Когда цветёт вишня

— Ты… Да ты ведь не посмеешь, — Чуя ощерился, опустив голову и упёршись руками в плечи Осаму, неловко усмехаясь и будто не веря. — Я собственными руками воткну что-нибудь острое в твою грудь, если ты это сделаешь. — Можно подумать, его величество очень сильно против, — и всё-таки с проницательностью земного духа спорить нельзя: хитрая лисица всегда понимает и различает, когда ей нагло лгут, что-то не договаривают или совершенно ничего не скрывают. — Ты слишком держишься за свой статус порядочного гражданина, вот только его святейшество не учло, что совсем порядочных не существует. — Естественно, не существует, если ты сравниваешь с собой и подобными себе, — Ворон фыркает, отвернувшись, и в тени виден лишь блеск голубых глаз. Чуя морщится и зажмуривается, почти прижавшись щекой к холодной стене, только тогда, когда кицунэ склоняется к его лицу и дышит в шею. — Тебя заколют копьями на месте, мерзавец, если увидят, к чему ты меня склоняешь. Принц не знает, почему даже не пытается сопротивляться, или знает, но просто глушит омерзительные догадки в своей голове, не желая соглашаться со своими эмоциями и чувствами. Неужели только то самое благородное чувство благодарности вынуждает совершенно не артачиться, сложив крылья и перестав трепыхаться, начиная терпеть когтистые ручонки демона на своём теле?.. Видимо, всё-таки не только благодарность, — как же это ублюдочно звучит! — а ещё какое-нибудь поганенькое чувство, которые не позволяет свернуть Лису шею прямо здесь, и оно называется уголовной ответственностью. Нельзя спорить с тем, что лесной ёкай излишне обаятелен и баснословно льстив: если он начнёт заигрывать с представительницами противоположного пола даже не его вида или расы, сверкая своими миленькими глазками и, моргая, взмахивая пушистыми ресничками, то с довольно-таки большой вероятностью добьётся и взаимности, и, естественно, того, чего он хочет. Но Чуя? Он-то какого чёрта повёлся? Что скрывать, лесть девятихвостых плутовок и плутов почти невозможно отличить от правды, проще уж или все их слова считать за угодничество и восхваление, или верить каждому оброненному словечку. Только что толку? Хоть считай, хоть не считай, а всё равно поведёшься, как наивный ребёнок, уйдёшь в чащу, завлечённый неверными огоньками, и больше не выйдешь. Лис лижет бледную шею, проводит языком снизу вверх, причмокивая и легко касаясь губами кожи, вызывая мурашки и краснь щёк, и Ворон искренне надеется, что демон с отменным зрением не увидит румянца в такой темноте. Чуя нервно сглатывает, стоит Осаму поддеть носом его подбородок, вынуждая повернуться к нему лицом, целует выступающий, чуть дёрнувшийся кадык, обхватывает губами на мгновение и снова целует, но уже ниже, спускаясь к ямочке ключиц. След от языка на шее неприятно мокрый. У Принца мысли смешиваются, но подсознание так и не может спокойно допустить, чтобы доселе нетронутое идеальное тело Его Величества вдруг омрачилось похабными и грязными прикосновениями какого-то там паскудного поганца в каком-то там жалком и пустынном проулке, поэтому, когда кончики когтей проводят по венам на запястьях, отрывая их от лисьей одежды и ненавязчиво прижимая руки Чуи к стене тыльными сторонами ладоней, Ворон несильно дёргается, будто вздрогнул, и всё равно отталкивает лапы демона от себя, схватив уже за его запястья и продолжая держать. — Ты не можешь просто так взять и… сделать меня своей гнусной игрушкой. Это просто абсурд, — Чуя склонил голову и упорно не смотрит в глаза Дазаю, боясь или их выражения, или их нечаянно выколоть. — Я даже не верю, что говорю это тебе, дьявол. Рассказать кому — не поверят. До чего я опустился… — А ты не рассказывай. Зачем простолюдинам знать тонкости твоей личной жизни? — Ворон держит лисьи руки некрепко, потому демон медленно высвобождает одну из хватки и касается одежды на чужом плече, подцепляет край когтями, начиная стягивать вниз и замечая удивлённо-строгий взгляд. — Позволь себе хоть один раз поступить не по королевскому уставу или по велению чести и совести, а так, как хочешь ты. — Что ты… — Накахара дёргает плечом, натягивая верх обратно и гневно зыркнув на Лиса прищуренным глазами, но тут же снова отводя взор в сторону. Неудобная ситуация. Так себе ситуация. Неловкая ситуация. Как ещё это можно описать, когда спасший тебя дух так приклеился к тебе и принуждает к расплате телом? Лучше бы Принц откинулся там от потери крови в этой проклятой чаще. — Во-первых, не тебе судить, как мне поступать, бастард, а во-вторых, какого чёрта ты смеешь полагать, что я хочу этого? — Язык твой говорит одно, — Лис снова понижает голос, махнув хвостами за своей спиной, и, взяв ладонью сразу за оба запястья Ворона вновь, но гораздо крепче, прижимает их к стене прямо над рыжей головой. Принц смотрит куда угодно, только не на демона, и чисто для того, чтобы был факт сопротивления, дёргает локтём, как-то вяло пытаясь освободиться, больше пытаясь ударить кицунэ по лицу или хотя бы задеть. Скалится, жмуря глаз, когда ёкай проводит когтем свободной руки от ключиц до груди, насколько вырез косодэ позволяет, и холодная стена дома теперь не кажется такой отталкивающе-ледяной, а даже наоборот, отрезвляюще-прохладной. Вот бы будущий император мог с ней слиться. — А тело реагирует совсем по-другому. Признай, что тебе не так уж и отвратны мои действия, Чуя-ку-ун. «Чуя-кун… — Ворон едва не сплюнул муторную горькость такой простой приставки к его имени, но храбро сдержался. — Я отрежу тебе язык за неподобающее обращение и заставлю его же сожрать». Об общем шуме празднества, оставшемся позади, напоминает теперь лишь его отдалённый фон, приглушённый свет, льющийся от подрагивающего огня высоких фонарей, и редкие взрывы салютов, будоражащие сознание. Дазая совершенно не волнует, что он забрал для своих утех гвоздь программы, совсем не интересует, что, быть может, теперь ищут не только его по приказу Принца, но и самого Принца непосредственно, отдавшего столь нужный приказ. Складывалось ощущение, что Лис уже давно всё просчитал, и именно поэтому на его лице не было видно ни капли беспокойства, тогда как Ворон только и делал, что беспокоился и чувствовал себя паршиво. Стена неприятно шершавая, а Чуя, не очень опытный по этой животрепещущей части и не подозревавший ранее, что в принципе попадёт в такое странное положение с представителем своего-то пола, не знает, как себя повести лучше: начать вырываться и сдать впоследствии развратного негодяя страже или всё-таки… попробовать. Будущий император не может сойтись с самим собой во мнении: он будет жалеть о сделанном или о том, что не сделал этого? Грязный, грязный, грязный Лис! — Это возмутительно, — у Принца на секунду дрожит голос, ему приходится шумно сглотнуть, стараясь не поддаться опьяняющему осязанию. — По тебе кандалы плачут и смертная казнь за такое. — Ты не сможешь аргументировать свой поступок так, чтобы при этом не понизился твой статус в глазах твоих же людей, — Дазай лизнул за ухом прижатого к стене, говоря вполголоса, но при этом Чуя гораздо лучше слышит слова Лиса, чем гул и гвалт фестиваля, который должен, по идее, перекрывать все остальные звуки. — Если ты скажешь, что я напал на тебя, — Осаму всё равно стягивает с плеча ранее поправленный верх, целуя в место между шеей и плечом, а потом и в последнее, — авторитет Принца среди народа падёт, ведь именно ты освободил меня. — Кицунэ слегка покусывает и оттягивает кожу, заставляя мелко дрожать, дёргая укушенным плечом и немного приподнимаясь на носки. — Если ты скажешь, что я напал на кого-то из твоих подчинённых, исход будет таков же, ведь ты своим решением подверг верных тебе людей опасности, — Лис смыкает зубы на тёплой шее, не стараясь прокусить, но оставляя довольно заметное красное пятно. Невыносимый. — А казнь без вердикта вызовет ещё больше вопросов и недоверия к будущему императору. Правда не вскроется только в том случае, — Дазай прикладывает ладонь к груди Чуи и проводит ею вниз, оголяя ещё больше и сжимая, скручивая теперь пальцами сосок, вынуждая Ворона глухо вскрикнуть, — если Принц наконец-то смирится со своими желаниями и не будет возникать. — Твои слова больше походят на успокоение жертвы изнасилования самим насильником, — шипит Чуя, вновь вздёрнув руками и глянув — его глаза были полны напускной злобы — на Осаму. — Может, мне ещё и все желания твои исполнять до конца моих дней? Сказал бы сразу, что тебе нужно, а не шёл за мной всё это время, мерзавец. — Чшш, — Дазай мило прикладывает палец к губам Накахары и улыбается. — Того и гляди, капюшон распустишь, как кобра. Зря злишься. Я уверяю, жалеть не будешь. Но Чуя не уверен. Верить словам Лиса — пустое дело, но как же глупо это звучит вместе с осознанием того факта, что Ворон не только лисицу не боялся, но и доверял ей всё это время, лишь совсем чуть-чуть подозревая, что его решение насчёт пленника может обернуться трещащим по швам крахом. Была, конечно, мысль, что кицунэ обязательно выкинет какой-нибудь фокус, и вот он, пожалуйста: Принц прижат к стене, опустил крылья и мысленно, чёрт возьми, и ненавидит всё это, и одновременно жаждет прикосновений тёплых губ и длинных пальцев демона к коже, не режущих и не бьющих, осторожных, вкрадчивых, пробующих чувствительность и раздражая все рецепторы незавершённостью действий. Жаждет, потому что демон явно знает, как заставить даже самого строптивого такого жаждать. Дазай, снова выдохнув в чужие губы и больно кусая нижнюю, на что Чуя протестующе мычит, проводит языком по зубам, касаясь нёба, уповая на то, что Накахара не порежет свой язык о лисьи клыки, прижимает к голове свои белые ушки-треугольники и пробирается руками под одежду Ворона на спине, отпустив его запястья — удивительно, что не боится оплеухи или трёпки за уши, — щекочет, оглаживает, давит на линию позвоночника и царапает, вынуждая выгнуться, но по-настоящему Чуя стонет только тогда, хрипло и словно раззадоривая, когда Лис прикасается к его крылу. Вот где самое чувствительное место. Одно из самых чувствительных. Мурашки расползаются по спине, а Чуя разрывает поцелуй, закусив губу и ахнув, стоит осторожно взъерошить ладонью перья и огладить кожу под ними у целого крыла. В какой тогда степени Ворону было больно, если на его крыльях живого места не было? Лис осторожен. Он не хочет, чтобы Чуя в нём по-настоящему разочаровался, если вздумается выдрать перо на удачу, потому массирует плечо крыла ладонью, упёршись коленом в стену между ног Принца, свободной рукой забираясь под хакаму, почти незаметно — и наверняка специально — оцарапав бёдра, и Ворон резко сжимает пальцы на его плечах, невнятно что-то промычав сквозь сжатые зубы снова. Будущий император чувствует, как краснеет не только его лицо, но и кончики ушей, и ему ужасно стыдно за то, что он не сопротивляется достойно, словно всё это какая-то игра, словно всё так и задумано. Люди… Они ведь… Заводятся от такого? — Х-хватит трогать… крыло, — Чуя не взмахивает им только из-за того, что банально нельзя тревожить больную в нём кость, а так бы за милую душу вырвался вверх, поднимая тревогу. — Оно всё ещё… б-болит. — Тебе не больно сейчас, — утверждает Осаму, чувствуя, как Накахара сильно напрягся, втянув голову в плечи. — Разве я был с тобой хоть раз неосторожен? «Ты был даже слишком обходителен со мной, ублюдок, какой же всё-таки ублюдок, — проносится в голове, но Ворон ничего не отвечает, поджав губы. Ах, какой позор! А если за ними кто-нибудь наблюдает? Если их услышат? — О бог всемогущий, почему я уже полагаю, что меня кто-нибудь да услышит? Чёрное пятно на моей биографии». Чую успокаивает лишь то, что Осаму безбрежно спокоен, а спокойствие хитрого демона означает идеальный план. Что включает идеальный план? Никто ничего не видит, никто ничего не слышит, никто ничего не скажет, а виновникам преступления остаётся только молчать. Конечно, Лису легко говорить. Хакама спадает до колен и вниз, устилается мягкой тканью у самых стоп, когда кицунэ убирает своё колено, проведя подушечками больших пальцев по запястьям рук и упираясь ладонями в стену, нависая и скрывая Ворона своей тенью от посторонних глаз, что в силах нечаянно сюда заглянуть — присутствие тенгу выдают лишь забинтованное и целое крылья, подрагивающие от прикосновений, и перья здорового пушатся, стоит его хозяину вздрогнуть. Чуя не смотрит в глаза Осаму, прикрывает рот тыльной стороной ладони, отвернувшись и вжимаясь спиной в стену настолько, насколько позволяют крыла. Этот прокля́тый девятихвостый дух прекрасно знал, что добьётся своего, а дух небес совсем потерял бдительность, ведь тот был таким ласковым зверьком. «Пригрел змею на груди», — в отчаяньи думает Ворон, жмуря глаза и стараясь не издавать громких звуков, когда когтистая ладонь проводит по оголённому от одежды бедру, и Принц напрягается ещё больше, сводя ноги — вместе с низом демон бесцеремонно лишил его и белья, будто так и надо. У Ворона лобковые волосы тоже рыжие, редкие, аккуратные, и какая прелесть, должно быть, быть высокопоставленным аристократом и ухаживать за собой действительно во всех местах, приятно пахнуть, иметь чистое лицо, ровные ногти и сиять ослепительной улыбкой, не то что всякие там дикари из чащ и топких болот. Чуе вдруг надоедает эта фальшивая нерасторопность. Если уж сдался и согласился, то с какой стати ему, Его Величеству, ещё и терпеть все выходки? Осаму специально так медлит, он ведь ждёт, что Накахара сам начнёт просить или что-то вроде того, потому, рвано вдохнув, Чуя резко хватает Дазая за волосы на затылке и притягивает ниже, на уровень своих глаз — Лис в натянутом удивлении поднимает ушки, не пытаясь и шикнуть. — Если ты так хочешь взять меня, — Принц нахмурился, шипяще хрипя, — сделай так, чтобы мне понравилось, подонок. — Как прикажете, — расплывается тот в надменной улыбке, положив руки Чуе на плечи, склонившись и касаясь языком выпирающих ключиц, смыкая на косточке зубы, слегка оттягивая кожу, вынуждая Принца задрать голову и ещё сильнее сжать пальцы в тёмных волосах. Лис опускается на колени медленно, постепенно, неторопливо целует, оставляя засосы наливаться багровым цветом, кусает затвердевшую горошину соска, и теперь на его ореоле темнеют следы зубов, — Чуя слегка дёргается, закусив внутреннюю сторону щеки и прижимая голову Дазая к груди настойчивее, чтобы тот и не подумал отодвинуться. Нет, неужели земной дух решил, что Ворон весь из себя такой податливый и прямо-таки готовенький? Не на того напал, сволочь. Если уж решил омрачить идеальную ауру Принца своим грешным присутствием, то и сам будь добр что-нибудь сделать, подлец. Подлец, не рассчитывающий, что будущий император в гневе способен не только на применение грубой силы, но ещё и на точно выстреливающую ругань. Лис не пытается сопротивляться: касается губами груди и живота, обводит языком пупок, сидит на коленях перед Вороном, сложив все свои девять белоснежных хвостов — и как не брезгует пачкать мех? — веером, осталось для полноты картины положить руки на колени, и получится прекрасный, наивный и бесхитростный мальчик, которого развращает нехороший тенгу. — Твоей императрице повезёт, если такой чистый и невинный император выберёт её на второй трон подле своего, — медленно произносит демон, почти мурлычет, огладив ладонью Чую по животу, слегка надавив и спустившись ею вниз, невесомо тронув член Принца, и тот сильно зажимается, нервно сглотнув и царапнув ногтями одной руки, сжимая её в кулак, стену, продолжая держать волосы на лисьем затылке пальцами. Вторую руку Дазай кладёт на его бедро, чуть сжимая.— И у тебя ни разу ни с кем не было, Ваше величество? — Н-не твоё дело, — почти шёпотом отвечает Чуя, шумно вдохнув сквозь зубы, не в силах смотреть в эти блестящие глаза самого настоящего дьявола, добившегося того, чего так страстно хотел, — с кем и сколько у меня могло быть. Накахара сдавленно охает, стоит Дазаю коснуться губами ствола члена, и теперь тенгу стало ещё жарче. Лис сжимает его член пальцами у основания, невинно пощекотав лобок кончиками когтей и вынудив Чую укусить свой палец, чтобы не застонать. Проклятый, проклятый, проклятый демон, чтоб у него всё отвалилось… Ворон тихо хрипит, когда Лис аккуратно целует горячую головку, слизывает выступившие прозрачные капли и берёт в рот, прикрыв глаза, отведя уши назад, положив вторую руку на бедро Накахары и начиная посасывать, нарочно причмокнув, взяв за щёку. Чуя шумно вдыхает носом и тут же расслабленно выдыхает, низко простонав, то сжимая пальцами тёмные волосы, то разжимая, даже огладив по макушке между лисьих ушей — кицунэ, открыв глаза, такие сверкающие в темноте, смотрит на Принца снизу вверх, осторожно взяв в рот полностью, трогая кончиком языка уздечку, скользя им по ощутимым венам и также медленно отодвинувшись, растянув между головкой и языком паутинку полупрозрачной слюны и снова обхватывая член губами. Ворон раньше и подумать не мог, что Лис умеет делать так хорошо, — где же он научился? — а сейчас и вовсе не может думать, резко надавливая рукой на его затылок, заставляя взять полностью и не возникать. Головка упирается в горло, у Осаму на глазах выступают слёзы, стоит грубо уткнуться носом в лобок, он хрипит, стараясь вдохнуть и заодно подавить рвотный рефлекс, касаясь яичек нижней губой, он давится, благо Ворон отпускает его волосы, позволяя отодвинуться. Солоноватый привкус. Ничего в нём очаровательного и заманивающего продолжать нет, хоть убейся, разве что нападаешь, сильно возбуждённый и желающий партнёра наконец. Дазай кашляет с членом во рту и продолжает тихо откашливаться, убрав голову, опустив её, сглатывая слюну — и как же прелестно наблюдать его на миг изменившееся на страдальческое выражение лица, — а потом, утирая тыльной стороной ладони губы и глянув в словно пеленой подёрнутые голубые глаза, явно не намеревается брать в рот снова. Почти невозможно удержаться от мысленного оскорбления слюнявой рожи. — Я жду, — севшим голосом говорит, если не приказывает, Накахара-сан. Он тяжело дышит и морщится, в паху неприятно тянет, мелко пульсирует, когда оборвали на самой середине, но Дазай, похоже, не планировал работать ртом до конца. Чуя не знал, что когда-нибудь так внезапно захочет его ударить и насильно заставить продолжить. Что он там говорил про насильника и жертву его насилия минутами ранее? — Тебе и так уже сильно досталось, Ваше величество, — немного хрипло отвечает Осаму, прищурив глаза и незаметно облизнув нижнюю губу. — Не хочу делать тебе больно вновь в столь нежный момент. Развернись. — Ты больной? — раздражённо спрашивает Ворон, готовый одновременно и возмутиться, и сделать всё, чтобы кончить, но приходится, к сожалению, выбирать. На его лице сверкают капли пота в отблесках жёлтых огней, мигающих в просвете домов. Снизу, со взгляда Лиса, он выглядит воплощённым в жизнь идеалом всех извращённых фантазий, ныне существующих, просто героем тех снов, после которых спящие просыпаются в мокрой постели, судорожно сжимая пальцами простыню и сводя намокшие ноги коленом к колену, когда перед глазами стоит этот образ: прижатый к стене молодой император без одежды, с шикарным телом, милым нахмуренным личиком и грязными оскорблениями в адрес новоявленного партнёра, слетающими с языка шипящим шёпотом, как капающий с клыков змеи яд, как он же, только брызжущий, стоит сделать одно неверное или как раз-таки очень верное движение. Дазай ухмыляется. Чуе не нравится эта его рожа, именно рожа, потому что привычный царской особе этикет исчез точно так же, как и вскоре девственность, как и целостность чужого лица. — Продолжай, раз начал. Слышна очередная череда фейерверков. Но Лис только отрицательно качает головой, покрутив пальцем в воздухе, снова показывая, чтобы тенгу развернулся, и последний, сердито рыкнув, отвешивает Дазаю подзатыльник и всё-таки разворачивается, кладя руки на стену и упираясь лбом в тыльные стороны ладоней. Будущему императору не очень льстит идея быть вжатым лицом в холодную стену, но тела он не контролирует, разгорячённый действиями похотливого демона и раздражённый его неповиновением, а Лис хотя бы хоть что-то взамен предлагает. Чуя рычит снова, чертыхнувшись, чувствуя, как рука Лиса хватает, останавливает и отодвигает его потянувшуюся к члену руку, чтобы закончить, но тотчас рык сходит на рычащий стон сквозь зубы и неровный вдох через нос, когда Осаму, так, видимо, и не встав с колен, убрал ладони с его бёдер, раздвинул ими напряжённые — и к тому же тощие, императоров нужно кормить с ложечки — ягодицы, не забывая сжать их пальцами, и коснулся языком сморщенного колечка мышц, коротко лизнул, проталкиваясь влажным кончиком языка внутрь, вынуждая стукнуть кулаком по стене и шикнуть от таких… вряд ли забываемых ощущений. О, как он пал, — и горестно, и низко… Какой позор, позорище, стыдоба, какой ещё синоним можно подобрать? В ушах набатом раздаётся оглушительно быстрое биение сердца, разбавляемое фоновым шумом людного карнавала и страхом быть замеченным, хочется быстрее закончить всё это унижение и снова смешаться с толпой как ни в чём не бывало, но Лис совершенно точно не торопится приближаться к концу, смакует, словно питается всеми эмоциями Принца (и, чёрт, не только ими!) и заводится от этого ещё больше — гнев, смущение, отречение, смирение, снова гнев, снова краснь лица и невероятное возбуждение, перекрывающее все аспекты приличия и любые манеры, заставляющее метаться, переминаться с ноги на ногу, так позорно прогибаясь в спине, дрожа всем телом, возбуждение, благодаря которому верх всех желаний будущего императора — это сжать пальцами своей налившийся кровью член, подрочить и обильно кончить в свою ладонь или пачкая стену, облегчая свои великомученические страдания. Лис толкается языком в анус осторожно и быстро, не брезгует, скотина, ничем, мнёт ладонями ягодицы Ворона и будто наслаждается, господи, какой он мерзкий и противный. Чуе уже от самого себя противно: позволил Осаму вылизать себя, как какую-то проститутку, в тёмном переулке, и причём противно даже не столько от того, что именно позволил, а от того, что ему не так уж и отвратительны ощущения, о которых думать просто отвратительно — юркий язык раздвигает узкие стенки, щекочет, вынуждая то сжиматься, напрягая живот и ноги, кусая внутренние стороны щёк и сдавленно дышать, то расслабляться и просто до ужаса хотеть большего, едва не начиная насаживаться на язык и терять голову окончательно. Мечется. Крылья низко опущены, касаются маховыми перьями земли. Капля пота стекает по виску, волосы немного взъерошены, с уголка губ стекает слюна, когда Чуя открывает рот и стонет с придыханием, стонет то низко и протяжно, то словно вздрагивает и ахает, тянет, тяжело вздыхает, поджимает ногу и расставляет их шире, задирая голову и царапая ногтями стену. Он честно терпит, не прикасаясь к члену, что удивительно, хотя от оргазма сейчас у него бы искры из глаз брызнули, и как же сейчас Чуя ненавидит свою честность, ведь эта ненависть — единственное, что в его голове заело. Языка становится мало. Осаму горько, но он так и не издал ни единого звука, закрыв глаза. Чужая слюна тонкой каплей стекает на кожу яичек. Ну да, конечно, как можно не понять, что демон добивается пальцев Чуи в его же анусе, когда он не выдержит? Чуя не особо понимал, но состояние позволяет. Осаму жарко, он одной рукой снимает своё кимоно с плеча, выдохнув носом, и чувствует, как член начинает болезненно сдавливать ткань нижней одежды. Принц, глубоко и несколько разочарованно вздохнув, оборачивается через плечо, переставая ощущать чужой язык в себе, и видит, как Дазай поднимается на ноги, обхватывая его под животом и придвигая за бёдра к своему паху, ставя в ещё более развратную позу. — Что ты… Н-нгх, — Накахара снова прикрывает глаза и утыкается лбом в своё предплечье, чувствуя, как Лис, наклонившись над ним, проводит языком по его спине по позвоночнику до лопаток и шеи, вызывая волну мурашек, слизывая солёные капли пота и прикусывая за плечо. Одна его рука придерживает под животом, приподняв и так неудобно поставив почти на носки, а ладонью другой касается тыльной стороны ладони Чуи, слегка сжимает, отрывая от стены и надавливая его же пальцами на его губы. — Я не… — Ты да. Трижды ударяет по небу фейерверк. Ворон не успевает договорить. Он недовольно мычит, как только два его пальца оказываются в его же рту, и Дазай держит за запястье, вынуждая облизывать их языком, смачивать слюной, не имея возможности убрать, будто имея себя в рот пальцами по чьему-то поганому велению, но Чуя даже не сопротивляется, подчиняясь. Сейчас ему стало глубоко всё равно на возможных зрителей, голова занята совершенно не этим а тем, лишь бы закончить особенно, когда придерживающая под животом рука легко водит ладонью по ноющему члену, не давит, раздражает, бесит тем, что от таких движений кончить практически невозможно, можно только стыдливо сводить ноги вместе и поскуливать, и Накахара точно укусил бы Осаму, если бы облизывал его пальцы, а не свои. Теряется чувство местности, теряется совесть и чувство собственного достоинства, память о статусе в обществе и, в общем-то, всё то, что могло бы сдерживать от обыкновенного секса где-то в подворотне, пока никто не наблюдает. Как там говорится? Не пойман — не вор? Не видели — не было. У Лиса подушечки пальцев пачкаются в вязких каплях, смазанных с уретры, он толкается через одежду, упоенно слушая, как Ворон застонал откровеннее — на его лицо налипли свисающие рыжие пряди, с губ стекает слюна, он приглушённо кашляет, стоит Дазаю резко двинуть его пальцами в рот и вынуть его же руку, оглаживая по косточкам кисти и помассировав вспотевшую ладонь, лизнув ушную раковину. — Ты знаешь, что делать, — шепчет он, прикусывая мочку уха и оттягивая. — Ты ведь хочешь, смирись. Больно не будет. — З-за… З-заткни свою пасть, — Чуя еле выдавливает из себя слова, заводя руку с мокрыми пальцами за спину, натыкаясь на ткань лисьей одежды, проводя ладонью по ложбинке и между ягодиц, слегка надавливая, аккуратно входя в себя одним пальцем, поджав губы и тихо шипя, но Дазай снова двигает бёдрами, толкнувшись сквозь одежду, подталкивая его руку, продолжая покусывать и целовать плечо. Проклятая лисица, гореть ей в аду ярким пламенем! Хотя… Лис и без адского пламени весьма горяч, что говорить, только жаль, что абсолютно безголовый и аморальный ублюдок. Ворон уже обжёгся и охлаждается теперь, прижатый к холодной стене, приходится вышагнуть из одежды под ногами, чтобы не мешала дальнейшему. Растягивать самого себя — удовольствие так себе, но соображает Принц уже плохо, даже Принцем себя не считает за такие дела, раз им так легко овладел какой-то Нищий. Двигать собственными пальцами внутри себя — позорно и низко, будто будущий император не может себе позволить ублажить себя руками служанок, наложниц или возможной будущей императрицы, если бы выбрал, но Чуя не останавливается, пытаясь менее болезненно раздвинуть пальцы шире и двинуть ими глубже, задевая простату. Подначивают на это прикосновения к плечу и предплечью здорового крыла, невесомые и дразнящие, неполные, тенгу еле сдерживается, чтобы не начать извиваться, прогибаясь в спине, и просить большего томным и сдавшимся шёпотом, не в силах в голос, лишь бы Лис не останавливался. Движения рваные, сходят с плавных и осторожных на дёрганые, когда Дазай начинает лизать шею, кусать за неё, царапать когтями живот или имитировать половой акт, наваливаясь сзади в нетерпении шершавой от бинтов грудью к спине и сбивчиво дыша, как загнанный зверь, только далеко не загнанный, а очень похотливый самец в период спариваний. Чуя соскальзывает мокрым лбом со своей руки, на которую опирался головой на стену, поджимает губы и хрипло, шумно вдыхая, но часто-часто постанывает, найдя нужное положение, только Лис не даёт полностью насладиться моментом, рыкнув, рукой убирая руку Принца от его ягодиц и, уже, видимо, распахнув кимоно в процессе, высвободив набухший член из-под исподнего и раздражающе потёршись между, полностью прижимая Ворона толчком к стене. Чуя неприятно царапает грудь и локти о шершавую стену дома, сжимая зубы, сжав руки в кулаки, и глухо вскрикивает, только Осаму тотчас прикрывает его рот влажной ладонью, толкнувшись головкой в покрасневшее колечко мышц. Долгожданная заполненность вкупе с абсолютно новым — не сказать, что таким уж сильно приятным — ощущением вырывают из горла задушенный стон, Ворону нечем дышать от сдавившей лёгкие духоты, стоит Лису вплотную к нему прижаться со спины и крепко сжать его бёдра, постепенно входя. Обжигающе горячо, мокро, мягко, но всё равно жутко узко, кицунэ пыхтит, привыкая тоже и пытаясь безболезненно для себя двинуться глубже, а вот тенгу чувствует себя наиотвратительнейше — его ноги затекли, губа искусана в кровь, в животе тянет, пах болит, даже королевская задница ноет, иначе её никак не назвать теперь. Чуе хочется заскулить, но он терпит. Лису не хочется ждать и подстраиваться под чужой темп, но он старается успокоить Принца и отвлечь, коснувшись языком места за ухом, огладив по поцарапанному животу вниз и обхватив ладонью истекающий смазкой член. Кажется только, что это он себя отвлекает, чтобы не сорваться. «Мразь…» Принц стонет, когда Лис двигает бёдрами. Ощущения сродни тем, словно пытаются осторожно и ненавязчиво, но разорвать изнутри, вталкивая внутрь всё больше и больше, пока не лопнут внутренние органы, но первое ощущение всегда обманчиво. Мало приятного в толчках и шлепках бёдер о ягодицы ровно до того момента, как головка члена задевает простату и становится невероятно хорошо. Температура тела подскочила явно. Напряжённые мышцы ног уже не волнуют так сильно, хочется больше, хочется самому насадиться полностью и двигаться, открывая ёкаю просто прекрасный вид на свою раскрепощённость и нечестивость, но Дазай, видимо, и сам с этим хорошо справляется. Он тяжело и горячо дышит, хрипло постанывает, навалившись и прижав к стене всем телом, забывая периодически о том, что член — орган довольно чувствительный, сжимая пальцами член Чуи до болезненных его выкриков и всхлипываний, оглаживая ладонью головку и снова двигая рукой помягче. У Накахары ягодицы раскраснелись от грубых толчков, он шумно вдыхает сквозь зубы, нервно сглатывая и пытаясь утереть слюну с губ дрожащей рукой, поджимает затёкшую ногу, касаясь стопой колена Лиса, снова ставит на землю, начиная от стонов хрипеть. Хрипеть недовольно — Осаму перестал трогать член, убрал руку — да кто позволил? — и неожиданно коснулся пальцами рыжих волос, сжимая и слегка оттягивая, выпрямившись. Чуя только шипит на это, не в силах сказать ничего внятного, боясь, что от толчка может приложиться животом о шершавую стену, пока чёртов Осаму тянет его за волосы к себе, наблюдая нахмуренное, красное, вспотевшее лицо и плотно сжатые губы, подрагивающие в постанываниях от жара в низу живота и резко сгладившихся движений. Он шепчет на его ухо что-то невнятное и очень грязное, такое, за что королевская стража может казнить на месте за оскорбление Его Величества, но лисице просто крупно повезло, что Чуя поддался. Стенания низкие и охрипшие, когда Дазай грубо поворачивает Принца за волосы к себе лицом и кусает за губы — видимо, у девятихвостой сволочи это называется страстным поцелуем, полным нежности, любви и заботы к ближнему. Больно. Щиплет. Как щипцами в свои губы впился и рвёшь, то разжимая, то снова покалывая и оттягивая. Во рту снова появляется металлический привкус, Лис слизывает выступающие красные капли с маленьких, но болезненных ранок, и Ворон уже мало-мальски, но представляет, как ему придётся выкручиваться перед слугами и Императором, объясняться, где это он так ещё раз с горы упал, чтобы сильно оцарапать кожу на всём теле, хромать, положив руку на бедро, и разбить губы, и это не считая того, что никто — наверное — не увидит красных пятен на груди и плечах, следов укусов острых зубов и когтей на животе. Ладони неприятно болят от потемневших на них полумесяцев от впившихся ногтей. Боль эта перекрывается лишь постоянной и одурманивающей пульсацией в низу живота, сводящей лёгкой судорогой ног, но не той, от которой биться головой о стену хочется и вывернуться наизнанку, а даже приятной от толчков. В голове мутнеет. Ни одной путной мысли. Принц дёргается, отворачиваясь, красноватая слюна стекает на подбородок, он всё же опирается раскрытыми ладонями о шершавую стену, готовый встать уже в любую позу, лишь бы Дазай скорее закончил, и Лис действительно кусает за шею, ускорив темп и вбиваясь. Хлюпает. Вспотели. Кицунэ несколько жалеет, что у тенгу нельзя на какое-то время снять крылья, чтобы не сильно мешались — они, как сломанные, опущены на землю, одно неровно приподнято, взъерошено, будто Ворон потрёпан лисьими зубами, а Ворон ими и потрёпан, искусан и исцелован, пропитан запахом лесного хищника, в его перьях виднеются белоснежные шерстинки. Принц на пределе, дышит отрывисто и шумно, стоны порой срываются на высокие, благо не повизгивания, Лис даже не против того, что Чуя опускает дрожащую руку вниз, огладив себя по животу и обхватывая пальцами ноющий и твёрдый член, водя по нему ладонью в темпе, каком получится. Снова приподнимает уже другую ногу, задрав голову, когда наконец кицунэ освободил его волосы от своих когтистых пальцев и взял обеими руками за бёдра, нещадно вталкиваясь, упёршись лбом в воронью спину между крыльев, согнувшись — подустал, бедный, надо же. Принц уже… вот-вот… Оскалился, резко приподнявшись на носки, поджимая пальцы ног и заливая спермой ладонь, пачкая ею пальцы, мелко вздрогнув и сильно сжавшись внутри. Его последний стон такой очаровательно-трогательный, нежный, расслабленный, и Дазай крепко зажмурился, что-то прошипев сквозь зубы и кончая, член обволакивают горячие и влажные пульсирующие стенки, до невозможности растраханные. По ногам неприятно течёт что-то тёплое и вязкое, течёт ужасно медленно, вытекает из покрасневшего ануса, стоит Дазаю отодвинуться и с хлюпом выйти. С головки члена капает, на уретре поблёскивают белёсые капли. У Чуи нет сил, он продолжает стоять у стены, восстанавливая дыхание и устало съезжая по ней вниз, постепенно сгибая колени. Противно. Хочется тщательно вытереться и прыгнуть в нагретую воду, чтобы смыть с себя всю эту мерзость. Между ягодицами мокро и липко. Если Лис сейчас, с минуту посмотрев на жертву своего спасения, поправит одежду и ускользнёт отсюда, оставив Накахару самому справляться, Ворон бы точно, отойдя от морального уничтожения, нашёл его в его гадком лесу, даже если бы понадобилось его сжечь, и собственноручно пробил бы ему череп камнем, а труп закопал бы в выгребной яме. Но Дазай не уходит. Вытирает себя маленьким полотенцем, вынутым откуда-то из-под одежды, приводит себя в порядок, встряхнув головой и выпрямив уши, а затем склоняется к севшему на колени Ворону. Закрылся крыльями, неслышно вдыхая. — Ваше величество, — слышен шёпот сзади, за ним чувствуется касание к крыльям и поглаживание по ним. Чуе на колени кладётся кусок белой махровой ткани. — Я задушу тебя сейчас, — слабо и хрипло говорит Принц, медленно принимая полотенце и вытирая об него испачканную ладонь, — если узнаю, что ты и его украл. Уже «Ваше величество». Смешной такой. То розгами и кусается, то пряником и ластится, строя из себя не эгоистичную скотину. Будущий император вытирает позорные капли между ног, возится, пока Лис смотрит назад, выискивая взглядом, не следит ли кто, даже принюхиваясь, но кроме запаха Принца ничего другого не чует. Краем глаза замечает, как резко выпрямилась в сторону рука Чуи, и использованное полотенце отлетает куда-то в сторону, в темноту, в самый угол. Не очень удачное сокрытие преступления. — Ай-яй, — ёкай дёргает уголком губ в ухмылке, слыша в ответ раздражённое цоканье языком. — Король, а мусорит. — Тебе стоит захлопнуть пасть, если не хочешь быть прижатым к стене с копьём под твоим хвостом, — чеканит Принц, приподнимаясь и заодно взяв в руки нижнее бельё и хакаму, всё это время валявшихся под ногами. — К позорному столбу привязать тебя мало, ублюдок. — Разве Его величество не учили, что нельзя произносить плохие слова? — Дазай нахально улыбается, встав и запустив руки в свои длинные рукава. — Твой правитель не погладит тебя по головке за такое поведение. — Зато ты меня по головке погладил, — Ворон наморщил нос и сплюнул на тротуар, в прямом смысле наплевав на этикет сейчас, натянув одежду обратно и лениво затянув поясом. Не стоит говорить, что выглядит Чуя неважно: растрёпанные волосы, потрескавшиеся губы, немного красное лицо со спавшими на него прядями, пятна на шее, оцарапанные ладони и злые глаза. — И как ты предлагаешь мне появляться на публике в таком виде, умник? Стража повсюду. Чуе безумно хочется подловить теперь Осаму на его незнании, как выйти из ситуации, но почему-то даже не удивляет, что Лис и глазом не моргнул. Ворону снова предательски неловко, когда карие глаза устремлены на него, он уже не знает, что Дазай может выкинуть на этот раз после такого ужаса, но кицунэ, подойдя ближе и игнорируя возмущённые возгласы «Что тебе опять нужно?» и «Отпусти меня!», наклоняется и подхватывает тенгу на руки. «Я и сам идти могу, плюшевый ты урод!» — тоже игнорирует. — Знаешь, Чуя, когда я нашёл тебя в первый раз и решил отнести к себе, я подумал, что ты кажешься мне тяжёлым. — И что дальше? — Принц презрительно сощурился и, на момент остановив взгляд на глазах ёкая, уже хотел было сойти с лисьих рук, поставив ноги на землю, но Лис его встряхнул, сбивая с мысли и прижимая к себе крепче. — Мне не казалось. Ворон не знал, что теперь его местам ниже пояса неприятны прикосновения, а ещё ноющей болью в ногах отдаётся любое движение. Ворон не знал, что огненный демон — тот ещё акробат, потому мысленной ругани нет предела, стоит Лису натурально прыгнуть, оттолкнувшись ногами от земли, и оказаться на крыше одного из домов, что всё это время закрывал своими стенами их мерзкую деятельность, а Чуе вцепиться пальцами в его плечи. Тенгу с детства учат не бояться высоты, и Принц тоже её нисколько не боялся, но зная, что его крылья немного не предназначены для полёта сейчас, а падение головой вниз вполне себе может быть реальным и опять отразится на крыльях, испуг колет холодными иглами спину. Резиденция небесных духов сияет жёлтыми и рыжими огнями, льётся сверкающей рекой фонарей и нескончаемого потока тенгу по улицам между причудливых домов, так друг на друга похожих, рекой звенящей и поющей, даже в воздухе пахнущей чем-то сладким и приятным. Паники не видно — стража сработала хорошо, не подавая сигналов о пропаже Принца, но и затягивать с исчезновением не надо, только земному духу этого не объяснить. Он скачет по крышам легко, преодолевая проёмы между домами, словно имея крылья за спиной, ничего не говоря и ловко соскальзывая по черепице вниз или взбираясь наверх, каким-то своим чутьём моментально определяя лучшее направление. Все кицунэ так умеют? Тогда понятно, почему эти хитрые демоны почти неуловимы — они быстры и бесшумны. Накахаре весьма неловко: он, рождённый в небе и не в силах ползать, находится в этот самом небе на руках ползающего, и не просто находится, а принимает его помощь. Ворон, украдкой глядя вниз, замечает волнение вздевшего головы к небу празднующего народа, удивлённые возгласы и указывание пальцем, но то лишь редкие свидетели, тогда как основная часть не успевает заметить или разглядеть в секундно появившейся фигуре над улицей лисицу с вороной. Чуя уже хочет стукнуть ёкая по плечу, чтобы тот остановился наконец, но тот как чувствует чужое желание, приземлившись на очередную пологую крышу и остановившись. Ставит рыжеволосую доставку на черепицу и придерживает, чтобы тот не упал на спину, и Чуя просто-напросто сдаётся что-либо Лису выговаривать, оглядываясь вокруг: этот дом построен аккурат напротив дворца в конце главной улицы, внизу, на тротуаре, приветствуют появившегося будущего Императора, что-то крича и размахивая руками. А Дазай неплохо придумал с крышей двухэтажного здания — отсюда никто не разглядит потрёпанности Принца, а не разглядит, потому что не подлетит. Безопасность из-за запуска фейерверков, всё такое. Садится, вздохнув и улыбаясь, потирая больное бедро и согнув одну ногу в колене, и Дазай сидит рядом с ним, сложив хвосты. — Вон тот голубой салют напоминает мне твои глаза, — радостно вещает кицунэ, как восторженный от фейерверков ребёнок. — Вон тот красный напоминает мне лужу крови, в которой ты будешь лежать, когда моя охрана узнает, что ты со мной сделал, — брезгливо хмыкает тенгу, опёршись руками на черепицу позади себя. — А знаешь, что, Дазай? Лис поворачивает к нему голову, навострив уши. — Не знаю. Что? — Я не ненавижу лис, — палец Принца утыкается в лисью грудь. — Я ненавижу только тебя.