Сделка с совестью

Прозрачный и тихий майский вечер понемногу угасал. Солнце скрылось за высокими домами, вычернив их серые кирпичные бока, играя бликами на покатых металлических крышах, даря последнее тепло откормленным столичным котам, вечному страху голубей и воробьев. Старый городской парк был, казалось, отгорожен от города чем-то существеннее ажурной решетки, словно барьером, позволившим времени здесь будто застыть в некой неизменности, возраст которой не поддавался определению: может быть, ей лет двадцать, а может и все сто пятьдесят. Риза бы не удивилась, выйди ей навстречу некто в камзоле, под руку с дамой в длинном, в пол, платье, с талией, затянутой в корсет, и в шляпке, из тех, что вызовут ныне недоумение, а то и смех. В густых кустах у пруда многоголосно пели соловьи. Яркая, какая бывает лишь весной, зелень вступала в безумный контраст с высоким, невероятно глубокой голубизны небом. Старый, безлюдный в вечер буднего дня парк манил остановиться у кромки деревьев, сесть хоть бы и на землю, поймав последний косой лучик солнца, закрыть глаза и разрешить себе мечтать. Или же просто отдохнуть, оставив там, на тёмных улицах, все переживания и заботы. Отпущенный с поводка пёс, верный друг и поверенный многих тайн, носился в не по-весеннему высокой траве, вынюхивая, выслеживая невидимую глазом мышь. Нечасто ему выпадало счастье в виде прогулки в парке, так же редко, как Ризе — возможность засветло уйти со службы. Внимание девушки привлёк ствол упавшего дерева — чем не лавочка? В одиночестве можно позволить себе делать что хочется, а не что должно. В трели соловья вмешалось истошное верещание ещё какой-то птицы. Немелодичное и нездешнее. По кронам деревьев тихо прошелестел ветер. Риза сидела, бездумно наматывая на ладонь поводок Хаяте. Вспоминала, как когда-то давно, когда мир был равен старому дому, саду вокруг него и заканчивался соседним посёлком, ей мечталось, как, повзрослев, она станет учёным-алхимиком как отец. Перечитает все книги в его библиотеке, узнает и запомнит тайны веществ и заманчиво-таинственной геометрии кругов и знаков. Мечта разбилась о злые слова отца о её абсолютной бездарности, отсутствии даже зачатка способностей к преобразованию веществ. С того дня отец гнал её из лаборатории, перестал рассказывать похожие на сказки истории об алхимиках прошлого, реагировал брезгливо на любой её интерес к нему. Одним словом — отдалился, захлопнув невидимую дверь. Если бы он тогда сказал, что можно изобретать и постигать и не имея дара, рассказал о науках, где на сотню учёных едва ли найдётся один алхимик, её жизнь случилась бы совсем иначе. Но, проплакав в одиночестве ни одну ночь, Риза поставила жирную точку на самой возможности для себя того, что называют «путём познания». Потом была полузакрытая школа, где вместе с неплохим образованием всем объяснили, как надо жить. Как нужно быть полезными и обществу, и близким. Что жизнь должна быть тихой и правильной, законопослушной в любом своем проявлении, будь то семья или работа, нужно распланировать всё и жить красиво и благообразно, как на картинках, тех, рекламных, где у всех здоровые красивые дети, удобные дома, идеальные работы. И Риза была не против такого, щедро мечтая про себя в спальне на четырёх девочек о том, как она будет учительницей где-то в глубинке или стенографисткой в большом красивом городе. Как станет знакомиться с интересными людьми, ходить в театры, ездить на ярмарки, как у неё будут дети и садик с буйно цветущими по весне сливами и грушами. Эту мечту разбил вдребезги ученик отца. Сколь бы тихо и смирно не вёл себя в те годы Рой Мустанг, он невольно смог заразить Ризу тягой к справедливости: короткими разговорами, подсунутыми книгами, привезёнными из столицы, и всем своим существом, привив ей мечты о свершениях, победах, защите слабых и порицании подлых. Последние отблески солнца затихли. Над городом разливалось закатное зарево. Даже трава, в которой резвился Хаяте, потемнела, теряя цвет, стремясь стать сумеречно-серой. За спиной, в парке прохладно-прозрачная тьма, казалось, дышала. Птицы пели отчаянно громко. Мечты о геройских свершениях вскоре сгорели. В самом прямом смысле, в огне, рожденном выданной ею тайной. А те, что не сгорели, были залиты кровью и безобразно заляпаны выбитыми мозгами. Можно было бы, конечно, эти пятна оттереть тряпочкой и поставить подобную мечту на полку личных достижений, но это было бы откровенно гнусно. К ноге прижалась собака. Нагулялся. Но Риза пока что не хотела домой. Слишком сильно её затянула допущенная слабость, призраки вышли из прошлого и вовсю оправдывали своё существование, безмолвно приглашая шагнуть за черту. От входа в парк донёсся смех. Но девушке было не смешно, она чувствовала, что отделена от чужого счастья чем-то большим, чем расстояния. Снова вспоминала свои детские и ранней юности мечты. Они были яркие и объёмные, имели цвета и запахи, были практически как живые, словно воспоминания, которым, правда, не суждено было родиться. С тоской, глухой и тёмной, но без капли удивления поняла, что ничего подобного тем мечтам у неё не осталось. Планы на будущее определены приказами, в том числе и отданными себе самой. Не умереть в очередной передряге и не дать умереть строго ограниченной группе лиц. Как самая большая мечта. Красивый дом с садом? Давно разменян на съёмную квартиру, казарму, палатку, землянку, на узкий диван в кабинете, на сдвинутые стулья или и вовсе на голую землю. Дети? Немыслимая роскошь. Козырь в руки любому врагу. Не в её жизни. Не в этой жизни. Она не настолько отчаянна, как, светлой ему памяти, Хьюз. И убеждена, что бедняга Маэс ещё очень легко отделался, мучительно умерев в одиночестве огромного города. Неизвестный враг был почти гуманен. Приключения и свершения? Пару лет назад Фюрер на собрании изрёк, что смерть одного — трагедия, а тысяч — статистика. У неё же статистика так и не заменила драму. Лучший снайпер — статистика, сотни же мертвецов за спиной, увы, трагедия. Приключения и свершения оказались красивыми лишь на страницах книг. Дружба? Со стороны кажется, что хоть тут у неё всё в порядке, но это со стороны. Для того, кто не знает о данном взаимно обещании убить, не задумываясь, того, кто предаст или зайдёт слишком далеко. Для того, кто не знает, сколько всего замолчано, сыграно втёмную. Для того, кто не в курсе, что общие тайны и призраки не только сближают, но и выжирают душу по маленьким кусочкам. Любовь? Чудом спрятанные воспоминания и слепая надежда. Жизнь показалась девушке похожей на известную в армейских кругах игру в рулетку револьвером. Если патрон один, и тебе разрешают провернуть барабан, то играть можно долго, особенно, когда знаешь, с каким щелчком встанет напротив твоего виска заряд. Правда, что-то подсказывало, что однажды, в последний момент можно осознать, что в твоих руках совсем не револьвер, а обычный такой магазинный пистолет, заряженный отнюдь не холостыми. Тем временем окончательно стемнело, на небе засверкали звезды — крупные, яркие. В парке умолкли птицы. Тьма замерла. Замерла и собака, неотрывно глядя туда, словно видя скрытое. Делать то, что делать не хочется. Брать на себя ответственность, когда совсем нет сил. Ловить крошечные крупицы света, поддерживая себя ими. Чужим светом, чужой надеждой, чужой отвагой, чужой силой воли, чужой радостью. Носить маску, чтобы не дать ударить в немногое ещё живое в себе, чтобы не дать другим отчаяться. Цель? Наверное, оправдывает средства. Но им всем этого не узнать. Древняя мудрость гласит, что плоды деяний предков собирают через три поколения. Дрянное ощущение грядущей беды привычно сжало горло, стоило подняться на ноги, словно нечто заметило её движение. Это чувство появилось давно, в тот день, когда был убит ублюдок Такер. И больше не уходило, слабело в моменты неподвижности, отступая перед призраками прошлого, но всегда возвращалось. Собака была удивительно спокойна, подставляя шею под поводок. Значит, опасности нет, по крайней мере в этом парке, ближайшие десять-пятнадцать минут. Тогда почему так хочется бежать? Иррационально бежать, не километрами, а годами. Назад в прошлое, туда, где был выбор, были мечты. Лейтенант Хоукай знала способ для такого побега. Холодная сталь, привычной тяжестью ощущавшаяся в кобуре. Она слишком далеко зашла, чтобы бежать как нормальные люди: прошениями об увольнении, поездами, знакомствами, интрижками, даже алкоголем. Но приказа бежать ей не отдавали. И не отдадут. Стоило перейти границу парка, отмеченную ажурной решеткой, как время ускорило ход. Мимо пропылил автобус, промчался велосипедист, из окна ближайшего дома донеслась музыка. В голове выстроилась цепочка действий, мини-приказов, упорядочивая мысли, загоняя призраков в прошлое.