Осколки

22 августа

Темный серпантин твоих волос туманил голову и горел в жаре летнего солнца, уже являющегося редким гостям своенравного Эльвана. Ты не гнался, не ждал и не верил. Иногда казалось, что вовсе уже и не жил.

Ты был околдован тёмной, таинственной грустью, что мне никогда не понять. От тебя нередко пахло сигаретами, землей и девичьими сладкими духами. Вокруг тебя стояла нерушимая, огромная стена — через неё не пробирались ни солнечные лучи, ни теплая улыбка сестры, ни чья-либо поддержка.

Ты был один. И я так хотел быть рядом с тобою — хоть за этой стеной, хоть вне её.

На вечеринках всегда невыносимо жарко и шумно. Я познал это и старательно избегал их, предавая большее предпочтение чтению книг, учебников или новым забегам по данжам в игре. Но у каждого, я почти что в этом уверен, есть такой друг, ради которого вы выходите из уютного, теплого импровизированного кокона из одеяла и тащитесь непонятно куда и неясно зачем. Моим таким другом был Антон — парень, имевший странные русовато-рыжие волосы, почти маниакальную любовь к технике и несовместимый для образа задрота ритм жизни «золотого ребенка». Обычно я уклончиво, старательно выбирая отмазку из ряда «вежливо-честных», уходил от всех попыток затащить мою тушку в местную цитадель разврата, угара и веселья. Но в этот раз рыжий прохвост, состроив свои оленьи глазки и промямлив что-то о «силе братства, дружбы и вообще ты мне больше не друг», заставил меня прийти. Правда в первые же три секунду после короткого «привет» Антон испарился и пожелал мне повеселиться. Я остался один на один с духотой, чужим перегаром и безудержным весельем толпы неприятных, разгоряченных и дурных от безмерного количества алкоголя подростков. Несколько раз кто-то, удивленно ойкнув, бегло бросил мне слова приветствия. Некоторые же без зазрения совести кидали в мою сторону то ли любопытные, то ли «голодные» взгляды. Я лишь протиснулся в самый конец «танцплощадки» — огромное пространство чей-то богато украшенной, большущей гостиной с пошлым диско шаром и по краям длинными столами, набитыми закуской и алкоголем. Впрочем, многим было совершенно всё равно на то, какая вокруг обстановка — главное, что много спиртного и элита школы здесь. Удивительно, но Антон, несмотря на многие противоречащие и препятствующие этому факторы, входил в местную элиту — во много благодаря своему знаменитому брату и любви к тусовкам. А и обаятельному, непостижимому для понимания простыми смертными характеру настоящего засранца. Хитрый, пронырливый рыжий коротышка — всего от силы метр семьдесят — умел сделать оскорбление комплементом, а похвалу превратить в ядрёную колкость. Но сегодня звёзды не смиловались надо мною — я был оставлен на поруки собственного безразличия к тусовочной жизни. Оперевшись о стену, поглощённый великими думами о побеги с сего праздника жизни и вина — хотя скорее всего в стаканах было разлито обычное пиво — я абстрагировался от музыки и мелькающих огней глупого диско шара. Кажется, на секунду я вернулся в удобную, теплую кровать и занялся своими обычными задротскими делами. Заиграл очередной попсовый трек, под которой девчонки могли подрыгать своими жопами, а парни всласть полапать их. Местный антураж стал ещё более противным — он пропах гарью, сигаретами и чужим потом. Всё сильнее кружилась голова. И я уже был готов всё же уйти, наплевав на обещание, данное Антону. Но увидел его — злато. Он сиял, излучал совершенно чуждое в этом злачном месте тепло и, конечно, в первую же секунду своего появления привлекал всеобщее внимание. Казалось, каждый в комнате замер, боясь спугнуть прекрасный образ [божественный] — Простите, я немного опоздал, — даже музыка затихла, когда он заговорил. Я видел этого парня впервые. И признаюсь честно, бессовестно впитывал каждую деталь — глупый ободок, имитирующий то ли кошачьи, то ли лисьи ушки, свободную майку, подчеркивающую его неожиданно утонченную, будто девичью фигуру, не в облипку джинсы, выглядящие здесь верхом целомудренности и невинности, желтые, вызывающе яркие кеды. Но самое главное это его внешность: блондинистые, длинные волосы, струящиеся то ли серебром, то ли золотом по плечам; голубые льдинки глаз, смотрящие кокетливо-невинно; тонкие губы — чуть красные и дрожащие в попытках, наверное, улыбнуться; аккуратные скулы; утонченный нос; пальцы длинные, нервно убирающие мешающую прядь за ухо. Я был очарован им, нет, околдован. Впрочем, как и все присутствующие — минуты две никто не двигался, молчал, пытаясь перебороть трепет и восхищение. А потом это наваждение пропало — заиграла музыка, подростки начали тереться друг об друга, послышал неистовый отвратный хохот и заплескалась по стаканам выпивка. И лишь я один остался не в силах оторвать взор — всё также смотрел, как он говорил с кем-то, смеялся, улыбался, выглядел максимально открытым и счастливым. — Если ты будешь так пялится на людей, тебя неправильно поймут, — неожиданное появление моего друга-кутилы испугало меня и заставило потерять объект недавней слежки. — Я н-не пялился. Просто задумался. — Хм, правда? Я на самом деле удивлен, что ты не нашёл себе благородного предлога, чтобы свалить и гамать всю оставшуюся ночь, — саркастичный тон этого придурка выводил похлеще абсурдности ситуации и того факта, что я уже не мог найти того парня. — Если тебе интересно, тот парень — Блэк, местная «принцесса». — «Принцесса»? — Я повернулся к другу. Он излучал самодовольное ироничное «не уж то» — любимая эмоция Антона, которой тот одаривал меня в любой непонятной ситуации, выходящей за рамки «обычного Ромы». — Сложно назвать это утонченное, элегантное, нежное, прекрасное создание «принцем», — Антон показал пальцем в сторону курилки. — Покурим? Кодовое слово было произнесено. Через пятнадцать минут мы сидели на крыше. Курили, слушали отголоски музыки и молчали. Ночь казалась безумно долгой и странной — в голове застрял тот парень и слова друга. А в горле обжигающий никотин. Привет, жизнь, я Рома — мне семнадцать, я безнадежный задрот-подросток и, кажется, сегодня я увидел что-то по-настоящему прекрасное.

24 октября

Мы встретились случайно в классе. Ты сидел на парте, курил, глядел опустошенным взглядом в центр доски и…

Кажется был счастлив. Удивительно. Ты не был особо красив. Ты был… прост? Обычен?

Да. Ты просто был. Существовал. Дышал тем же воздухом, что все; делал, что все; думал, как все. Но при этом в тебе было что-то… дикое, да, животное, жаждущее, рвущее, манящее.

Свободное.

Оно искусывало губы в кровь, царапало кожу, лизало, ласкало, трепетало, билось, звало, касалось, боролось

Верило в меня.

Иногда вечерами я оставался на часик другой в классной комнате. Странно, но учителей это ничуть не напрягало. В конце концов, я настолько к этому привык, что уже спокойно курил в классе, врубив музыку в наушниках на всю, сев на первую парту перед доской и глядя в пустоту. Это было настолько обыденным и необходимым для меня действием, что в моей голове никогда не всплывала мысль прятаться, маскировать или быть хоть каплю осторожнее. В комнате был я, свет закатного солнца и сигаретный дым. Можно было сказать, что в комнате был весь я, без остатка, глупых гипербол и метафор. Я — дым. Я — уходящий свет. И касания, нежные, теплые касания… — О, похоже, я тебя отвлек, — стоило мне снять наушники, как донёсся чей-то голос. Мягкий, не звонкий, непротивный, нерезкий, не сладкий, не девчачий. Нет, абсолютно нормальный голос подростка. Только слишком мягкий, тягучий, растекающийся по телу и чарующий. — Ты же знаешь, что курить на территории школы запрещено, тем более в классной комнате? Это был Блэк. Одетый опять в странную одежду: безразмерную, создающую ему дополнительный образ хрупкой принцессы худи, джинсы-леггинсыподчеркивающие его тонкие, длинные ноги, огромнейшие кроссовки, очки — он выглядел одновременно совершенно просто, будто не звезда школы, но при этом чертовски привлекательно. Он качнул головой — волосы, убранный в хвост точно как лисий, взмахнули вверх, оставляя после себя приятный аромат цветочного шампуня. — Я вроде как хулиган, — не зная, что ещё можно сказать местной «красавице», я выпалил первую шальную мысль из головы. — Ммм, да? Не особо похож, — Блэк сел рядом со мною. — Хотя, Люц, говорил мне остерегаться тебя. — Меня? — Да, у тебя недобрый взгляд. И в эту же секунду этот хитрый лис улыбнулся. По-доброму. Словно в его словах не было ничего оскорбительного. Словно он и не пытался меня в чем-то улучить. Словно ему это даже нравилось. — Ты же знаешь, что нельзя просто так людям в лицо говорить об их «недобром взгляде»? — Почему? Я же тебя похвалил? — Блэк наивно захлопал глазками. — Это не было похоже на похвалу, — я угрюмо вздохнул. Этот парень был до безобразия красивым и доверчивым одновременно — мальчик-одуванчик собственной персоной. Аккуратнее, аккуратнее! Вы можете помять его лепестки! — Слушай, а почему ты здесь? — Обычно, я ухожу вместе с Люцом, но у того сегодня появились дела. Так что я решил немного погулять по школе, раз наши охранники столь беспечны. Лучи закатного солнца коснулись его губ. Если лучи — это я, то значит мы поцеловались? Хах, звучит как нелепая шутка: вечно угрюмый эмо-бой-задрот и местная «принцесса» школы, мальчик-одуванчик. Если наши миры столкнуться, то это приведёт к огромному, большому взрыву, только планета от этого не родиться. Останется на стадии космопыли из осколков наших сердец, мечтаний, мыслей и ужасного, ядовитого газа мерзких слов. — Ты же сейчас подумал, о чём-то нехорошем, не так ли? — Для хорошего мальчика хитрый лис оказался слишком проницательным. — Подумал, что скоро мы поубиваем друг друга, — я потянулся за новой сигаретой, попутно потушив о руку предыдущую. Но её перехватил Блэк. Мгновение — и оп — сигарета зажата его губами. — Я вроде не говорил, что угощаю. Тот лишь состроил милые глазки полные «ты же не отберешь это у меня, правда?». Мелкий, хитрый манипулятор. Пришлось дать ему и огоньку. С сигаретой мальчик-одуванчик походил на кого-то совершенно другого — слишком развратно, уверенно и показушно он это делал. — Тебе лучше не курить. — Почему? — Выглядит, будто ты со мной флиртуешь, — я снова ляпнул первое, что пришло в голову. — А если это так? Если застряло костью в горле. Нет, оно застряло заманчивым, привлекательным наваждением в быстром потоке мыслей: от «Этот парень больной» до «Над тобой издеваются». Потому что так могло произойти в любой другой жизни, но только не в моей — это не типичная история любви главы элиты и задрипанного аутсайдера. Я сжал до побелевших костяшек руку, мечтая, чтоб издевательски приятный, настолько правдоподобный сон прекратился. Чтобы манящие локоны платины испарились. Чтоб приятно колючий своим теплом взгляд голубых глаз превратился в табачный дым и разочарование — такое знакомое и ничуть не пугающее. Чтобы этого разговора не было ни то, что на самом деле, но и в моей памяти, в укромных уголках мозга подростка-ботана. Но он не исчезал. Тепло улыбался, делал тягучие, медленные затяжки и не торопил. Был. Дышал. Моргал. Смотрел. Ждал. Не говорил. А у меня не было ответа. Не существовало малейшего понятия о том, как реагировать. Как выстраивать дальнейший диалог, да говорить ли вообще. Как не слышать собственное сбивчивое, предательски громкое сердцебиение. Как не попадать в капкан из синевы глаз и тепла улыбки. — Тогда у тебя дурной вкус, — после и не пробуй меня переубеждать, не пробуй даже пытаться говорить «Ты такой красивый!», не пробуй лишним движение доказывать мне, как хочешь или любишь, хочешь подружиться, не пробуй мои сигареты, мой воздух, мою жизнь и мои проблемы — не касайся их своей добротой. — У меня отличный вкус. И он ушёл. Ни узнав имя, ни сказав до скорого, ни приторно улыбнувшись. Просто ушёл, словно так и должно было произойти. А у меня во рту горчит больше обычного от сигарет.

27 октября.

Следующая наша встреча произошла так скоро, что я удивился. В выходные столкнулись в кинотеатре: я и мой-вечно-серьезный-недовольный-всем-брат и ты с твоей сестрой.

Со стороны вы выглядели чересчур близкими. Максимум тактильных контактов. Максимум никому непонятного шифра из событий, пережитых лишь вами двоими. Максимум переглядываний, перешептываний, даже чёрт возьми, наверное, телепатии.

Но ты был чертовски красив в своем спокойствии. Хотя на самом деле «красивый» с трудом вписывался в графу твоих характеристик. Ты простой. Чарующе простой, словно воплощение черного цвета — молчание, острота, пучина, немой разврат, безумная, дикая натура, скрытая в неприметном внешнем виде.

Ты — чёрный. Ты — море без дна с темной водой. Ты — «даже не пытайся понять, а то я тебя сожру и твою душонку, не моргнув».

Сестра тянула вперёд, торопя бесполезными «опоздываемопоздываемопаздываем». Совсем слабая хватка, что казалось вот-вот и вовсе пропадёт, действовала совершенно странно — возвращала в кабинет, наполненный запахом табака и неприятным осадком от дурацкого диалога с «принцессой». Возможно, потому что всё возвращало мои мысли в то место. Перестать думать о Блэки — миссия с тремя звёздочками [ты должен быть дохуя умным, чтоб её выполнить] [ты должен просто перестать это делать, тупорылый идиот] Я лишь набрал в грудь побольше воздуха. Это один из редких выходных, когда я мог просто радоваться жизни, выбравшись в центр города с окраины, сбежав от дерева, запаха земли и формалина. И я не хотел, чтобы он портился от шальных мыслей, вызванный чужой издевкой-игрой и гормонами. Хотя мысли о блондине совершенно не вызывали внутри раздражение, ненависть или презрения. Нет, они наоборот ощущались чем-то теплым, нужным и правильным. Чем-то жутко необходимым. Но, каждый раз чувствуя это, я судорожно отгонял от себя и мысли, и трепетные чувства, боясь завести в себе привычку преданного-фаната-члена-фанклуба-прекрасного-красивого-доброго-замечательного-невинного-лисьего-ублюдка держаться в трудные минуты за них, за призрачную надежду погреться под солнцем. Поэтому при малейшей ненужной мысли глядел в глаза сестры — серо-зеленые, горящие озорным огоньком [как пламя моей зажигалки] [как счастье]. На время это, правда, помогало. Но лис, громко выбивая дверь, принося с собой охапку весенних цветов и солнечный свет, врывался в мои мысли. И там от него совершенно нельзя было спрятаться. Скрыться. Убежать. С ним ничего нельзя было сделать даже в собственной голове, — тронешь его — проиграешь. Сестра — её волосы в ужасном беспорядке, грудь устало, судорожно вздымалась при каждом вдохе-выдохе, платье то и дело подымалось слишком высоко — бросала в мою сторону странные взгляды с немым вопросом «Ничего не хочешь рассказать?». Но ничего не произносила, теребя билет, кусая губы, блестящие от персикового блеска и пахнущие соответственно, и озадаченно смотря на циферблат — оказалось, наши часы снова спешили. До сеанса ещё долго и я рассматривал всё, лишь бы убежать от лисьей тени: стены с афишами, кричащими громкими, пафосными и стандартными лозунгами, людей, шумно говорящих, ждущих и трепещущих, большие растения в громоздких цветочных горшках и их листья, слепящие ярким зеленым пятном в своём контрасте с «золотом» и красным бархатом окружения, пол с мелким мусором и билетами — это не те, что хранишь, как сентиментальнаясемиклашка в дневнике, обведя красивой блестящей ручкой и подписав чуть криво, но старательно «Лучший день», добавь в конце сердечко. А потом мой взгляд застыл на платине знакомых волос — я сразу, пряча взгляд, отвернулся стыдливо и глупо, надеясь, что не заметил, что пронесло. Но… — О, какая встреча! — Я услышал его голос — в теле растеклось жуткое, похоже, уже выведенное до рефлекса тепло. Если бы повернулся, точно бы увидел, как нас разделяли от силы сантиметров пятнадцать-двадцать. Слишком близко, слишком непринужденно. Слишком естественно. — Не знал, что ты любитель ужастиков. — Мне кажется, это должен произносить я, — так не повернувшись, зацепился, как за спасательный круг, за глаза сестры — вопросительные, понимающие и нетерпеливо кричащие «Объясни!». — Меня притащил брат, — Блэк, не чувствуя неловкости, не пытаясь поскорее уйти, не скрывая фальшь и недовольство в голосе, продолжал наш диалог. Словно мы одноклассники, друзья, любовники, да хоть кто-то больше чем однажды покурившие вместе в кабинете парни. — Сам я очень пугаюсь всяких страшилок. Мы, наверно, со стороны выглядели очень странно: непринужденный, явно улыбающийся парень, ведущий беседу с человеком, смотрящим в другую сторону, и всё это посреди шумного, оживленного холла кинотеатра. Но я упрямо не поворачивал голову, посылая мысленные сигналы сестре, чтоб та уже вытащила меня из этого ада неловкости. Но она не понимала, наклонив голову, лишь следила за происходящим как за забавною сценкой юмористического шоу. Похоже, Блэк не выдержал — встал рядом с моей сестрой, вынуждая меня посмотреть на него. Новая встреча — новый модный look«принцессы». В этот раз он выглядел довольно обычно для подростка: клетчатая красная рубашка накинутая сверху для стиля, свободные светлые джинсы, чуть подвернутые снизу и оголяющие щиколотки, спортивные кроссовки слишком миниатюрные для этого любителя одежды не по размеру. На голове ни глупых ободков, ни причесок — волосы блестели, серебрились, сияли, спадая на плечи, лезли в его глаза, путались и, видимо, сегодня совершенно не слушались. Такой Блэк не походил на элиту. Такой Блэк казался обычно, хоть и красивым парнем. Он будто сбросил кожу, оставив лишь себя, себя и себя. — Не бойся, я тебя не преследую, — как-то чересчур кокетливо и весело произнёс блондинистый наглец, играясь со словами — те звучали слишком неправильно, слишком интимно. Слишком. И сестра, заметив это, кинула не двусмысленную ухмылку в мою сторону. Мол «всё с тобой ясно, братик» или «не беспокойся, братик, этот маленький пикантный секрет я унесу с собою в могилу». Или ещё хуже «любите друг друга дети мои и делайте новых детей!». И, скорее всего, между нами ещё долго длилось это неловкое молчание пропитанное моим стеснением и желанием испарится, если бы не появившийся из ниоткуда брат Блэка. Люцифер — весь такой крутой парень, гроза гопоты и местный холодный красавчик — сразу, не заметив нас, стал отчитывать нерадивого братца, хая того за отсутствие терпения, держа в руках милкшейк светло-розового цвет — явно для хитрого лиса. Но блондин, извинившись как-то небрежно, на автомате, просто забрал коктейль, улыбнувшись своей фирменной улыбкой мальчика-одуванчика. Люц зарылся в черные волосы ладонью, шумно выдыхая — похоже, длинные волосы — это традиция их семьи. Я, решив не терять времени зря, схватил сестру и двинулся к двери — уже впускали, и желание оказаться на своём месте подальше от цепких льдинок-глаз и теплой улыбки усиливалось с каждым шагом. Рядом с Блэком невозможно нормально дышать, — даже если тот не старался произвести впечатление, даже если тот оделся совершенно обычно. Да даже если тот будет в первом, что под руку попалось, то выиграет в любом конкурсе красоты, обойдя меня на тысячу очков. Поэтому я трусливо бежал, надеясь больше не увидеть лисью морду.

27 октября.

Наши места оказались рядом. Слишком близко. Ты неловко покусывал губу, скрывая стеснение, досаду и панику — ты боялся любой близости, как огня. Поэтому, когда в середине фильма я поспешно, стараясь вытеснить навязанный страх, схватил тебя за руку — теплую и удивительно мягкую -, ты удивился куда больше моего и попытался выйти из цепкого захвата.

Но через секунду то ли смирившись, то ли привыкнув, положил сверху наших рук свою ладонь и прошептал ели слышно: «Я рядом». Возможно, мне всего лишь показалось, но ты даже улыбнулся легкой, успокаивающей улыбкой.

Фильм тебя не пугал — тебя пугала неожиданная близость, но ты героически держался, пытаясь меня успокоить. Всё же я никогда не любил все эти страшилки.

После двух часов сидения в кресле так приятно было потянуться, выгнуться дугой, мурча, чувствуя спокойствие и умиротворение. Весь сеанс я чувствовал себя как на иголках — место Блэка оказалось рядом с моим. Когда он говорил про свою нелюбовь к страшилкам, нисколько не врал: в первый же напряженный момент хитрый лис вцепился в мою руку. Я пытался заставить его отцепиться, но, взглянув в его испуганные глаза полные неоправданного доверия и мольбы помочь, не смог ему сопротивляться. Его правда хотелось защитить. Прижать к себе, отгородив от всех невзгод и неприятностей, шепча на ухо всякие глупости вроде «Я никогда не оставлю тебя одного» или « Всё будет отлично, просто держи меня за руку». Хотелось даже, если угроза незначительна. Даже, если это не совсем правильно. Ведь Блэк такой хрупкий, нежный и совершенно чуждый в этом мире, — он тигровая лилия на грязном болоте. И я не понимал, почему он так упрямо тянул ко мне руку и улыбался. Мы из разных миров, пожалуйста, не рви моё сердце своей добротой. — Спасибо за вечер! — «Принцесса» выглядел ещё более счастливым, словно это было возможно. — Знаешь, мы так часто видимся, а я даже имени твоего не знаю. — Два раза — это не часто, — отгородиться, сбежать, не давать и повода сблизиться, не смотреть в его глаза, на его губы, чуть ниже, на вену на шеи и не думать о поцелуях [это не твоё, даже не думай жалкая псина] — …Рома. — Меня Блэк, — словно ему нужно было представляться. Но, похоже, это осчастливило его. Сестра не вмешивалась в происходящее. Хотя это было жутко на неё не похоже. Только следила, ехидно ухмыляясь и кидая в мою сторону «Потом всё расскажешь ~». Люц явно возмущался, но делал это про себя, рассматривая всё вокруг лишь бы и взглядом не столкнуться со мной. Удивительно, насколько они противоположны с мальчиком-одуванчиком. — Нам пора, ещё много дел, — я поспешно стал уже мысленно выдумывать «дела». — Хорошо, — Блэк, не переставая улыбаться, направился к брату — как у него ещё скулы не болят? — Удачи! «Удачи» — застряло внутри, как не дозволенная нелепая вольность –даже не смей, тебе не хватает его имени и улыбки? — Иногда ты такой еблан, — неожиданно произнесла сестра. Я уже хотел возмутиться, спросить, но она пошла дальше, — идём домой, мой недогадливый братец ~

30 октября

Поцелуй.

По-це-луй.

Ох, мог ли я стать ещё счастливее?

В очередной раз, когда я задержался в кабинете, чтобы покурить и подумать, полил ливень. Заполонившие с самого утра тучи наконец-то разразились небывалым дождём — казалось, вот-вот они бы смыли с улиц всё: машины, дорожные знаки, прохожих, бездомных животных, здания. Всё. Но капли только противно и безустанно барабанили по окну, напоминая о том, что зонт как обычно остался дома на столе и дежурное мамино «Сынок, только не забудь зонтик» сбылось в самый неподходящий момент. В кабинете непривычно темно — видно тлеющий огонек сигареты и темноту, окружающую его. Теперь, наверное, я — темнота. И это подходило мне гораздо более. Темнота пугала, устрашала, сбивала с толку, поглощала без остатка, туманила, обманывала, как и я. Она уходила лишь из самых светлых, чудесных мест, где её быть уж точно не должно. Она одна. Незыблема. Бесформена. Безгранична. — Снова куришь? — Он застал меня врасплох, как и в прошлый раз. Весь такой улыбчивый Блэк точно изгонял тьму, лишь появившись где-то. — Снова, — я протянул ему свою сигарету, а после, спохватившись, что это странно, попытался вернуть её себе. Но блондин хитро улыбнулся и резко наклонился чертовски близко. Не успев среагировать должным образом, я упустил момент, когда его губы коснулись моих. Кроткий и невинный поцелуй. — Я подумал, что ты так намекаешь на поцелуй, — Блэк уже стоял у окна, когда я очнулся. Когда смог уже уложить в голове дурацкую мысль, что меня поцеловала местная «принцесса». — Оу, в следующий раз я буду аккуратнее в своих действиях, — рука сама потянулась до губ. Казалось, те горели. Пылали точно обожженные языком пламенем [лучом солнца]. Желали гораздо большего [прикоснись к ним ещё, хитрый лис] Сегодня взбалмошный парень накинул сверху темно синий дождевик, на ногах красовались такого же цвета резиновые сапоги с лисятами, также он был в уже знакомых широких джинсах. На голове, видимо, очки, что забыл снять и убрать в футляр. А и улыбка на лице — казалось, уже тоже часть его гардероба. Он взмахнул зонтом. — Проводить до остановки? — Если тебе несложно. И ему оказалось несложно. Мы шли, тесно друг к другу прижавшись, молча. Но тишина не давила — она была такой правильно, нужной и попросту необходимой в этот момент. Словно готовила к чему-то важному. Грандиозному. Тому, что неизбежно должно было произойти. В твоей голове тоже как заевшая пленка крутился тот поцелуй, а, Блэк? Ты тоже не знал, что нужно теперь с этим всем делать? Чувствовал, что перешёл за черту? Что влип? Что влюбился? — Остановка, — как-то обреченно произнёс блондин. Уходить не хотелось. Хотелось остаться там, под зонтом навсегда. Чтобы я, он и нескончаемый, закрывающий нас словно завеса дождь. Всё на своих местах. Ничего лишнего. Ничего неправильного. Ничего пустого. Ничего скрытого за намеками. — Да, — мой голос, похоже, тоже чересчур ломкий и обреченный. Надеюсь, ты не понял, что я хочу остаться. –До завтра? Я не уверен, увидимся мы завтра. Или увидимся ли вообще. Но если бы ты произнёс, то у этого был бы шанс, не так ли? — До завтра. Ту-дум, — контрольный в голову, хедшот, товарищи. Со мной можно попрощаться: я теперь один-из-многочисленных-преданных-влюбленных-фанатов-черт-возьми-местной-принцессы-Блэка. Коротко влюбленный еблан. Ну, что мир? Пора писать глупые поэмы о его красоте и грации? Или сразу за ножи и вдоль вен? Ты этого не сделаешь, ведь захочешь видеть эту улыбку снова и снова, снова и снова, снова и снова — по ебучему кругу. И всё же. Блэк — это самое прекрасное, что было в моей жизни.

14 ноября

Пошёл первый снег. Он оседал на твоих темных волосах, дрожащих плечах и тонул в слезах, поспешно падающих в море и вступающих в круговорот воды. Надеюсь, это были слёзы счастья.

Иначе я и не знаю, что думать. Иначе мне очень больно.

Почти физически. Почти невыносимо. До крика. До мата. До сбитых костяшек. До «прекратипожалуйстаутебяестья».

До «Хочешь я заберу всю твою боль, только не плачь, не скули побитой собакой, не верещи, не моли, просто обними меня, прошу».

Я сбежал с уроков. Причины не было. Просто неожиданно захотелось оказаться за четырьмя потрепанными стенами, дышать свежим, морозным воздухом и ощущать касания снежинок. Хотелось неумолимо жить. Не просто существовать в пространстве, выполняя рутину, слушая очередную муть и пытаясь упорно вникнуть. А жить. По-настоящему. Как могут жить только необремененные ничем люди, познающие себя, окружающий их мир и вселенную. Хотелось кричать. Поэтому я шёл вдоль линии моря. Следил за волнами, за снегом, тающим в водной глади, за солнцем, висящим будто игрушка в небе. Шёл вперед, чувствуя холодный воздух, чуть обжигающий легкие, как обычно это делали сигареты. Думал о происходящем в моей жизни. О Блэке. Блэк. «Принцесса». Хитрый лис. Мальчик-одуванчик. Моя-черт-его-дери-первая-любовь. Как давно я его видел в последний раз? Почему «завтра» так и не наступило? Почему от этого так больно? — Привет. Улыбка. Нелепая шапка с помпоном и яркий красный шарф. Варежки с лисьими мордочками. Красный нос. Обветренные губы. Безумно голубые, точно стекляшки глаза. Запах ментола, вишни и уютного, теплого дома. Безупречная платина волос и в правом ухе маленькая сережка, блестящая на солнце. Ты состоял из мелочей таких приятно родных и незнакомых одновременно. — Привет. — Столько вопросов, и все застряли где-то внутри от страха, что ты снова исчезнешь. Больше не уходи никогда. — Знаешь, а я люблю тебя. Что я там говорил про контрольный в голову? Вот он. Нет-нет-нет, ты не можешь, прошу, не говори таких обнадеживающих вещей. Почему так от этого хорошо? Почему кататься слёзы? Пожалуйста, не смотри, я просто счастлив. — Ага, — в голове был туман. В голове звенело. — Я тебя, похоже, тоже. Ты проебался, Рома.

14 ноября

Мы поцеловались второй раз. Но уже по-взрослому. С языком, слюнями и прочими приблудами. Больно ударившись зубами и засмеявшись.

Ты всё же такой красивый, когда улыбаешься. Как море в солнечную погоду.

Я тебя люблю. Люблю. Люб-лю.

Я тебя люблю.