Бойтесь своих желаний

В спальне мы расстелили газету на столе и прочли ту самую статью о загадочной смерти. Перо Алексея Егоровича Ребушинского, как вы понимаете, достойно того, чтобы ее привели полностью. «Сегодня утромъ вѣсь персоналъ гостиницы N нашего города былъ потрясенъ ужаснымъ происшествіемъ: насильственной смертью Андрэ - постояльца изъ номера 34. Особый драматизмъ происходящему придавали детали. Представьте себѣ слѣдующую картину: въ лужѣ собственной крови лежитъ прекрасный, какъ богъ, молодой человѣкъ, одѣтый въ женское платьѣ. Не поддается описанію душераздирающее горѣ воспитательницы или, лучше сказать, старшей подруги этого молодого человѣка – мадамъ Бо. Когда вашъ покорный слуга удостоился лицезрѣть её, безутѣшныя слезы заливали всё еще прекрасное ея лицо, а изо рта время отъ времени вырывались долго сдерживаемыя рыданія. Горе ея было столь велико, что она не могла говорить. Сыщикъ полицейскаго управленія господинъ Ш. старался, какъ могъ, вывѣдать у нее хоть какіе-то подробности произошедшаго, но всѣ его старанія были напрасны: на его вопросы мадамъ Бо только отрицательно качала головой и тяжело вздыхала. Хотя вашему покорному слугѣ удалось узнать нѣкоторыя детали, которыя наводятъ его на опредѣленныя размышленія, но окончательные результаты своихъ умственныхъ изысканій онъ изложитъ въ слѣдующемъ выпускѣ. Хотя одну деталь мы можемъ обозначить прямо сейчасъ: въ номерѣ 34 должна была проживать сама мадамъ. Вечеромъ у нее разболѣлась голова, и она попросила своего ассистента переселиться въ его номеръ, а свой, гораздо болѣе роскошный и комфортабельный, предложила для проживанія своему молодому помощнику. Читайте «Затонскій вѣстникъ» и будьте всегда въ курсѣ всѣхъ событій и новостей! Только наша газета - вашъ вѣрный навигаторъ и ключъ ко всѣмъ городскимъ тайнамъ». Что называется: ни убавить, ни прибавить… Перл! Эх, как хорошо, что я всегда обожала бабулины старинные книжки – «старческие», как я их называла в детстве, - для меня не было сложности читать со всеми этими ятями, фитами и ижицами. Пока я занималась этим самолюбованием, моя Аннушка быстренько достала свою медиумную досточку и стала вызывать дух того самого убиенного Андрэ. «Дух убитого Андрэ, приди! Дух, я вызываю тебя». Потянуло чем-то прохладным, и будто тиной запахло. Но я ничего не видела. В то время как Анна явно глядела на что-то определенное. Она всматривалась куда-то в угол комнаты: - Кто убил тебя? Покажи, скажи мне кто? Я тоже постаралась разглядеть, но как ни старалась перед моим взором только тени клубились и летали мало понятные фигуры… Чувство безысходности студеной змеей вползало в сердце и замораживало все внутри.. Словно это меня кто-то убил, и я медленно, но неотвратимо холодею и холодею, потому что жизнь покидает тело. Анна опустила голову на руки, лежащие на доске. Я боялась ее тронуть, пусть сама выйдет из транса. Наконец, она подняла голову, обратила вмиг осунувшееся лицо ко мне: - Ты видела его? Я молча скривила губы и отрицательно качнула головой: - Мой медиумный дар слабее твоего. Я только почувствовала отчаяние и боль, которые его наполняли. - Отчаяние и боль, - медленно повторила она, - да, наверное, все от этого. Словно он любил кого-то. Любил сильно и безответно. - И этот человек его убил? - Нет. Не этот человек. В его смерти виновен кто-то другой, но это-то было для него самое больное. Как предательство. - Мадам Бо, - вспомнила я фильм. - Не знаю, - Анна задумалась, - надо завтра все рассказать полиции. Ну, конечно, с этими медиумными сеансами я о главном-то забыла: - Конечно, завтра, - подхватила я, - обязательно. Завтра с утра. А теперь спать! *** Утром. Когда я, как мне показалось спозаранку, продрала свои ясные глазоньки, Анечки уже не было в комнате. Не было ее и в столовой за завтраком. - Чуть свет унеслась куда-то, - поделилась со мной Прасковья, наваливая мне полную тарелку овсяной каши. «Овсянка, сэр!» - вспомнила я, и довольное лицо Михалкова во весь экран. Овсянку Прасковьи можно было есть, как торт или вместо торта – так вкусно она ее готовит – я наслаждалась каждой ложкой. М-м-м… - Нюшечка, - неожиданно прервался мой кайф, и я чуть не подпрыгнула. - Да? Олимпиада Тимофеевна. - Куда это Аннушка умчалась, ты не знаешь? Прасковья стояла с каменным лицом и весь ее вид говорил: «я ничего не знаю». Но ведь и я ничего не знала! Поэтому вполне чистосердечно отрапортовала: - Нет, Олимпиада Тимофеевна, я только-только проснулась, а Анечки уже не было. Тетушка недовольно поджала губы, почувствовав в нашем показном неведении явный заговор. Пора-ка и мне, пожалуй, сматываться, а то начнутся иезуитские вопросы, выболтаешь то, чего и никогда не знала! - Прасковья, - я поймала нашу помощницу уже в дверях на кухню, - я видела в прихожей ваш полушубок и платок. Можно мне в них пройти погулять? - Это зачем вам, барышне, мои обноски понадобились? Неужели у Аннушки не нашлось подходящего пальтишки? Ну не будешь же ей объяснять, что в Аннушкиных вещах меня за Аннушку и принять могут или сразу заметят наше внешнее сходство. Его только родные да близкие не видели, потому как Аннушка для них – всегда Аннушка, а я – это я, особая статья. А мне посмотреть надо было со стороны, что в городе делается. Даже за самой Аннушкой приглядеть, да так, чтобы она меня и не признала. - Мне в твоем сподручнее, - я умильно заглянула Прасковье в глаза. - Ох, барышни, - Прасковья удрученно махнула рукой, - все у вас затеи да проказы. Берите уж! Я быстренько метнулась к черному ходу и схватила с ларя, который стоял в дверях и служил и складом «затрапезной» одежды и, одновременно, скамьей, овчинный полушубок, влезла в валенки, накинула платок и открыла дверь на заднее крыльцо. «Мороз и солнце – день чудесный» - так и хотелось продекламировать! Куда там Анечкиным пальтишкам! Они хоть все и украшены опушками, оторочками и выпушками, но разве сравнятся по теплу и удобству с обычным полушубком! Но сделав еще шаг на крыльцо, нос к носу столкнулась с маленькой худенькой девушкой, которая нерешительно топталась у двери. - Вам кого? – окликнула я ее. - Барышню. Анну Викторовну, – прошелестел тоненький голосок. - А вы кто такая будете? – я решила быть настойчивой, а вдруг это пропавшая Элис? - Дело у меня к ней. Она дома? - А ваше имя не Элис случайно? – я шла уже напролом. Хотя, разговаривала девушка без намека даже на какой-либо акцент. Испуг, граничащий с ужасом во взгляде были ответом на мое предположение. И вот она уже бежит по дорожке куда-то вглубь сада, по еле-еле видной тропинке в глубоком снегу. Ну, я, естественно, конечно же припустилась за ней. Зимой сад выглядел совсем по-другому. Весь на просвет, со снегом, сверкающим на солнце до такой степени, что просто слепило глаза. В какой-то момент я остановилась и прикрыла веки, потому что все равно ничего не видела. Когда зрение восстановилось, девушка куда-то пропала. Я оглядела все вокруг – никого. Прошлась по тропинке дальше – никого. Ну куда она могла деться с единственной тоненькой тропинки? Вокруг нетронутый снег и белоснежная гладь, прочерчиваемая только стволами деревьев. Недалеко виднелись постройки следующей усадьбы. Пойти, что ли, туда поспрашивать? Когда уже подходила, услышала какие-то странные хлопки. Я опасливо выглянула из-за угла постройки. На вытоптанной в снегу импровизированной площадке стоял достаточно высокий господин с седой бородкой и, не особенно прицеливаясь, пулял по металлической тарелке, прибитой к стоящему невдалеке дереву. Помогал ему в этом лакей, ловко перезаряжая использованное оружие. Князь бил без промаха – я даже залюбовалась, - тарелка на дереве только жалобно позванивала после каждого выстрела. И этот настоящий, не киношный князь, был, хотя внешне похож, но как-то значительнее того, показанного в фильме. От него даже ко мне за угол, за которым я пряталась, исходила сила и мощь. Холеная внешность только подчеркивала эту силу собственной значимости, сознание своего положения и всех прав и привилегий ему сопутствующих. Мда, это был противник, настоящий противник! И потом, он был опасен. Опасен, как я чувствовала, внутренним полным неприятием человеческих законов и правил, совести и морали. Для себя. Вот именно - для себя. К себе. К своим желаниям или нуждам он не применял никаких ограничений этики или нравственности. Я так задумалась, устанавливая этот внутренний мост между моими мыслями и внутренним миром другого человека, что не заметила, что расклад на площадке поменялся. Слуга ушел, а появился другой человек, которого князь назвал «Жан». И этот Жан был полной противоположностью тому, которого мы видели в любимой «фильме». Он был невысоким, худеньким, черноволосым и что самое главное – молодым. Лицо живое, подвижное. Сейчас оно светилось угодливой улыбкой, но такая хитрость и алчность исходили из его глаз, что я испугалась. Этот не посмотрит ни на кого, никого не пожалеет, если ему будет выгодно. И в то же время пальцем не пошевелит из соображений дружбы или даже простой благодарности. Никаких человеческих чувств, относящихся к высоким – дружбы, любви, прочих сердечных или душевных привязанностей, - для него не существовало. Только «я» и «мне». И прежде всего – «мне выгодно». Парочка, которая друг друга стоила! Они ушли тихо переговариваясь, а я осталась ошеломленная и даже напуганная, не сразу осознав серьезность и значимость подслушанной фразы из их разговора: «Послезавтра… Если она будет сопротивляться – убей» … Страшные люди… Что же мне теперь делать? Как всегда в критических случаях, самые мудрые внутренние советы исходили от оптимиста: «Чего расселась (потому что я даже присела, бессильно прислонившись спиной к, скрывавшей меня во время всей этой сцены, стене), вставай, удирать отсюда надо, пока цела. И старайся не попадаться к этим субъектам на глаза!» А пессимист задумчиво присовокупил: «И как это Мария Тимофеевна, отнюдь не глупая женщина, могла так оплошать? Вот что делают с людьми сословные шоры!» С этими размышлениями о сословных шорах я вышла на шумную городскую улицу. Вернее, улица сама-то была не очень шумная: ну, прохожие шаркали ногами, где-то ржала лошадь, скрипели полозья саней. Но шум был, и этот шум создавал один единственный мальчишка без устали кричащий своим звонким голосом: «Затонский вестник! Экстренный выпуск! Покупайте «Затонский вестник»! Раскрыта тайна убийства в гостиничном номере! Тайна раскрыта!» Около него толпился народ, а он, ловко принимая протягиваемые ему монетки и отправляя в протянутые руки газеты, без устали кричал про свою раскрытую тайну в экстренном выпуске. А у меня, как на грех, никаких денег. Я, на всякий случай, порылась в кармане Прасковьиной шубы. А вдруг? И этот «вдруг» нашелся. Медная монетка, может положила Прасковья ее на всякий случай, чтобы дать милостыню, но мне и монетка сгодится. Я даже не знала сколько стоит этот вожделенный «Затонский вестник», благо мальчишка тоже не смотрел, сколько ему дают. У него шел натуральный обмен: получая что-то в одну руку, он другой ловко выдергивал из висевшей у него на животе кипы очередной газетный листок… Весь разворот состоял всего из одной статьи, без всякой рекламной дребедени и прочей чепухи. Но зато какая это была статья! Она вся пестрела выспренними выражениями и велеречивыми словами! Сплошное удовольствие для филолога. Алексей Егорович явно шел на побитие собственных рекордов! «Обращаясь къ недавнимъ событіямъ, потрясшимъ всё благородное общество города Затонска, мы должны напомнить своимъ читателямъ, кто такая мадамъ Бо. Эта дама до недавняго времени была конфидентомъ самыхъ высокопоставленныхъ членовъ королевскихъ фамилій Европы...» Ой, товарищ Ребушинский, как скажут уже совсем скоро совсем другие люди, не смешите мои тапки! Вся Европа плачет горючими слезами, разыскивая по городам и весям дремучей России, своего конфидента! Ладно-ладно, читаем дальше. «Вашему покорному слугѣ удалось задать ей нѣсколько вопросовъ, и онъ былъ пораженъ умомъ и тактомъ, который проявила эта женщина, разсказывая, нѣтъ даже намекая, кто и когда обращался къ ней за содѣйствіемъ. Среди нихъ былъ и всѣмъ извѣстный лошадникъ итальянскій князь М, и нѣмецкая герцогиня, потерявшая своего горячо любимаго сына и даже французскій генералъ, попросившій мадамъ Бо объ одной деликатной услугѣ, которую эта удивительная женщина, конечно же съ горячѣй радостью оказала.» Так, но где же раскрытие тайны? Ладно, читаем дальше. «И вотъ эта удивительная женщина появляется въ нашемъ городѣ. «Зачѣмъ, - задавали себѣ вопросъ всѣ безъ исключенія его жители. – Кто на этотъ разъ попросилъ объ услугѣ? Кому она бросилась помогать, какъ всегда безкорыстно и великодушно?» Эта тайна такъ и окажется за семью печатями въ ея душѣ. Потому какъ жестокой рокъ нанесъ страшный ударъ по репутаціи мадамъ Бо, да что тамъ репутаціи, по всей ея жизни!» Конечно, вашъ покорный слуга, имѣетъ свои догадки о дамскихъ тайнахъ и могъ бы разсказать много чего интереснаго про не совсѣмъ достойные эпизоды изъ жизни нашей героини, но да наложится печать молчанія на его уста на вѣки вѣчныя. Ибо нѣтъ ничего болѣе непригляднаго, чѣмъ зрѣлищѣ джентльмена не умѣющаго хранить дамскія тайны». - Причем здесь дамские тайны, - начала уже кипятиться я, - где расследование тайны смерти в номере гостиницы? Уже и статья подходит к концу… Я перевернула листок на другую сторону – нет ли там продолжения? Нет, чистая сторона… Ладно, читаем дальше, продираясь через нагромождение высопарной самовосхваляющей глупости. Так, на чем мы остановились? А-а, вот… «Причемъ сентенція о тайнахъ дамы не относится только къ тайнамъ мадамъ Бо. Молодой человѣкъ, котораго мадамъ приняла на работу ассистентомъ, въ свое сердцѣ въ качествѣ сына, а, можетъ быть, и больше, чѣмъ сына, влюбился въ молодую даму. Кто эта загадочная дама и какіе у нихъ были отношенія, теперь уже не имѣетъ значенія, потому какъ главный герой этой драмы мертвъ, а героиня выходитъ замужъ за совсѣмъ другого человѣка, никакъ съ этой драмой не связаннаго. Господа сыщики, которыхъ нашъ городъ очень уважаетъ, а нѣкоторыя его жители и даже восхищаются, арестовали мадамъ Бо, ибо она призналась въ совершенномъ преступленіи. Она якобы зарезала своего пріемнаго сына въ приступѣ ревности, когда узнала о его порочной страсти къ другой женщинѣ и желаніи на оной жениться». Стоп-стоп-стоп. Что-то здесь не вяжется. Почему «якобы», почему «господа сыщики»? А что думаете вы сами господин Ребушинский? Что-то другое? Уж очень вы восхваляете эту достойную даму. Хорошо, включим дедукцию, она не виновата. А призналась потому, что знает (видела или догадывается), кто на самом деле убил ее ассистента, и смертельно боится этих людей. Ей в темнице спокойнее, чем на воле. Что же это за страшные люди, если конфидент самих королевских особ их испугалась? Какой силой они должны обладать? А я, кажется, знаю… Недаром у меня ноги задрожали. А сам Ребушинский так уж ничего не боится? Тоже мне смельчак нашелся! Хотя… вряд ли князь и Жан читают всякие бульварные листки, чего бы в тех не писали, какие бы тайны не раскрывали. Эти господа чувствуют себя выше всяких глупых подозрений и намеков, да еще изложенных подобным манером. Да и сам Алексей Егорович может и не понял, на какие такие тайны и выводы он с таким пафосом навел своих читателей. Ну и клубок тут в Затонске завертелся! Прямо змеиный. И как его распутать? Как помочь оправдать мадам Бо, осудить князя и Жана, и почему, наконец, мадам приехала в этот богом забытый Затонск? Что она тут забыла, эта столичная штучка, конфидент высокопоставленных особ? Вызвал Разумовский? Чтобы здесь убить? Зачем? У всех на виду, в гостинице. Кто у нас тут еще из лиц «приближенных к высоким особам» затесался? Нина? Да, именно! Кажется, я на верном пути. А теперь бегом к Анне! Где она может быть? Ну, конечно, в полиции. - Мальчик, скажи-ка, где у вас тут полицейское управление? Мальчишка огрел меня недоуменным взглядом: - Тетка, ты что рехнулась? Кто же по своей воле с фараонами связывается! - Беда у меня, - притворно пригорюнилась я, - мужик пропал. - Как же, только у них и делов, что всяких мужиков искать. У них убийство. Самый главный фараон так кричит, что на улице слышно. Небось и сама услышишь. Иди-ка ты сама своего мужика искать, целее будешь. Но я уже не слушала. Вернее не слушала своего добровольного советчика, потому что шла по направлению к несущимся по улице начальственным крикам. Из дверей полицейского управления выскакивали, как лягушки из сачка, городовые. А по городу неслось: «Пальму не поливают, подозреваемая убита. Распустились к едрене фене!» - Лютует? – обратилась я к стоящему неподалеку мужику, который наблюдал переполох с явным удовольствием и любопытством. - Всем наподдал, - с восхищением констатировал мой собеседник. - А что случилось? - Да бабенку, которая в убийстве призналась, убили. - Как убили, - ахнула я. Опоздала со своими размышлениями! - Да тут вроде пожар учинили. Все повыскакивали тушить. Сторожить никто не остался. А ее в это время и порешили. - А ты не видел, кто это сделал? – вроде безразлично спросила я. - Как же не видел? Видел! – мужичонка от гордости даже грудь колесом выгнул, - крутился здесь один. На цыгана или жида похож. Только у нас на сто верст кругом ни цыган, ни жидов отродясь не водилось. - Ну иди, расскажи полицейскому начальнику. - Да что я рехнулся что ли? Самому в евойные лапы. Не-е, дураков нет! - Вот Анна Викторовна идет, - к моему счастью из дверей вышла Анна и к еще большему счастью и удаче – одна, - ей расскажешь? - Медиуму-то, - мужичонка я с явной гордостью выговорил иностранное, «господское», слово, - ей можно. Она дамочка добрая, да уважительная. - Анна Викторовна, - я позвала Анну, а увидев, что она меня признала и удивленно распахнула глаза на мой вид, многозначительно покачала головой из стороны в сторону, - подойдите сюда, пожалуйста. Вот вам мой товарищ сказать кое-что хочет. И для верности крепко схватила его за рукав армяка. Потом наклонилась и строго прибавила: - Имя свое сначала назови, а потом рассказывай. Мужичонка уже не важничал, но деваться некуда, начал рассказывать. - Зовут меня Михайла Ломов. Сбитенщики мы. Стоял я тут. А потом глядь – цыган какой-то из-за угла за полицией наблюдает. - Цыган? – уточнила Анна. - У нас в городе нет цыган. - Вот и я про то говорю. Нет здесь этих нехристей. Но наружность у него точно цыганская. Я в Нижнем на «ярманке» видел их табор. Ох и поют хорошо! Заслушаешься… - И что этот цыган? - перебила Анна сладкие воспоминания. - Этот цыган улучил минутку, когда господ полицейских на улице не было, накидал соломы с возка. Вон он возок, так и остался за углом, - мужичонка махнул рукой, - Потом поджег эту солому. А самую большую копну возьми да швырни в подвальное окно. Дым как повалит, все повыскакивали, а он в этом дыму шныр в дверь, да и был таков. Больше я его не видел. Видать через другой вход выскочил. Ловкий черт!. Мы с Анной переглянулись. - Пойду я барышня, - заныл сбитенщик, - все я вам поведал как на духу. Меня товар ждет. Анна задумчиво махнула рукой: - Иди. Я тоже выпустила рукав. Почувствовав волю, мужичонка, что было духу, рванул вдоль по улице, только мы его и видели… Анна задумчиво крутила локон. Из дверей управления вышел Штольман, увидев Анну подошел. Я слегка посторонилась, но он меня даже не видел: - Анна Викторовна, простите, что Вам пришлось наблюдать наши внутренние раздоры. - Яков Платонович, - Анна даже его не слушала, занятая своими мыслями, - я только что разговаривала со свидетелем происшествия. - Свидетелем? Кто он? - Мужик, торговец сбитнем. Штольман еле заметно покривился: такой свидетель у него явно не котировался. - Что же он поведал? - Что весь псевдопожар был устроен каким-то цыганом. - Да? – ирония ЯП стала уже явной, во всяком случае для меня, - не китайцем? Я чуть не поперхнулась от смеха. Насмехается, паршивец! - Этот цыган, уличил момент и во время общей паники вошел в управление. Больше этот Михайло Ломов его не видел. - Украсть, наверное, чернильницу хотел. Чернила теперь в большой цене, говорят. - Яков Платонович, вы иронизируете? - Не имею ни малейшего намерения, Анна Викторовна. И вдруг протянул руку, взял ее нервно крутящие локон пальцы, и нежно сжал ладонью. Другой рукой заложил непокорный локон за ухо. И такой любовью полыхнули эти стальные серо-зеленые глаза, такая беспомощно-несчастная пробежала по этому резко рубленому лицу судорога, так распахнулись ему навстречу ее и без того огромные глаза, что мне просто неловко стало, словно я зашла в комнату в самый-самый интимный внутренний супружеский момент. - Яков Платонович, но вы же видите, что все это было подстроено. Моя детка не намерена была сдаваться! Ну, стойкий оловянный солдатик! Как же тебе, Платонович, будет с ней нелегко! - Конечно, вижу, Анна Викторовна. - И знаете почему? - Знаю. - Да? – Анна придвинулась к нему, даже я дернулась, чтобы не пропустить ни слова. – Почему? - - Чтобы убить эту мадам Бо. - Но почему ее кому-то надо было убить? Вы знаете? - Нет, Анна Викторовна, но намерен пренепременно это узнать. И он повернулся к городовому: «Ульяшин, вызови подводу, надо труп в мертвецкую отправить…» Я взглянула на Анну: «Обидел ее этот афронт?». Но она глядела куда-то в сторону. Взгляд ее был внимателен и сосредоточен. Потом она повернулась и быстро направилась вдоль улицы. Я поняла, что духи ей что-то показывают, и устремилась за ней.