Пришедшая из дождя

Эдвард провел у Беллы несколько долгих часов. Они не говорили о ее проблемах, наоборот Эдвард много рассказывал о своей работе. Белла давно интересовалась журналистикой, и рассказы Эдварда ее увлекли. Но как только Эд пытался перескочить на ее проблемы, девушка сразу же замыкалась, уходила в свои мысли, и вытащить ее оттуда не представлялось возможным. Поняв, что так просто девушку не разговорить, Эдвард решил собраться с силами и все-же поехать к родителям. Родители жили на материке, а потому каждый визит для Эдварда был затяжным. Он любил их старый дом, купленный еще родителями Карлайла к замужеству их старшего сына. Дом много раз перестраивался, расширялся, ремонтировался, прежде чем приобрел сегодняшний вид – небольшого двухэтажного особняка, отделанного темным деревом, с небольшим чердаком и погребом, который был по сути еще одной гостиной. Большие окна гостиной ярко светились, и даже на расстоянии Эдвард увидел мать, которая сидела за пианино и играла. Это успокоило парня, значит, в семье все тоже спокойно. В тот вечер отец, как это бывало редко, был дома. Обычно Карлайл, преуспевающий кардиохирург, вечера, а зачастую и ночи, проводил в клинике, спасая тяжелых и безнадежных больных. Такое уж было его предназначение, и он с достоинством нес свой крест. Эдвард вошел в давно знакомую прихожую, привычно повесил пальто в небольшой стенной шкаф. Из комнаты в коридор выбежал черный лабрадор отца, и Эдвард провел рукой по его мощной голове. - Сын, ты? – крикнул Карлайл из комнаты. Мелодия стихла, хлопнула крышка пианино, но в коридор Эсме так и не вышла. Лабрадор игрался с Эдвардом, и в гостиную парень вошел в его сопровождении. Его взгляду предстала идиллическая картина – мать лежала на угловом диване, положив ноги на колени отца, а отец мягко гладил ее ноги, листая газеты. Это было частью ежевечернего ритуала, принятого в их семье столько лет, сколько Эдвард себя помнил – мать отдыхает в компании отца, который читает новости за день. Он всегда делал это вечерами, после тяжелого дня, после спасения жизней, и борьбы со смертью. Карлайлу неоднократно предлагали перейти в другие клиники, Эсме неоднократно говорила ему о смене профессии, но Карлайл остался верен себе – он будет хирургом и точка. Иначе и быть не могло, иначе это был бы не Карлайл Каллен. Рожденный в семье врачей, он долго не колебался с выбором специальности. Отец не был доволен его решением, он знал насколько тяжела медицина и последнее, о чем мечтал дед Эдварда, так это видеть сына наследником своего дела, равно как и его жена. Но Карлайл, самый младший из трех детей, упрямо стоял на своем, и когда его отец отошел от дел, он твердо занял его место, и освобождать его даже не планировал. Старшая сестра Эдварда, Розали Каллен-Хейл, появлялась у родителей чаще, чем ее непутевый брат, и могла бы стать отличной заменой кардиохирургу Каллену, если бы не тяжелая беременность, последовавшие за этим тяжелые роды, и как следствие, малыш, забиравший все внимание Рози. Прекрасная, сильная женщина за секунду превращалась в истеричку, если речь шла о ее единственном ребенке, а точнее о малейшей проблеме, связанной с ним. Даже отсутствие столь любимых малышом бананов в близлежащих магазинах могло стать причиной истерики. После родов Розали полностью ушла в семью, и возвращаться в медицину не намеревалась. Вот и в тот вечер Рози и племянник Эдварда, малыш Дэвид, были в доме Карлайла и Эсме. Муж Розали, Эммет, был дипломатом, а потому Рози была всегда на виду с одной стороны, а с другой – была за каменной стеной. Но работа дипломата предполагала долгие командировки, а спать одной Рози опасалась, а потому стоило мужу вылететь в одну из стран, с которыми он работал, как Рози тут же переезжала из роскошного пентхауза в скромный отчий дом. Малыш Дэвид обожал деда, а потому и не был против этих поездок. Но сейчас Рози была в своей комнате, и о ее присутствии Эдварду сообщили лишь игрушки, вперемешку лежащие на полу. - И где же юное дарование? – усмехнулся Эдвард, опускаясь в кресло-качалку отца. Это было своеобразным нарушением традиций, но нарушением согласованным, а потому ничто не мешало Эду расслабляться в кресле отца в его присутствии. - Спит, где же ему еще быть? Ты бы еще позже приезжал из своей газеты, - фыркнула для приличия мать, пока Карлайл сворачивал последнюю газету. Эсме спустила ноги на пушистый ковер, и подошла к сыну. Привычно потрепала его по каштановым волосам с золотистым отливом, поцеловала в щеку. За такие минуты, полные счастья и любви, Эдвард и обожал поездки домой. Но сегодня на его сердце лежал камень, и он хотел бы попытаться его снять, нагло пользуясь тем, что его мать – психоаналитик. Поняв, что сын приехал, как всегда, по рабочим проблемам, Карлайл вынул из бара бутылку виски. Отказываться Эдвард не стал – знал, что, во-первых, отец обидится, а во-вторых, виски в доме отца было отличным, всегда выдержанным, и всегда к месту. А потому Эдвард с удовольствием принял из рук отца стакан с неразбавленным виски. Эсме нахмурилась. Она не любила, когда муж пил. - Мам, слушай, я снова к тебе, - виновато нахмурился сын. - А я снова тебе говорю – ты можешь лишь быть рядом. Будь с ней добрым, поддерживай во всем, стань для нее опорой – и все откроется, - мягко ответила Эсме, смотря в свои же зеленые глаза. - Но на это нужно время, это долго, - Эдвард устало потер лицо руками. - Увы и ах, но это единственный путь, - покачала головой Эсме.