объятиях и упав на землю, айкнув от боли в потревоженных крыльях. Лиса и Ворона разделяет воткнутое в мёрзлую землю длинное копьё. Чуя не успевает ничего сказать, как вдруг десятки тёмных фигур обрушиваются буквально с неба, окружая и отделяя раненого демона от спутника. Тенгу сначала в ужасе присматривается к незнакомым лицам, сердце оглушительно бьётся, но пара коротких слов тотчас успокаивают мечущиеся в лихорадке мысли о страшном. — Ваша милость, Вы целы? Лис нервно сглатывает, приподнимая голову, чтобы приставленное к горлу остриё копья не кололось, и вынужденно поднимает руки вверх, окружённый десятком чёрных Воронов с наточенными лезвиями оружий, на него направленных. — Может, мы договоримся?..