Сделка с совестью

За крошечным окном деревенского дома стояла тишина. Её можно было охарактеризовать как кромешную. Как и темноту за тем же окном. Уж лучше бы там шумели ветра, кидая злой колючий песок, или хлестали по стенам струи дождя, или свистела злая северная метель. Только уберите тишину, слишком сильно она давит на нервы, опустошает голову, мешает мысли и воле. Уж лучше пускай начнётся стрельба, разорвутся снаряды, засвистят осколки. Но враг отступил. Войска Аэруго сдали захваченные приграничные посёлки без боя. Почти. Какая же наглость с их стороны – пытаться захватить приграничные территории во время очередного ишварского бунта. Или же это они и затеяли, и спонсировали этот бунт? Полковник Армии Аместриса Оливия Мира Армстронг, обжигаясь, отхлебнула горячий кофе. Чертово малодушие. Разум ищет малейшую лазейку, чтобы в неё вцепиться и отсрочить принятие решения. Решения важного. Пожалуй, более важного для неё, как человека, и неё, как офицера, и как карьериста, чем банальное командование в зоне боевых действий. Нужно либо закрыть глаза, рот, разум, уничтожить одним ударом всё то, что она считала своей честью, либо поступить единственно правильно, однако, по всем статьям – провально. «И не у кого спросить совета, все, имеющие голос, против меня», - невесело размышляла женщина. Керосиновая лампа на столе коптила и мерцала. Никакого уюта, никакой романтики, только заметнее нищета этой деревни, этого дома. Дома, чьи жители теперь не имеют даже этого, бежав от войны, бросив всё. Припасы, предметы бедняцкой роскоши, собственное прошлое в виде пожелтевших фотокарточек по стенам, будущее в виде теперь потоптанных кирзовыми сапогами полей. И не ей этих людей осуждать. Снова разум увёл её от основной задачи. От вопроса: «Что делать на рассвете?» Ведь до него считанные часы. Такой жизни Оливия ранее не знала. Она росла в роскоши, не зная отказа ни в чем. Как поздно поняла. Она не знала людей. Хотя многие ей бы не поверили, признайся она в этом. Но всё именно так, а не иначе. Сотни книг о чести, о войне, о доблести и предательстве вместо детских игр. Рассказы отца об интригах, о свергнутом дворянстве, об армии и вновь о предательстве и подлости. О, как рано она стала доверенным лицом отца! Она знала, как строят козни генералы и руководители всех мастей, что нет предела их изобретательности в борьбе за власть. Она наивно верила, что всех их переиграет. В самом начале карьеры так и было. В Центральном Штабе ей ясно открылись многочисленные мелкие интриги и интрижки. Стали видны карьерные и «пищевые-ресурсные» цепочки. Кто с кем братается, заключает союзы, кого выживают, а кого просто используют. Отец приказал, запретил ей влезать во всю эту грязь. Сказал: наблюдать, анализировать и о самом непонятном и интересном докладывать ему. Но на том уровне доступа, что открылся молодой Оливии, ничего ей непонятного не происходило. Одних хотелось стукнуть по голове, прокричать в самое ухо: «Очнись, баран, тебя же дурят, используют годами, а ты всё веришь в свою важность». Других пинками отправить в светлое будущее, с поучением: «Соберись и работай, тряпка!» Третьих же гнать поганой метлой от власти в целом и от армии в частности: расплылись, разжирели и отупели чьи-то ставленники, сыночки, племяннички. Но она молчала. Да и к ней никто не подходил, образовав вокруг её персоны «мертвую зону». Неприкасаемая. И неприкосновенная. Оливия хмурилась, поджимала губы и сжимала кулаки. Ну ничего, доиграетесь! Двух лет не прошло, как первые из доигравшихся слетели с насиженных мест. Мисс Армстронг наплевала на приказ отца, начав свою игру в этом болоте. Но мёртвая зона никуда не исчезла. Кое-кто смотрел, конечно, на неё заинтересованно, чуть ли не с обожанием, но другие затаили злобу. Малолетка, выскочка, папкина дочка. Отошедший от дел отец, чувствовавший, как влияние водой сквозь пальцы утекает от него под злым напором новой власти, приказывал, запрещал, умолял Оливию прекратить, остепениться, но девушка словно с цепи сорвалась. Давала старт служебным расследованиям, влезала с пылом неофита в застарелые разборки и, казалось, не понимала вовсе, в какой опасности находится. И отец-генерал, тогда ещё совсем не старый, пошёл на поклон к Фюреру, Кингу Брэдли, тёмной лошадке с несгибаемой волей и покрытыми мраком неизвестности целями. Главнокомандующий смеялся, говорил, что юная Армстронг ранила его в самое сердце своей решительностью и справедливостью. Решили, в итоге, что не место ей в болоте интриг и грязи. Пускай сражается, пока молода и горяча, на передовой. На юге Оливию ждал невероятный карьерный взлёт. Она блестяще преуспевала в каждом начинании: поставки, искоренение вражеских агентов, создание адекватных структур и отрядов. И вот она полковник. И командует теперь она. В соседнем Ишваре – бунт. Не первый и не последний уж точно. И подлые аэруговцы им воспользовались, полезли через границу хватать плодородные степные земли. Ответ получили с лихвой – бежали с позором к своей границе, а после и дальше. Задание выполнено. Осталось дождаться приказа о возвращении к старым рубежам. Оливия понимала, что Аместрису не нужны эти захваченные случайно земли. Не нужен затяжной конфликт, куда несомненно со всей своей агрессивной наглостью влезут кретяне, опасаясь уже и за собственную безопасность, а там и Драхма раскачается на своём севере. Пока что всё чудесно, потери минимальны, победа чистая, но… Всегда есть это «но». Женщина вновь отхлебнула кофе. Снова оглядела убогое жилище. Дом был похож на своих собратьев, оставшихся по ту сторону аместрийской границы, как ближайший родственник. Правда, очень бедный. Сельские дома юга и юго-востока Аместриса были значительно богаче. Например, конкретно в этом доме Оливия не видела ни одной книги, и радио не было, что не удивительно при отсутствии электричества. Следовало задуматься о благополучии жителей Аэруго, если эта лачуга была признана наиболее подходящей для квартирования командира. Женщина в бессилии ударила кулаком по столу. Снова. Опять она сидит и рассуждает не о том. То о своей юности, то о политике мирового масштаба, то о бедности. В то время, как думать нужно было совсем о другом. О приказе, который она отдаст на рассвете, через жалких три часа. Приказе, который наверняка перечеркнёт её карьеру. Но не честь. Или же стоило подумать о совсем других распоряжениях, которые продвинут её на шаг к званию генерала, но размажут в пыль саму суть её личности, уровняв с трусами и предателями. Пять человек в тот самый момент сидели запертые в сарае на окраине поселения. Никто из них не спал. Сидели молча, говорить им было не о чем, к тому же часовой у двери окриком мигом бы пресёк всякий разговор. Трое из пяти ясно понимали, что это их последняя ночь, их не помилуют, и яма для их тел уже приготовлена. Ещё двое тешили себя надеждой, что утро принесёт им череду унижений и годы позора, возможно, тюрьму, но оба они невольно усмехались, понимая свое превосходство над обречёнными. И все пятеро до конца так и не верили в реальность происходившего с ними. Ещё ранним вечером они были героями, победителями. Хлестали вино, найденное в одном из подвалов, и были полны эйфории от грядущего триумфального возвращения домой. Если бы не та бабка, вздумавшая клясть их последними словами, и не её шалава-внучка, решившая поиграть в героиню сопротивления, если бы не предатель-старлей, чёртов ишварский полукровка, и не помешанная на чести командующая, не сидеть бы им тут, как каким-то грязным предателям-дезертирам. Если бы… Рассвет неумолимо приближался. «Тут не бывает синих сумерек как на севере. Здесь солнце просто восходит», - зачем-то подумалось Оливии. Она уже ощущала частью сознания, что решение принято. Она была готова привести приговор в исполнение лично. Поскольку никому - ни солдату, ни офицеру – не позволено истязать гражданское население. Убить в случае нападения – да. Но мучить ради увеселения?! Чтобы сбросить накал страстей?! Или что там говорили эти ублюдки? Позор. И армии позор, и лично ей, что такая мерзость вообще оказалась под знамёнами. Пять человек. Пять жизней, о которых она сокрушаться не будет. Их всех, пятерых, могло накрыть одной гранатой. Лучше бы накрыло. Внутренний голос, этот отголосок человеческой стадности, никак не унимался. Шептал, что двоих из пятёрки нужно отправить под конвоем в тылы, на суд. Чтобы их влиятельные отцы заработали себе сердечный приступ, растрясли тугие кошельки, рискнули постами и чинами, но выгородили, вытащили бы из петли своих отродий. Тогда и Оливии Армстронг было бы хорошо – кругом героиней бы вышла. Но всё её существо протестовало этой трусости. За равные преступления – равные наказания. И без разницы, кто чей отец. Она сама давно отказалась от всякой протекции, гордо и громко. Офицер всегда виновнее солдата, ведь те двое не только участвовали в беспределе, но и попустительствовали. Решение принято. Как жаль, что не с кем посоветоваться. До злых слёз обидно, что её саму ждёт за такое самоуправство, минимум, ссылка. Но нужно сделать правильно. Сама Оливия не пожалела бы ни брата, ни сына (будь он у неё), посмей они такое вытворить, скатиться до уровня скота, даже ниже. Но этого не объяснить общественности. Полковник Армстронг ясно осознавала, что общество восстанет против неё, обвинит и затопчет. Ещё бы – сгубила золотых мальчиков, цвет и надежду. Пустить всё на самотёк? Чтобы приехали генералы, чтобы вздыхали, ругались, трясли регалиями и всё замяли… Словно и не было ничего, просто случились случайные жертвы среди населения. Война же. Такого она не простила бы себе. «Прости, отец. Не оправдала надежд. Не выучила уроков интриганства и выживания в стае гиен», - мысль показалась слишком вычурной, высокопарной, книжной и пустой. Одним глотком Оливия допила остывший кофе. Взяла ручку, пододвинула бумагу. Пара строк, строго следуя правилам, пришедшим из очень древних времён. «Смертная казнь. Без учета чина». Дата и подпись. И будь, что будет. До рассвета оставалось чуть больше часа. Тьма была особенно густа.