***
Они вошли в западное крыло особняка. Хэнк не переставал бормотать о том, как он нанимал персонал и как долго ему пришлось искать людей, готовых работать в месте, в котором полно мутантов, и Эрик, пожалуйста, не убей их ненароком; вот мы и пришли. По меркам особняка комната казалась тесной, но в действительности была не меньше, чем обычная больничная палата, и оборудована была не хуже. Эрик увидел небольшой столик и кресло для посетителей, тумбочку возле кровати, и, конечно, саму кровать. Чарльз лежал на спине. Он дышал глубоко и ровно, лицо сохраняло безмятежное выражение, он выглядел так, будто просто прилег вздремнуть. Вот только разбудить его не удавалось. Хэнк тяжело вздохнул, стащил очки и устало привалился к стене. — Самое странное — то, что он не в коме. Я сделал все необходимые тесты и исследования. Нет никаких изменений в нервной и мышечной ткани, но все функции организма будто бы замерли. Кажется, что он просто спит, но я применил все известные раздражители и не добился ни малейшей реакции. — Ты же понимаешь, что это невозможно? — Эрик чувствовал подступающее раздражение. Хэнк развел руками. — Понимаю. Но это Чарльз Ксавье, в конце концов. Таков уж он — расширяет границы возможного, даже для мутантов. Все прямо как в сказке, да? — Большинство сказок — до того, как их переделали на современный безобидный лад, были довольно жестокими, — ответил Эрик. Хэнк кивнул: — Моя бабушка родом из Шотландии. Она рассказывала мне местные сказки и легенды, когда я был маленьким. Они еще долго являлись мне в кошмарах. Эрик ушел. Он не мог больше выносить это зрелище, не мог смотреть на пустую оболочку, что осталась от его друга. Хэнк догнал его в коридоре и понимающе похлопал по плечу.***
Весь оставшийся день Эрик функционировал на автопилоте, чувствуя только онемение в душе, изредка прерываемое уколами чувства вины и печали. (Когда они только прибыли к воротам особняка, Эрик сказал: — Они нуждаются в нас, потому что мы можем их защитить. И лишь Рейвен озвучила мысль, которая не давала покоя всем: — Конечно, им нужна защита. Но примут ли они нас? Эрик до сих пор не нашел ответа на этот вопрос, и остальные, кажется, тоже.) Алекс познакомил его с некоторыми учениками. Он представил ему Джин, которая владела телепатией и телекинезом, Ороро, молчаливую девочку с темной кожей и белыми волосами, и своего сына, Скотта, стеснительного мальчика шести лет в странного вида темных очках. Они сидели в саду и наблюдали за тем, как дети играют друг с другом. Эрик не задавал вопросов, но Алекс все равно начал рассказывать. — Я был тем еще засранцем в шестнадцать лет. Ну, знаешь, переходный возраст, семейные проблемы, да и все это дерьмо со сверхспособностями свалилось как снег на голову. Я встретил Элис. Ей хотелось привлечь к себе хоть чье-нибудь внимание, а я тогда пытался убедить себя, что я по девочкам, — он судорожно вздохнул и вытер вспотевшие ладони о джинсы. Эрик, конечно, подозревал что-то такое, но не ожидал, что эта тема однажды вот так всплывет в разговоре. Алекс помолчал, ожидая реакции, но ее не последовало. — В общем, сам можешь догадаться, чем все закончилось. Ей это наскучило, и она вернулась к своим родителям и жизни маленькой идеальной принцессы. Ее новый парень решил выбить из меня все дерьмо, а получилось так, что выбил заряд раскаленной плазмы. Я разнес спортзал в щепки, а парень весь следующий год провалялся в больничной койке. Алекс невесело усмехнулся. — Два месяца назад Элис позвонила мне посреди ночи. Уж не знаю, как ей удалось разыскать мой номер. В общем, оказалось, что мы не были достаточно осторожны, и спустя шесть месяцев после того, как мы разошлись, у нее родился Скотти. Ее родители, чтобы сохранить лицо перед соседями, заявили, что Скотти — ее брат. И все было хорошо, пока он не начал стрелять лазерами из глаз. Эрик заинтересованно взглянул на Скотти и его очки, закрывавшие половину лица. Кажется, очки сидели надежно. Алекс проследил за его взглядом. — Это Хэнк постарался. Он начал работать над чертежами уже через минуту после того, как я рассказал ему про звонок от Элис, и закончил к тому моменту, когда мы пришли, чтобы забрать Скотти, — тут его голос дрогнул, а руки сжались в кулаки. Прошло несколько минут перед тем, как он смог продолжить. — Профессору пришлось стереть им память. Я имею в виду, Элис и ее семье. Не из-за Скотти, а из-за нас с Хэнком. Когда мы увидели, что там творится, мы оба... вышли из себя. Они замотали ему глаза клейкой лентой. Так, чтобы он не мог их открыть. И заперли его в темной комнате. Элис постоянно кричала на него, обвиняла в том, что он разрушил ее жизнь, и что он — наказание от бога. А он даже плакать не мог. Эрик напомнил себе, что Алекс и сам все еще ребенок. — Я так люблю его, Эрик, ты себе представить не можешь. И он сразу доверился мне. Я сказал ему, кто я, а он сразу назвал меня папой и спросил, могу ли я забрать его оттуда. И я сорвался. Где-то очень глубоко, смутно, едва различимо, в груди Эрика всколыхнулось знакомое чувство. Он помнил, как мать любила его. Долгое время он был уверен в том, что Шоу лишил его этой памяти, вырезал ее своими блестящими скальпелями, пока он был слишком мал и слаб, чтобы защитить себя. В этот момент канадская матрона, которую Хэнк нанял заведовать кухней, высунулась из окна и громко возвестила о том, что обед готов. Дети с радостными воплями понеслись внутрь. Алекс поднялся и отряхнул джинсы. — Пойдем. Если опоздаем, нам ничего не достанется. Аппетит у Хэнка и правда звериный, особенно в середине дня. Эрик поймал Алекса за руку прежде, чем тот успел уйти. — Зачем ты рассказал мне все это? Про свою юность, про сына. — Вообще-то я надеялся, что я поплачусь тебе, а ты в ответ тоже что-нибудь о себе расскажешь, и что это поможет чуток распутать тот здоровенный клубок неврозов, который ты везде таскаешь за собой. Эрик выпустил его запястье, но Алекс не ушел. — Подумай об этом. Ты больше не один. Эрик слышал эти слова уже во второй раз за последние пару лет. В этом крылась некая закономерность, но он пока что о ней не догадывался. Позже, вечером, Эрик сидел на кровати в комнате Чарльза. Вообще-то сначала он собирался занять свою бывшую комнату, но так и не смог заставить себя открыть дверь. Ему казалось, что там, внутри, он обнаружит гниющие останки того доверия, что когда-то было между ними. Так что он решил расположиться здесь. Никто не возражал. Эрику удалось заснуть на удивление быстро.***
Он слышит кое-что. Чьи-то мысли. Незнакомца, которого здесь не должно было быть. Он осторожно спускается по лестнице. Кто это? Грабитель? Бродяга? Дезертир? Лучше захватить бейсбольную биту. Кем бы ни был этот человек, он чувствует голод. Он ощущает эту болезненную, требовательную пустоту в животе, хотя вроде бы всего несколько часов назад он плотно поужинал под холодные замечания матери о том, как молодому человеку следует вести себя за столом. Думать о маме всегда больно. В основном из-за того, что она обычно думает не о нем. Он видит знакомую прическу и платье, которое она надевает очень редко, только по особым случаям. Она улыбается так, как не улыбалась уже очень давно, по крайней мере — не ему. Он обещал себе, что не станет читать ее мысли, обещал уже давно. Он лишь прикасается к ее сознанию, совсем легонько, просто чтобы удостовериться, что она в порядке, что она трезвая, и что ей не нужно помочь подняться по лестнице, но натыкается на чужой, совершенно незнакомый разум. Она предлагает ему какао, и это становится последней каплей. Гнев и горечь захлестывают его — ничего нового, хотя все еще больно, и тоскливо, и одиноко. Кем бы ни была эта женщина, она пересекла черту. Если бы она ответила что-то другое, он бы просто заставил ее уйти, но это? Собрав все свои силы, он врывается в ее сознание, готовый на все, что угодно, лишь бы стащить с нее эту издевательскую маску. Он сам не знает, что ожидает увидеть, но точно не это. Лицо его матери, ее фигура плавно преображаются во что-то синее, маленькое, в девочку, такую же одинокую, как и он сам. Это прекрасно, и это значит, что все изменится. Это значит, что он не одинок, и она тоже, и что ей больше никогда-никогда не придется голодать, или мерзнуть, или бояться, потому что теперь у них обоих есть все, о чем только можно мечтать. Рейвен? Прекрасно. Она сестра, она равная, кто-то такой же, как он. Он чувствует облегчение и радость, одиночество отступает, впервые в его жизни, и... Эрик вскочил, проснувшись. То, что он увидел, было слишком отчетливым для сна. Скорее воспоминание, и точно не его собственное. Он потер глаза. Тусклый лунный свет заливал комнату, из-за чего все вокруг казалось нереальным. Наверное, стоило выбрать другую комнату. Эмма как-то упоминала о психических отпечатках, которые могут оставлять телепаты или даже обычные люди, чей разум достаточно силен. Некоторые места или вещи могли годами сохранять в себе часть их личности. Если это правда, Чарльз в большей степени сейчас находился здесь, чем в собственном теле. (Возможно, эта теория могла отчасти объяснить неприязнь Эммы к шлему Шоу, но не стал развивать эту мысль. Он подумает об этом позже, не сейчас, когда фрагменты чужих воспоминаний все еще отчетливо стоят перед его глазами.) Эрик подумал о том, кто сейчас лежит там, в западном крыле. Ничто в его пустом безмятежном лице не напоминало Эрику о прежнем Чарльзе. Он знал, что люди в коме могут слышать то, что им говорят, но ему казалось, что в данном случае это не сработает. Где бы Чарльз сейчас ни был, его точно не было в той комнате, в том теле. Идея пришла внезапно. Он поднялся с кровати, сел за письменный стол и включил лампу. Взял лист бумаги и одну из этих дурацих дорогих ручек, к которым Чарльз питал слабость — бамбук и золото, чертов Картье, не иначе — и принялся за письмо.***
Дорогой Чарльз. Не думаю, что в этих словах есть хоть какой-то смысл. Люди так пишут, когда хотят указать на близость между автором и адресатом. Я никогда не считал, что в нашем случае это необходимо, я и сейчас так думаю. Но я надеюсь, что ты можешь услышать меня, поэтому я собираюсь переносить свои мысли на бумагу. Не знаю, кому именно я пишу это письмо: тебе или себе самому. Хэнк говорит, что твоя способность оказалась отрезана от сознания, что ты в какой-то момент оказался заперт в собственной голове. Не могу представить, что ты чувствовал в эту секунду, ведь ты так привык слышать приглушенное бормотание трех миллиардов чужих умов. (Знаешь, возможно ты когда-то слышал и мои мысли. Может быть, до тебя доносились мои крики, когда-то давным-давно, и ты видел и чувствовал то, что чувствовал я. Иногда я хочу, чтобы так и было.) Как бы то ни было, занятия в школе возобновятся после Дня Благодарения. Алекс и Хэнк взяли на себя все праздничные приготовления, я же занят тем, что составляю новое расписание уроков на следующий семестр, включающее несколько новых предметов. Я познакомился почти со всеми учениками. Твоя сестра утверждает, что у меня нет педагогического таланта, но я все еще надеюсь, что смогу управлять школой, хотя бы некоторое время. Нам пока что удается держаться вне поля зрения правительственных спецслужб — это самое главное, а остальные проблемы будем решать по мере их возникновения. Где бы ты сейчас ни был, не оставайся там слишком надолго. Эрик. P.S. Мадам Ганьон, кухарка, считает, что меня недокармливают. Она взяла на себя миссию, как она сама говорит — сделать меня "совсем больше здоровым". Боюсь, что она откармливает меня на убой: я слышал слишком много историй о канадских торговцах мехом, чтобы чувствовать себя в безопасности рядом с уроженкой Квебека. Но стоит отдать ей должное — курицу она готовит превосходно. — Э.***
В небе звездочка горит, Спать нам вовсе не велит. Звезды — раскаленный газ, Нету дела им до нас. ~ Уоллес Трипп. Вестчестер, Академия Ксавье для одаренных детей. Конец ноября. Постой, ты что, сменил название? И вывеску? Среди учеников распространялись самые разнообразные слухи о новом директоре и учителях. Кто-то утверждал, что учитель античной философии сбежал прямиком из Кремля, другие считали, что он — бессмертный и был лично знаком с Аристотелем и всеми остальными философами, о которых он рассказывал на занятиях. Синяя женщина с красными волосами, представившаяся сестрой Профессора, вызывала у них опасения, потому что могла превратиться в кого угодно, хотя многих мальчишек очень радовало ее обыкновение не носить одежду, пока она пребывала в своем естественном виде. Про нового учителя ботаники поговаривали, что он умеет разговаривать с растениями, вызывать торнадо и изгонять демонов силой мысли, и что он будто бы общался с самой Девой Марией. Никто не осмеливался подходить к мисс Ангел. Но так как она не была учителем, то, к счастью, и необходимости в этом не было. К тому же Скотти сказал, что его папа сказал, что она умеет плеваться огнем, а Ороро сказала (точнее — написала, потому что никогда не говорила вслух), что Джин ей сказала, что Шон сказал, что Мисс Ангел все еще злится на папу Скотти за то, что он сжег ее крылья на Кубе. И, конечно, он. Герр Леншерр, новый директор. Профессор прежде иногда упоминал о нем, все знали, что раньше они были друзьями. Говорили, что он очень силен, один мальчик даже утверждал, что он может вытянуть все железо из крови человека, но никто не знал наверняка. Дети видели, что другие учителя относятся к нему по-разному. Доктор Маккой его явно не одобрял, а Шон чуть что старался поскорее сменить тему. Папе Скотти он вроде как нравился, по крайней мере, он не проявлял явных признаков неприятия. Скотти говорил, что его папа рассказывал ему, что у герра Леншерра была тяжелая судьба до того, как он встретил Профессора, и что нацисты делали с ним страшные вещи, так что понятно, что он чуть-чуть отмороженный. Никто не знал, что из этого правда и чему можно верить. По школе прошла новость, что новый директор хочет собрать всех, но никто не знал, что он собирается сказать.***
Дверь в учебный кабинет распахнулась, и все затихли. Эрик медленно вошел, за ним следовала Рейвен. Он настороженно оглядел собравшихся. — Доброе утро. Как вам известно, я — герр Леншерр. Я буду управлять школой, пока Профессор Ксавье отсутствует, — Эрик подумал, что, кажется, неплохо справился с объявлением, хотя его голос и звучал так, будто он произносил речь на похоронах. В кабинете царила тишина. Одна девочка — кажется, Джин — робко подняла руку. Она выглядела встревоженной. — А вы знаете, когда Профессор вернется? Эрик покачал головой. — Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос. Класс погрузился в хаос. Кажется, он только что подтвердил их худшие опасения. Почти все малыши плакали, а над Ороро, вдобавок ко всему, пошел дождь. Дети постарше либо кричали, либо горестно перешептывались друг с другом. Скотт смотрел на Эрика так, будто считал его виноватым во всем, что произошло. Эрик повернулся к Рейвен, в его глазах промелькнул ужас. — Что мне сделать, чтобы они перестали?.. В ответ она лишь нервно рассмеялась.