***
Дорогой мой Чарльз, ты эгоистичный ублюдок. Это все из-за тебя. Из-за тебя случаются худшие вещи на свете. Из-за тебя мне — конечно же, кому еще, кроме меня! — пришлось взять на себя заботу о твоих воспитанниках. Это просто невыносимо. Ороро, которая наконец-то заговорила, теперь называет меня не иначе как "мама", и Скотт вторит ей. Джин и несколько других девочек распространили по школе страшное бедствие под названием "битломания". Рейвен и Азазель ведут себя так, будто у них нет спальни, и кто-то постоянно застает их в неприличном виде в самых неподходящих местах. Я скучаю по тем временам, когда он еще не решился признаться ей в своих чувствах. Кроме того, я твердо уверен в том, что твой садовник, МакАвой, или как там его зовут, считает меня злом во плоти. Он почему-то решил, что я представляю угрозу для всех растений в саду, даже несмотря на то, что я там практически не бываю. А еще он просто-напросто одержим топиариями. Я разрешил Алексу использовать их в качестве мишеней во время тренировок, особенно те, что выполнены в форме лошадей и павлинов. Знаешь, дорогой мой, у меня иногда просто кровь стынет в жилах от того, насколько ужасающий вкус у твоего обслуживающего персонала. Наш дорогой Шон с головой погрузился в мир психотропных препаратов и слушает соответствующую музыку днями напролет. Бог свидетель, если я еще раз услышу эти дребезжащие гитары, я разнесу его проигрыватель в щепки, а потом примусь за него. Шон заявляет, что музыка — необходимая часть его учебной программы, но насколько я знаю, на уроках они просто усаживаются в кружок на полу и говорят о своих чувствах, так что вряд ли кто-то заметит его отсутствие. Обещаю, что как следует спрячу его труп, иначе Ороро будет плакать, а мы не можем себе позволить еще одну грозу в стенах школы. Вчера я понял, что, кажется, начинаю вести себя как мой дед Вильгельм. Я ничего не помнил о нем до тех пор, пока ты не вытащил из моей головы память о матери. Кажется, это открыло дорогу и для остальных воспоминаний, которые я считал безвозвратно утерянными. Вильгельм общался с людьми исключительно с помощью ругательств и проклятий, и обладал изяществом слона в посудной лавке. Несмотря на это, дети его обожали. Я по большей части кричу на учеников (или мне так кажется), и все же они каждый вечер приходят в библиотеку и просят меня почитать им что-нибудь. Некоторые малыши просят, чтобы я пожелал им спокойной ночи перед сном. Некоторые члены Братства тоже стали учителями. Риптайд — то есть Янош, прошу прощения — преподает какую-то свою особую, эзотерическую версию ботаники, по большей части опирающуюся на суеверия и приметы. Точно так же дела обстоят и с курсом религиоведения, который он вызвался вести, утверждая, что этот предмет окажет благотворное воздействие на нравственность воспитанников. Как бы то ни было, он знает, кажется, все растения в мире, что неизменно приводит учеников в восторг. Азазель (и это, кстати, его настоящее имя) проявляет недюжинный педагогический талант и отличное знание истории и античной философии. Это привело к тому, что сейчас он учит детей ругаться на латыни и древнегреческом, и рассказывает о роли России в мировой истории. Слышал бы ты, как он отзывается о Польше. Впрочем, возможно, ты слышишь, и именно поэтому продолжаешь прикидываться спящим, трус. Познания Рейвен в географии достаточно хороши, и она без проблем справляется с преподаванием. Единственная трудность — это убедить ее носить хоть какую-то одежду. Когда она ведет уроки, то предстает перед учениками в национальном костюме той страны, о которой рассказывает, но вне занятий — увы. Я уже отчаялся убедить ее. Алекс однажды попытался насильно нацепить на нее халат, крича что-то о драгоценной невинности своего сына, или что-то в этом духе. Ты должен вернуться, и поскорее. С уроками французского и немецкого я еще могу справиться, но у нас нет учителя английского, а ведь это мой третий язык, хоть я и знаю его гораздо лучше, чем большинство учеников, а также некоторых учителей. Мне сложно представить, как Алекс умудряется общаться с людьми за пределами этой школы. Я знаю, что ты где-то здесь. Если я прав, переставь местами слова в "Просто сказках" и отправь мне ответное послание. Эрик.***
Я знавал паренька из Бразилии, Он уверен был в своей силе. В гости он приходил, От души ел и пил Так, как будто его пригласили. ~ Уоллес Трипп — Знаешь, мы все уже давно решили, что так будет лучше. Эрик подскочил на месте (всего два месяца назад, находясь в тысячах километров отсюда и придавленный к земле тяжестью шлема, он и представить себе не смог бы, что способен подскочить). Азазель, подергивая кончиком хвоста, изящно примостился на стул рядом с ним. Кажется, Эрик задремал, пока сортировал письма от родителей, желающих отправить своих детей в школу (большинство из них не были мутантами, и неизвестно, с чего они взяли, что это место им подходит). Спина затекла, в голове будто перекатывался свинцовый шар. Он потер глаза. — Ты как-то пояснишь свое заявление, или мне нужно догадаться? Азазель усмехнулся, обнажив белые зубы. — Весь год после смерти Шоу мы решали, стоит ли нам уйти, и пытались выяснить, как нам сделать это так, чтобы ты нас не убил. Мистик убеждала нас остаться с тобой, но у Эммы на этот счет была своя точка зрения, и она разработала план отступления. Эрик нахмурился. Почему-то эта новость привела его в замешательство. — Это хорошее место. Быть здесь... Не думаю, я когда-либо был сильнее доволен своей жизнью, чем сейчас, — продолжил Азазель. — Мало у кого есть возможность жить так. Азазель кивнул. — Верно. Но я не об этом. Когда я был ребенком и жил в монастыре в Санкт-Петербурге, я никогда не видел других мутантов и не знал, что они существуют. Это постоянное ощущение одиночества сказывается на характере. Ты ведь знаешь, о чем я говорю. Эрик знал. И — он вдруг вспомнил яркое видение из прошлого — Чарльз тоже знал. — Как ты попал к Шоу? Монахи отказались от тебя? Во взгляде Азазеля мелькнула ярость. — Нет. Они были хорошими людьми. Они верили в то, что Господь дал мне это тело, чтобы я вел праведную жизнь и служил примером для тех, чьи лица были нормальными, а души погрязли во грехе. Я бы провел там всю жизнь, в смиренном служении, — он говорил тихо, почти шепотом. — Шоу, или Шмидт, как он себя тогда называл, пришел во время гражданской войны и убил их всех. Он внушил мне, что я — кара Господня. Эрик не сказал ни слова. Он знал, что молчание лучше, чем бесполезные уверения в сочувствии. Хотя Азазель настолько глубоко погрузился в воспоминания, что вряд ли бы что-то услышал, если бы ему ответили. — Шоу забрал меня с собой и превратил одинокого испуганного мальчика в идеальную машину для убийства. Он утверждал, что лишь немногие из таких, как мы, достойны жизни, а любой, кто смел ему перечить, тут же становился врагом, — Азазель на секунду исчез и тут же вернулся с бутылкой виски и двумя стаканами. Он наполнил их и поставил на стол, подвинув один из них поближе к Эрику. — Знаешь, я тебе завидую. Я был совсем ребенком, когда он нашел меня. Очень трудно вспомнить хоть что-нибудь, кроме того времени, что я провел рядом с ним. Эрик отхлебнул виски. — Никогда об этом не задумывался. Я испытывал к нему только ненависть и презрение, и желал отомстить за смерть своей матери, — сказал он, чувствуя, что должен отплатить откровенностью за откровенность. — Пусть так. Но ты знал, что такое любовь. Он разрушил ее, наполнил твою душу печалью и гневом, но каким бы адским мукам он тебя ни подвергал, в тебе оставались силы для того, чтобы сбежать, в тебе оставалась надежда на свободу. Ты уже вошел в сознательный возраст, и тебя было не так-то легко перековать на свой лад. Шоу допустил ошибку, которая в конечном итоге стоила ему жизни. Азазель замолчал, перекатывая в ладони стакан. Его хвост обернулся вокруг спинки стула, этот жест выглядел защитным — так обычные люди обхватывают себя за плечи. — В нашем случае он такой ошибки не допустил, я имею в виду и себя, и Яноша. Он добрался до нас, когда мы были совсем детьми. Ему было легко внушить нам, что боль, кровь и власть — единственные вещи, которые царят в мире, а другой жизни не существует. — Откуда тогда в тебе взялось это? Я имею в виду, желание стать учителем. Что тебя изменило? — Ты. — Что? — Шоу постоянно держал нас в напряжении, мы нигде не задерживались надолго, всегда преследовали какую-то цель. Но ты убил Шоу и освободил Эмму, и мы все вместе залегли на дно в Париже, пока ты планировал следующий шаг. Я знаю, план этот был довольно жестоким и кровавым, но мы как будто получили отпуск и возможность выдохнуть после бесконечной гонки. Тут поневоле начнешь погружаться в самокопание, — Азазель пожал плечами и допил виски. — Вот я и погрузился. И когда дошел до той стадии, в которой мне нужно было с кем-то поделиться мыслями, я загнал Яноша в угол и мы вместе хорошенько набрались. Если помнишь, это было в июле, в День взятия Бастилии. Мы и раньше разговаривали о том, что есть жизнь вне той иллюзии, которую создал вокруг нас Шоу, но это был первый раз, когда нам выпала редкая возможность просто выговориться и подумать о том, куда мы могли бы двинуться дальше. Мы не пришли ни к чему конкретному, но фундамент был заложен. И когда случился этот, хмм, инцидент с Ксавье, мы уже знали, каков будет следующий шаг, и были к нему готовы. — Не думай, что все так уж безоблачно, — продолжал Азазель. — И он, и я все еще безумцы, выращенные психопатом, и мы оба прекрасно знаем, на что способны. Но здесь мы можем, по крайней мере, получить новый опыт. Узнать, что такое спокойная жизнь. Нет ничего постыдного в том, чтобы родиться и вырасти в тяжелых условиях, но хотеть оставаться в них — как минимум странно. Эрик кивнул и не смог сдержать смешок. Если бы он знал, что они собираются уйти от него, он бы... А что бы он сделал? Сейчас уже Эрик не мог сказать с определенностью. — Похоже, эта школа помогает встать на ноги не только ученикам, но и преподавателям, — сказал он. Азазель кивнул с самым серьезным видом. — Должен предупредить тебя, что я обещал Джин уроки фехтования, как только она подрастет. И да, это хорошее место. Впервые в жизни ощущаю себя человеком, а не диким созданием, лишь немногим отличающимся от зверя, — он поднялся из-за стола. — Могу лишь надеяться на то, что пребывание здесь повлияет на тебя так же, как оно уже повлияло на некоторых из нас. Эрик вдруг осознал: он ведь совершенно забыл о том, что собирался использовать школу как ресурс для вербовки новых солдат в свою армию. Он даже не мог сказать, куда исчезло это намерение (скорее всего, оно затерялось где-то под необъятной кипой сочинений по литературе). Азазель ушел. Эрик остался наедине с бутылкой виски. Он собирался подумать над тем, как прошел его предыдущий год, и как он собирается провести следующий.***
За те два месяца, что он провел здесь, у Эрика так и не получилось толком поговорить с Шоном. Он не знал, что тот думает по поводу сложившейся ситуации, и когда им удастся встретиться и заново познакомиться. Эрик решил сделать первый шаг и теперь стоял перед комнатой Шона, собираясь постучать. Дверь распахнулась так резко, что он едва успел отскочить. Из проема вырвалось облако дыма со странным запахом жженой веревки. Шон, не отрывая взгляда от страниц "Писем из Бирмингемской тюрьмы", вышел в коридор и врезался в Эрика. Пару секунд они разглядывали друг друга. Шон вдруг просиял и улыбнулся так широко, насколько это возможно, и вцепился в Эрика с энтузиазмом изголодавшегося по объятиям Кракена. — Эрик! Чувак! Я знал, я верил, что ты сможешь перейти на новый виток духовного пути! Шон еще крепче обхватил его, не давая вздохнуть. К несчастью, в его одежде не было ничего металлического, что позволило бы Эрику отпихнуть его в сторону, не нанеся ему тяжких телесных повреждений. Объятия длились гораздо дольше, чем позволяли какие бы то ни было приличия. В какой-то момент Шон начал всхлипывать, и Эрик, с трудом высвободив руку, неловко похлопал его по спине. Наконец, к его величайшему облегчению, Шон разжал руки и сделал шаг назад. Он все еще улыбался, но уже не был похож на маньяка, завидевшего долгожданную жертву. — Я так рад, что гражданская война между мутантами окончена. В смысле, Янош рассказал мне про всю ту херню, которую они с Азазелем творили, пока работали на Шоу, и это прям настоящая жесть. Понятно теперь, почему Аз зарылся в античную философию, а Янош пытается соорудить грот в углу сада и поставить там статую пресвятой Богородицы. Покаяние — цена мира, верно? — Шон выжидающе смотрел на Эрика. Он не знал, что ответить. Концепция покаяния прошла мимо него, пока большую часть своей жизни он строил планы возмездия. Взгляд Шона на секунду расфокусировался, будто он смотрел куда-то очень далеко. Затем он покачал головой и хлопнул в ладоши. — Что ж, Профессор все еще не отвечает. Думаю, это значит, что и ты, и Рейвен, и все остальные еще чуток позависаете здесь, верно? Эрик кивнул. — Да. По крайней мере, пока Чарльз не придет в себя, чтобы вернуться к исполнению своих обязанностей. Уйти раньше было бы... В прошлый раз он проявил доброту ко мне. Я хотел бы отплатить ему тем же. Шон погрустнел. — Ох, чувак, тебе еще столько всего предстоит узнать. Суть вовсе не в том, чтобы расплачиваться, — он снова просиял и хлопнул Эрика по плечу, сжав пальцы. Эрик с сомнением посмотрел на его руку. — Ну, тебе повезло. Ты теперь в школе, в храме знаний, во дворце учения, в стенах бастиона образования! Где еще, как не здесь, можно познать свою душу и найти верный путь? Больше нигде! Не дождавшись ответа, Шон снова открыл книгу и направился в сторону гостиной, бормоча что-то себе под нос и оживленно жестикулируя в воздухе свободной рукой. Эрик смотрел ему вслед и думал, что все, кажется, посходили с ума, а он и не заметил. Он снова чувствовал странное покалывание в голове — как в тот раз, в Париже, когда он впервые за долгое время снял шлем. Как бы то ни было, все оказалось проще, чем он ожидал. Видимо, обещания Эрика остаться до тех пор, пока Чарльз не вернется, Шону было достаточно, чтобы принять его с распростертыми объятиями и предложить трубку мира. Может статься, что мальчишка был гораздо умнее, чем казалось на первый взгляд. По крайней мере, ему хватило ума выждать, пока все вокруг не успокоятся. Шон быстро сдружился с Яношем на почве общего интереса к травам, строгого католического воспитания (хоть и с противоположными результатами), и любви к кошкам. К слову о кошках. Мораг, кошка Шона, была похожа на него самого: такая же рыжая и нахальная. Всех обитателей дома, кроме своего хозяина, она считала в лучшем случае мебелью, в худшем — жертвой, подлежащей немедленному уничтожению. Но для Эрика она почему-то сделала исключение. Мораг следовала за ним по пятам, пробиралась в шкаф и спала на его одежде, тщательно украшая ее своей шерстью, чтобы все знали, кто ее любимчик. По вечерам, пока он возился с бумагами, она забиралась на его колени и крепко вцеплялась когтями в брюки, так, чтобы он не смог ее согнать, даже если бы постарался, и мурлыкала так громко, что Эрик едва слышал собственные мысли. В этом было что-то отвратительное и в то же время трогательное. Вот и сейчас Мораг разлеглась рядом на его постели, сбежав от дыма и громкой музыки в комнате Шона, и отвоевала у Эрика одну из подушек. И все-таки, как такое маленькое создание способно мурлыкать настолько громко? Этот звук напомнил ему... ...как мраморный шарик катится по паркету в дальнем коридоре восточного крыла. Рейвен хихикает как сумасшедшая — она выиграла в третий раз подряд. Он смеется вместе с ней, несмотря на проигрыш. У него много талантов, но физическая подготовка в их число, к сожалению, не входит. Он старается, работает над улучшением координации, и уже добился определенных успехов. Впрочем, он все равно не смог бы угнаться за Рейвен — ей ловкость и грация достались от природы. Особенно это заметно, когда она принимает свой естественный облик. Потребовалось много часов мягких, но убедительных уговоров, чтобы внушить ей необходимость носить одежду. В конце концов, они сходятся на том, что так будет проще вставить ее образ в воспоминания остальных обитателей дома и убедить их (особенно маму), что Рейвен жила тут всегда. К тому же, теперь она может себе позволить любую одежду, которую только захочет. Он собирается проследить за тем, чтобы она больше никогда ни в чем не нуждалась. Это непривычно, любить кого-то так сильно и получать то же самое в ответ. Это делает его легкомысленным. Впервые в жизни он по-настоящему чувствует себя ребенком. Рейвен смотрит на него, а затем переводит взгляд на один из портретов на стене. Она улыбается, и он думает, что в жизни не видел ничего прекраснее. Эта улыбка возвещает начало его любимой игры: Рейвен превращается в кого-то из его многочисленных предков или в вымышленного персонажа, изображает его голос и повадки, а он пытается подловить ее на какой-нибудь мелочи и заставить выйти из образа. На сей раз она выбирает облик придворной дамы Елизаветинской эпохи. Рейвен тщательно копирует платье с картины, но в реальности оно оказывается гораздо красивее. Только сейчас она даже не пытается изображать голос и манеры, подхватывает подол и бежит по коридору, искрясь от счастья, посылая ему мысленный призыв "пошли в сад". Он убеждается, что все остальные обитатели дома заняты своими делами, и, смеясь, следует за ней. Они пообедают в тени кипариса, немного поиграют в догонялки, а потом, может быть, он научит ее играть в шахматы. Все вокруг укутано золотистым светом, день кажется бесконечным и полным счастья, которое он и не надеялся найти в собственном доме. На этот раз Эрик не проснулся, только неразборчиво что-то пробормотал и улыбнулся, зарываясь лицом в подушку. В следующий раз приятный сон он увидит еще не скоро.***
— Мама, можно мне поплавать? — Конечно, милая, иди, Платье можешь здесь оставить, Но стой подальше от воды. ~ Уоллес Трипп Главным событием этой недели грозило стать противостояние Рейвен и Алекса, почти достигшее кульминации. Эрик давно следил за развитием конфликта, но не знал, чем именно все обернется в итоге. Эрик услышал крики, идущие откуда-то с улицы. Он поднялся из-за своего письменного стола — нет, это был стол Чарльза, кто бы за ним ни сидел — и поспешил в ту сторону, откуда доносился шум. В конце концов, это отличный повод оторваться от проверки ужасных сочинений по "Неизбранной дороге" Роберта Фроста. Рейвен и Алекс стояли друг напротив друга на восточной площадке. Алекс весь покраснел от гнева, Рейвен пронзительно кричала, будто уличная торговка: —...лицемерно! Ты думаешь, что тут не школа, а заповедник, куда можно упрятать всех, кто отличается, чтобы они не смущали своим видом так называемых нормальных людей! Азазель придерживал ее за плечи, его хвост осторожно обвился вокруг ее талии. Он что-то прошептал ей на ухо, пытаясь успокоить, но Рейвен не обратила внимания. Алекс практически рычал, и это выходило у него не хуже, чем у Хэнка. — Ты ничего не знаешь. Это место важно для нас всех. Мы учим детей всему необходимому... — Необходимому для кого? Думаешь, им необходимо с детства внушать стыд за то, кто они есть, и принуждать их постоянно скрываться? Кому это нужно: им или бедным-несчастным обычным людям? — она по-кошачьи фыркнула и оскалилась. — Тебе легко говорить о самоконтроле. Тебе не приходится прятать то, кто ты есть и жить в постоянном страхе, что твоя способность вдруг проявит себя в неподходящий момент. Алекс с недоумением уставился на нее. — Мне легко говорить о самоконтроле? Мне? Ты чокнутая. Ты что, забыла, откуда меня вытащили Эрик и твой брат? Ты забыла, из-за чего я там оказался? Зверь, стоявший позади, попытался его урезонить: — Алекс, хватит. Думаю, ты сказал достаточно. — Ну уж нет, мне так не кажется. Есть еще кое-что. Он глубоко вдохнул, крепко зажмурился и, казалось, расслабился. Но когда он открыл глаза, они ярко сияли красным светом. Он медленно направился навстречу Рейвен. С каждым шагом вокруг него появлялось светящееся кольцо раскаленной плазмы, кружащееся вокруг его тела. Такие же кольца появились вокруг пальцев, запястий и локтей, даже над его головой сиял алый нимб. Тонкий лед, покрывавший плиты площадки, плавился под его ногами. Он остановился достаточно близко, чтобы Рейвен могла ощутить исходящий от него жар. Она не сдвинулась ни на миллиметр. Тогда Алекс заговорил снова. Его голос дрожал. — Видишь это? Вот так я выгляжу, когда не скрываю свою суть. Я сжигаю землю, по которой хожу. Я могу сжечь человека, если он подойдет слишком близко. Скотти может одним взглядом поджечь, или взорвать, или разрезать напополам что угодно. Единственное, что позволяет ему жить спокойно, играть с друзьями, никого при этом не убивая — это его очки. Я единственный человек на свете, кому его взгляд не может причинить вреда, потому что я сделан из того же дерьма, что и он. Его голос стал громче, кольца плазмы запульсировали, подпитываемые гневом. — А что насчет Шона? Думаешь, ему легко все время говорить человеческим голосом? От его настоящего голоса бьется стекло и лопаются барабанные перепонки. Рейвен открыла рот, чтобы возразить. Выражение ее лица изменилось, сейчас было сложно сказать, что именно она чувствует. Алекс не дал ей заговорить и взмахнул рукой — маленькое кольцо плазмы сорвалось с его пальца и срезало верхушку ближайшего деревца. Эрик на всякий случай мысленно ощутил весь металл в пределах досягаемости и приготовился к худшему. — Я говорил не о том, что нужно скрывать свою суть, а о том, чтобы не вредить окружающим, — Алекс почти кричал, плазма вокруг него сияла так ярко, что было больно смотреть. — Ты считаешь себя выше этого? Если так, то проваливай отсюда, сделай милость, потому что я не позволю тебе находиться рядом с детьми, рядом с моим сыном! Рейвен выглядела так, будто собиралась его ударить. Эрик сделал шаг вперед. — Хватит! Прекратите, оба. Что вы тут устроили? — он переводил взгляд с Алекса на Рейвен и обратно. Алекс все еще светился, укутанный коконом раскаленной плазмы. Рейвен сжимала кулаки, дрожа от гнева. — Вы оба ошибаетесь. Среди мутантов не должно быть розни. Мы не можем себе позволить разделиться на синих и красных, ледяных и огненных. Я знаю, о чем говорю — я жил в таком мире. Мы не должны скрываться, так же, как Дарвин не должен был ходить в отдельную школу для цветных. Алекс вздрогнул. Слова Эрика всколыхнули в нем болезненные воспоминания и задели за живое. — Рейвен, — Эрик говорил тихо, и ее это пугало. — Кому как не тебе знать о том, насколько важно контролировать свои способности. Разве ты никогда не ошибалась, вдруг заговорив женским голосом в облике мужчины? Может, ты помнишь, как Чарльзу снились кошмары, и он транслировал их всем обитателям дома, пока не научился сдерживать свою силу даже во сне? Он ожидал, что она воспримет его слова со своим обычным высокомерием, или придумает, что возразить. Вместо этого Рейвен разразилась истерическими рыданиями. Азазель мягко обнимал ее, гладя ее по голове и плечам, шепча слова утешения. Глядя на то, как эти двое цепляются друг за друга, Эрик вдруг все понял. — Когда вы узнали? И какой срок? Азазель ответил: — Месяц назад Хэнк сделал тест. Она на втором месяце. Я хотел рассказать, но она просила не говорить тебе. — Рейвен, почему ты не хотела, чтобы я знал? — спросил Эрик. — Я боялась, — ответила она. Голос все еще дрожал и звучал глухо из-за рыданий. Должно быть, выражение на его лице было очень странным, потому что она вдруг закатила глаза и рассмеялась сквозь слезы. — Я боялась не тебя, идиот. Я... просто испугалась. То есть, посмотри на нас, — она погладила хвост Азазеля, который все так же нежно обвивался вокруг ее талии. — Кто у нас родится? Может быть, ему передастся моя способность, а может и нет. Какого цвета он будет? Фиолетовый? С хвостом или без? Сколько у него будет пальцев? Она тяжело вздохнула и вытерла слезы. — Пока что нам удавалось скрываться от правительства, но рано или поздно они до нас доберутся. И они будут просто счастливы заполучить ребенка двух мутантов. Но дело не только в этом. Я даже не могу пройти по улице в своем обычном виде, не вызвав панику, и Азазель тоже. Мы никогда не сможем показаться на публике все вместе, как обычная семья. Действуют ли на нас законы Джима Кроу? На какое место в автобусе нам можно садиться? Мы считаемся цветными или нет? Вряд ли нас можно назвать белыми. Алекс стоял в стороне и внимательно слушал. Кольца плазмы быстро потускнели и исчезли. Он подошел к Рейвен и обнял ее. — Слушай. Ты должна помнить: никто здесь не допустит, чтобы с твоим малышом случилось что-то плохое. Мы все — твоя семья, черт возьми, и твой ребенок уже стал частью этой семьи. И меня не волнует то, как ты выглядишь, какого ты цвета, пока ты не ходишь голой рядом со Скотти. Рейвен уткнулась в его плечо. — Алекс, ты паршивец, но я люблю тебя. Спасибо. Мне... очень важно было услышать то, что ты сказал. Хэнк, похоже, был смущен происходящим. Алекс погладил ее по щеке, стирая последние слезы. — Знаешь, мы с Профессором много говорили о тебе после того, как ты ушла. Он вытащил из меня обещание, что я присмотрю за тобой, если что-нибудь случится с ним или с Эриком. Так что мне, пожалуй, сейчас стоит отвести Азазеля в сторонку и строго поинтересоваться о его намерениях насчет тебя. И, если его ответ мне не понравится, подвесить его за хвост на главных воротах. Азазель фыркнул и похлопал Алекса по плечу. Рейвен, улыбаясь, ущипнула его за щеку. Кажется, Эрику удалось предотвратить катастрофу. Он уже собирался вздохнуть с облегчением, но понял что поторопился. Ангел вышла на площадку из-за дерева, откуда наблюдала за развитием событий. — Вот и все, Рейвен? Ты позволишь им указывать, что тебе делать? Спрячешься вместе с ними в этой пещере, чтобы никому не доставлять неудобств? — Нет, Ангел, все совсем не так. Они на нашей стороне, разве не видишь? Здесь мы в безопасности, и в данный момент это главное. Как только мы разберемся с некоторыми проблемами, мы сможем все вместе двигаться дальше, — хмуро ответила Рейвен. — Ты всегда была избалованной. Бедная малютка Мистик, все ноет о том, как тяжело ей быть богатой и красивой, и жить с братом, который в ней души не чает. Да ты в своей жизни палец о палец не ударила! Рейвен зашипела, бросилась вперед и ударила ее по лицу, оставив глубокие царапины. Ангел отскочила и выплюнула в ее сторону горящий шар, который попал бы в цель, если бы Азазель не телепортировал их обоих. Эрик двинулся к ней, пытаясь предотвратить дальнейший разгром, но Ангел уже развернула крылья и взлетела. Он позвал ее, сам не понимая, что он может сделать, чтобы образумить ее: — Ангел! Не отворачивайся от своих! Она подлетела к нему. — Ты меня не слушал. Все мы здесь мутанты, но никто из вас мне не свой, — она снова плюнула огнем, и он едва уклонился. Ее симпатичное лицо было искажено гневом. — Ты еще пожалеешь о том, что заигрался с ними, Магнето. Когда это случится, я буду далеко отсюда, и некому будет вытащить тебя из дерьма. Ярость захлестнула его, и Ангел еле успела увернуться от двух железных прутьев, которые он метнул в нее. Отлетев подальше, она прокричала: — Запомни, Магнето! Будущее принадлежит тому, кто готов протянуть руку и взять его! Вспомни об этом, когда они бросят тебя и оставят позади, — и она улетела, порхая высоко над верхушками деревьев. Эрик поднял в воздух прутья ограды, искореженные и вывернутые во все стороны. Он выпрямил их и вернул на место. Кажется, он разозлился сильнее, чем думал. — Скатертью дорожка, — прошипела Рейвен. — Никогда не доверяла этой суке. Она единственная, кто видел, на что способен Шоу, и все равно пошла за ним. Наверняка она плела какие-то интриги за твоей спиной, Эрик. Она бы не ушла, если бы у нее не было запасного плана. Азазель согласно кивнул. Его хвост нервно дергался из стороны в сторону, как у кошки. — Я служил Шоу много лет, но даже я до конца не знал, что он затевает. Она знала, и осталась на его стороне. Честно говоря, я всегда видел в них что-то общее, — он обернулся к Эрику. — Таких, как они, стоит держать подальше от детей. Хэнк все еще смотрел в ту сторону, куда она улетела. — Да, но... я не могу избавиться от ощущения, что в чем-то она была права. Ей и правда выпала нелегкая жизнь. Может быть, она считала, что у нее нет другого выбора. Алекс приобнял Хэнка и погладил его по загривку. — Ты хороший парень, Зверь, но вариантов у нее было предостаточно. В конце концов, не она одна родилась в нищете, — он обернулся в сторону собравшейся толпы и крикнул, — Все, ребята, представление закончено! Хорошо, что мисс Ангел не была учителем, найти ей замену было бы затруднительно. Кто-то в толпе захихикал, но ученики постарше поняли, что произошло, и все еще выглядели встревоженными. Янош молча покачал головой и увел воспитанников в дом. Джин оставалась снаружи, застыв посреди сада с бледным лицом и крепко вцепившись в свою сумку. Она не могла отвести взгляд от того места, где совсем недавно стояла Ангел. Когда Эрик взял ее на руки, чтобы отнести вслед за остальными, она вздрогнула и прошептала: — Некоторые люди никогда не бывают довольны. Кому-то приходится быть плохим парнем, — ее глаза расширились от ужаса. — Когда-то и ты им был. Эрик онемел от удивления. Джин расплакалась. — Прости... иногда я ничего не могу сделать, — она вывернулась из его рук, спрыгнула на землю и убежала в свою комнату. Все ушли, и над лужайкой повисла тишина. Ветер шелестел в деревьях и поднимал маленькие снежные облачка над землей. Эрик привалился к металлической ограде, стараясь выровнять дыхание. Его преследовало странное ощущение, что он только что избежал казни.***
Этим вечером учеников отправили спать раньше обычного, но никто не жаловался. Эрик прикидывал, куда Ангел могла уйти. Возможно, она направилась в одно из старых убежищ Шоу. Он не знал, что стало с Клубом Адского Пламени, но подозревал, что скоро у этого места появится новая хозяйка. Это было бы иронично, учитывая ее псевдоним. Ему следовало держать ухо востро. Она могла вернуться, и отнюдь не ради примирения. Мадам Ганьон принесла поднос с ужином для Эрика и Рейвен в рабочий кабинет и ушла, не сказав ни слова. Должно быть, на нее сегодняшние события произвели еще более тягостное впечатление, чем на окружавших ее мутантов. Эрик взял с подноса чашку с чаем и наблюдал, как Рейвен перекладывает по тарелке нарезанные фрукты. Он попытался завязать непринужденную беседу. — Ты ведь знаешь, что тебе теперь придется изменить диету? Беременным нужна пища, богатая витаминами. Рейвен не обратила внимания. — Откуда ты узнал? — спросила она. — О чем? — Там, снаружи, ты упомянул, что я совершала ошибки и использовала голос, не подходящий к облику. И про кошмары Чарльза. Я бы знала, если бы он рассказал тебе об этом. Так откуда ты узнал? Эрик поставил чашку на поднос. Он медлил с ответом. — Прошлой ночью я видел кое-что. Мне снились чужие воспоминания. Насколько я могу судить, они принадлежат твоему брату. Вы вдвоем бросали мраморный шарик, ты превратилась в придворную даму семнадцатого века. Вы убежали в сад и провели там целый день, потому что перед этим ночью Чарльзу снился кошмар, и он транслировал его в мысли всех обитателей дома. Рейвен откинулась в кресле. Робкая улыбка тронула ее губы. — Это было так давно... Я уже и не вспомню, когда именно. У нас было пять лет беззаботного счастья. Тогда мне казалось, что это очень много, и все равно недостаточно. Ее глаза заблестели от подступивших слез. — Два года я скиталась на улице, одна, воруя еду и прячась по подвалам, как бездомная кошка. А потом... Мне показалось, будто я попала в сказку. — А Чарльз? — Он смотрел на меня и видел живое существо, человека. Личность. Он говорил, что я настоящее чудо. И чей бы облик я ни принимала во время игры, он всегда утверждал, что мое настоящее лицо — самое красивое. Эрик внимательно слушал ее, и что-то тяжелое ворочалось у него в груди. — Когда мы встретились, ты отчаянно мечтала стать нормальной. Что произошло? — Много всего. Мы провели пять лет в сказке, но дети взрослеют, а сказки заканчиваются. Хотя он все еще оставался тем мальчиком, которого я встретила тогда, забравшись в чужой дом. Он не так уж изменился с тех пор. — Раньше ты говорила, что он только и делал, что принуждал тебя скрываться и прятать твой истинный облик, — Эрик против воли горько усмехнулся. — Вот бы и мне досталось такое тяжелое детство. — Знаешь, это обидно. Я понимаю твои упреки, но это было слишком. А мой драгоценный братец умеет быть тем еще манипулятивным засранцем, когда хочет. Таков уж он есть, и телепатия — лишь один из множества инструментов. Эрик хотел попросить прощения за этот внезапный порыв зависти, но не смог подобрать нужных слов. Жаль, что она не умеет читать мысли. Ужин на подносе так и остался нетронутым, чай остывал. Они сидели в тишине, смотрели на огонь в камине. За окном завывала расходящаяся метель.***
Дорогой Чарльз, Сейчас зима, и я зол на невероятное количество вещей. Я злюсь, потому едва могу вспомнить лицо своего брата. Злюсь, потому что мой отец плакал, когда я видел его в последний раз. Я злюсь из-за грязи, холода и пыток в концлагере, и из-за того, что мои сокамерники ненавидели меня, потому что мне выдали новую робу и порцию еды чуть больше, чем у них, хоть я и расплатился за это сторицей. Я злюсь, потому что сотни людей, укравшие мою жизнь, все еще живы. Я злюсь, потому что Шоу превратил меня в зверя, в того, кто не может назвать себя человеком, и я позволил ему сделать это. Я злюсь, что потратил так много времени на то, чтобы найти и убить его. Злюсь, потому что его нужно было публично судить, чтобы он получил все то презрение, которого заслуживает. Я злюсь на тебя — это ты заставил меня сожалеть о том, что я убил его. Я злюсь, потому что ты отказался пойти со мной из-за обиды и гнева, хотя я умолял тебя. Я злюсь, потому что слишком давно не видел тебя. В последнее время мне кажется, что моя жизнь — бесконечная литания злости, горечи и сожалений. Не представляю, что с этим можно сделать. Я понимаю, что никто не должен жить так, но другой жизни я никогда не знал. Если бы ты был здесь, может быть, ты бы подсказал мне что-нибудь, но ты продолжаешь спать. Я злюсь на тебя за это. Твой, Эрик.***
Три часа ночи. Особняк Ксавье погружен в тишину, и... Мама что-то от него скрывает. Это тревожит его. Он держит данное себе обещание и не читает ее мысли. Теперь у него есть сестра, и он больше не чувствует себя одиноким и потерянным. Его разум крепко связан с разумом Рейвен особыми узами. Но все же он чувствует что-то странное, выхватывает из воздуха отрывки и бледные образы. Карамель, розы, волнительное ожидание счастья. Мама окончательно отдаляется, но он не может, а главное — не хочет ничего с этим делать. В тот вечер в их доме появляется Курт Марко. Все меняется так быстро, и у него не остается времени даже на то, чтобы скорбеть над осколками прежней жизни. Курт улыбчив, хорошо одет и вежлив, но инстинкты Рейвен, пробудившиеся от многолетней спячки, сигналят об опасности. Она прячется от Курта. Все думают, что она стесняется, но это не так. Она боится. Он заглядывает в голову Курта и чувствует отвращение. Все, что он видит — насмешку над чувствами мамы и ее привязанностью, острое желание добраться до ее денег и, что еще хуже, до исследований отца. Он уже ненавидит Курта, но он может сдерживать его. По-настоящему его пугает Кейн, сын Курта. У Кейна хитрые злые глаза, крепкие мускулы и дурные манеры, он на два года старше, а от того, что творится в его голове, хочется кричать. Он видит страх, кровь, боль, удовольствие от ее причинения; он видит уже готовый план того, как Кейн собирается все провернуть так, чтобы никто ничего не заметил. Мысли Кейна о Рейвен слишком ужасны, от них к горлу подступает тошнота. Кейн видит Рейвен в облике, в котором она выходит к посторонним: золотистые кудри и нежная кожа, но в голове его не возникает симпатии или восхищения, только непристойности, унижения и — о какие ужасные, ужасные вещи он хочет сделать с ней. Он понимает, что не сможет удержать Кейна, не выдав себя и не нарушив своего личного кодекса, выработанного за все эти годы. Выбора нет. Рейвен должна быть в безопасности, любой ценой. Не так уж страшно, если ее придется отослать отсюда к мисс Портер. Не так страшно по сравнению с тем, что ее ожидает здесь. Он видит еще одну мысль Кейна, еще одно оскорбление в адрес Рейвен, не просто оскорбление — непристойную, больную и кровавую фантазию, а еще то, что Кейн собирается сделать с ним. Он застывает в ужасе, не в силах пошевелиться, но Курт смеется, мама улыбается, а все чего он хочет — чтобы все они исчезли и оставили их с Рейвен в покое... Эрик стряхнул сон, задыхаясь от отвращения. Неужели Чарльзу приходилось жить с этими людьми? Здесь, в этом доме? В Освенциме Эрик сталкивался со зверствами самого разного рода, но ему никогда не угрожали изнасилованием. Он был слишком ценным материалом. Похоже, юность Чарльза была не такой уж безоблачной, как он себе представлял. Если уж кому и стоило догадаться об ужасах, что способны скрываться за фасадом благопристойности, так это Эрику. Он вздрогнул, услышав стук в дверь. Стараясь вытряхнуть из головы последние обрывки сна, Эрик натянул халат и открыл дверь взмахом руки. На пороге стояла Джин. Она выглядела растрепанной и растерянной. — Герр Леншерр, кто такой Дарвин? Эрик уставился на нее в замешательстве. — Я полагаю, ты спрашиваешь не про ученого? Она закусила губу и покачала головой. — Нет, ученого я знаю. Но там, на заднем дворе, лежит кто-то по имени Дарвин. Он думает о том, как тяжело ему было адаптироваться. А еще он хочет одеться и съесть сэндвич. Эрик подхватил Джин, выскочил из комнаты и понесся по коридору. Лишь на секунду притормозил у двери в комнату Алекса, громко постучал, выкрикнув: — Дарвин адаптировался, задний двор, принеси брюки! И скорее рванулся в сад, все так же держа Джин на руках. Дарвин сидел возле клумбы с рододендроном. Он дрожал, но выглядел более-менее целым и невредимым. Когда Эрик подошел ближе, Дарвин уставился на него, раскрыв рот от недоумения. — Привет, Эрик. Крутая школа. Эта юная леди телепатически рассказала мне, что вы надрали зад Шоу, потом ты сошел с ума на год, но вернулся, когда Ксавье впал в спячку. А теперь, будьте добры, позовите сюда Алекса, я хочу хорошенько ему врезать промеж глаз. Эрик поставил Джин на землю. Из груди рвался смех — тяжелый, истерический, но он сдерживался из последних сил. Пришлось сесть на заваленную снегом скамейку и согнуться в три погибели, обхватив себя руками. Джин подошла к Дарвину. — Ты не станешь бить папу Скотти! Драться нехорошо. А еще ты знаешь, что это была не его вина. Дарвин удивленно таращился на нее. — У Алекса есть сын? Народ, чем вы тут занимались, пока меня не было? Хэнк, подоспевший как раз вовремя, протянул Дарвину плед, одежду и кроссовки. — Много чем. Пойдем, тебе нужно поесть. Ты выглядишь истощенным. Он протянул свою тяжелую синюю лапу и помог Дарвину подняться. Тот быстро оделся и теперь внимательно оглядывал Зверя. — Черт возьми, Хэнк, это ты? Забыл побриться сегодня? Эрик не выдержал и нервно рассмеялся. Его слегка потряхивало, то ли от холода, то ли от шока. Джин погладила его по голове. — Ладно, пойдемте внутрь. Если хочешь узнать, что произошло, пока тебя не было, приготовься как следует, потому что история будет долгой, — Хэнк потрепал Дарвина по плечу. — Джин, милая, как думаешь, герр Леншерр в порядке? Эрик почувствовал легкое прикосновение к своим мыслям, и Джин кивнула: — С ним все хорошо. Вы идите, мы скоро вас догоним. Там весь дом проснулся, и все волнуются, так что мне нужно чуть-чуть их успокоить. Они ушли. По дороге Дарвин продолжал засыпать Хэнка вопросами: — Эта девочка такой же сильный телепат, как Чарльз? Это его дом? Сколько здесь таких, как мы? Эрик глубоко вздохнул и поднялся, чтобы последовать за ними. Он снова взял Джин на руки, и она прижалась к нему, дрожа от холода. — А я и не знала, что ваше сознание все еще связано с сознанием Профессора, — пробормотала она. — Джин, что ты имеешь в виду? Она слегка нахмурилась, закрыла глаза и прижала палец к виску. Знакомый жест. — Ну, понимаете, с некоторыми людьми возникает связь, как будто мостик между двумя сознаниями. Так бывает у телепатов. Когда Профессор впервые открыл мне свои мысли, я увидела этот мостик, рядом с еще одним, сломанным, который раньше вел к сестре. Но я не знала, что он ведет к вам, и что ваш еще на месте. Эрик был озадачен. Теперь понятно, почему ему снятся все эти сны. Но разве этот мостик между ними не был разрушен? Каким образом он сохранялся все это время, несмотря на шлем? Пожалуй, стоило подумать об этом после, и где-нибудь в тепле, а не посреди заваленного снегом сада. Особенно сейчас, когда Дарвин вернулся, и весь дом захватила радостная суета. Джин крепко обняла его за шею. Он нес ее по заснеженной тропинке ко входу, окна в доме зажигались одно за другим, разгоняя холодную темноту зимней ночи, и он слышал доносящийся изнутри радостный смех.