You'll never know the psychopath sitting next to you.
4 декабря, Площадь Союзов, 17:30 Сегодня праздник, надо веселиться. Почему же ему хочется кому-нибудь врезать? Элиот сжимал кулаки в бессильной, тупой злобе ни на что, и от осознания этого он злился ещё больше. Главная площадь Тенрис-Сити была донельзя забита людьми. Кажется, что на этот небольшой участок земли попытались втиснуться сразу все жители города. Со всех сторон Элиота окружали незнакомцы, и толпа была настолько плотной, что Келли мог бы зависнуть в воздухе, используя плечи людей как опору. Вскоре, правда, полиция навела порядок, и дышать стало легче. Из прикреплённых к зданиям динамиков лились пропагандистские песенки, а большая трибуна уже собирала важных шишек Тенрис-Сити. Элиот не надеялся найти в толпе брата, хотя они и договорились встретиться на площади. Все люди здесь были похожи друг на друга. Тоффиана крепко держала врача за руку — сегодня у них обоих выходной. Удивительно, что Тофф согласилась-таки придти на праздник, хотя очень не хотела этого. Элиот уговорил её. В последнее время подруга казалась ему измученной и уставшей, и Келли надеялся как-то её встряхнуть… Впрочем, вряд ли его надежды оправдаются. Тоффиана выглядела отлично, но в её глазах сквозило неприкрытое раздражение ко всему происходящему. Она нервно озиралась вокруг, точно ища кого-то, кусала губы и совсем не походила на человека, который хочет развеяться и повеселиться. Толпа начала потихоньку расходиться, когда отходящие от Площади Союзов улицы открыли свои палатки и ларьки. В обычные дни подобные вещи не разрешались, но сегодня, в праздник, можно было всё. Элиот оставил Тофф у памятника Десяти и отправился в сторону Гранитной улицы, чтобы купить им чего-нибудь. Быть может, еда их хоть немного обрадует?.. Элиот безо всякого удивления наблюдал за затравленными лицами горожан, высматривающих в толпе Чёрных Псов. Праздник, как же. Людей буквально выталкивали из их домов и тащили сюда, чтобы они старательно изображали веселье. На всей площади Келли увидел лишь нескольких человек с искренними улыбками и настоящей радостью на лице, все остальные же были в ужасе от происходящего. Келли встал в очередь за «крэйзи-догами» к ларьку, от которого исходил приятный запах свежеиспеченного хлеба и сосисок на гриле. Как ни странно, очередь была небольшая. Почти все люди топтались у киосков с бижутерией и украшениями, кто-то покупал сладости. Десятый Союз создал всё для беспорядочного потребления, но уличная торговля была под строгим запретом в крупных городах — якобы для благоустройства внешнего вида города. От скуки Элиот принялся рассматривать людей, пришедших на праздник. В основном здесь были подростки, а вся элита Тенрис-Сити собралась в специальных ложах, установленных рядом со сценой. Почти все ходили группками или парочками. Людей, стоявших в одиночестве, можно было пересчитать по пальцам. Когда ты один, ты рискуешь привлечь внимание Псов и не избежать проверки документов. Куда ни глянь, в глазах рябило от изобилия ярких красок. Из-за приказа на все государственные праздники носить «яркую и привлекающую внимание одежду» люди надевали буквально всё, что им попадалось под руку. Элиот с жалостью посмотрел на группу девчонок лет семнадцати, ни у одной из которых юбка не дотягивала хотя бы до середины бедра. Дурочки. Женихов ищут. А что, всё верно. Положение женщин в новом обществе давало им немного путей для самоопределения, и одним из них оставалось выгодное замужество. Эти девочки явно не могли рассчитывать на что-то большее, и Келли и жалел их, и презирал. Впрочем, сейчас на улицах были все — и богатые, и бедные. В очереди за крэйзи-догами охотников до худых девчачьих ног пока не намечалось. Купив два сэндвича, Элиот шагом побрел искать Тофф. Чёрные Псы не обращали на него внимания. Время от времени один из них уже приближался с решительным видом, но потом, увидев закреплённый на куртке значок, тут же терял свой энтузиазм. В Тенрис-Сити была введена система «опознавания социального положения», то есть значки, в обязательном порядке крепящиеся на верхнюю одежду. Черные значки, что логично, предназначались Псам. Белые значки носили низшие слои населения — люди, числящиеся в домах передержки, студенты бесплатных колледжей и безработные. Врачи всех специализаций получали значки бледно-голубого цвета — такой был и у Элиота, и у Тофф, и у всех сотрудников Госпиталя. Неработающие подростки, дети и, как Келли язвительно их называл, «девицы на выданье», носили светло-розовые значки. Полицейским и военным при поступлении на службу выдавали темно-зеленые значки. Люди, принадлежавшие к «обслуживающим» профессиям — то есть уборщики, официантки, дворники и так далее — носили серые. Всем остальным рабочим предназначался желтый цвет. Сброд вроде певичек, фотомоделей и телеведущих носил фиолетовый ромбический значок, в отличие от всех остальных, которые обязаны были надевать треугольные. Особенно выделялись люди с красными и янтарными значками. Красные носили служащие Союзу, янтарные носили только его представители. Задумавшись, Элиот едва не выронил крейзи-доги, и, тихо выругавшись, начал опять пробиваться через людей, ища подругу. Тофф стояла одна, и на её ярко накрашенном лице не было и тени какой-то радости. Что-то беспокоило её, волновало. Не что-то, а кто-то, одернул себя Элиот, горько усмехнувшись. Келли её жалел. В своей всепоглощающей любви она была слепа к остальному миру, а он не интересовался ей. Тоффиана всегда так жила: ей было необходимо идти к какой-нибудь идиотской цели, ставить её во главе угла и не думать ни о чем другом. Сначала этой целью была учеба, потом Элиот, потом работа, а теперь ей стал этот странный Джефферсон Фрост. Иногда Тофф могла часами говорить о нем, и на полях её рабочего блокнота Элиот нередко видел тщательно выведенное «Джек» в окружении сердечек. Это было и глупо, и смешно, и трогательно. Вот такая вот подростковая любовь, опоздавшая лет на пятнадцать. Девушка неохотно приняла из рук Элиота крэйзи-дог и пробормотала тихое «спасибо». Врач взглянул на часы. Самое интересное должно было начаться где-то через полчаса. Уже полностью игнорируя абстрагировавшуюся Тофф, Элиот задумчиво рассматривал толпу, уходя мыслями куда-то далеко. Они, кажется, сами принесли его к Эльзе. Эльза… Перед глазами Элиота моментально возник образ хмурой неулыбчивой пациентки, забившейся в уголок палаты. Девушка не изменила своего отношения к Элиоту, хотя в последние несколько дней он был к ней даже не добр, а скорее нежен. Что ж, её можно было, в отличие от него, хотя бы понять. Элиот не знал, что с ним случилось. Он стал другим. Он спокойно смотрел на Мериду Ричардс, не испытывая совершенно ничего. А ведь несколько недель назад он тщательно планировал возможность их «свидания». Что, черт побери, есть такого в Эльзе, чего нет в остальных? Никто и никогда ему не ответит на этот вопрос. Но было ясно одно: с этой своей странностью Элиот стал ничуть не лучше Тоффианы. Они оба по-ненормальному привязаны к своим пациентам, оба тяготеют ими, и оба понимают, что такого быть не должно. Что ж, по крайней мере, сам Элиот это осознает. Его пугало то, что Тофф не замечала абсурдности происходящего. Она искренне верила в свою с Джеком любовь, она была уверена в том, что рано или поздно он перестанет быть к ней жестоким и ответит на её чувства. Келли тактично не спрашивал у подруги о том, что же будет после этого, да и она вряд ли могла бы ему сказать. Ей казалось, что она просто делает что-то не так, что счастье близко — стоит лишь немного подождать. Когда она говорила о Джеке, она выглядела счастливой… и безумной. Элиот понимал это. Понимал, что Тофф сходит с ума, что она стала хуже последних отморозков в Госпитале, но не мог ничем подтвердить это. И, трижды прокляв себя, он решил ждать. Ждать, пока все не станет лучше. Ждать, пока ненормальная любовь Тоффианы чем-либо закончится. И ведь он не знал, к чему приведёт это его решение. Не знал — поэтому и принял его. Келли вздохнул. Толпа вновь начала стискивать его. Мероприятие уже начиналось.***
2 декабря, Госпиталь №3, 7:05 Николетт спешно забегает в здание, едва не свалившись со скользких ступенек Госпиталя. Она не привыкла опаздывать даже на несколько минут, не привыкла торопиться, и настроение стремительно портилось. Интересно, но всегда, когда она опаздывала на работу с утра, день не задавался. Правда, не то чтобы она действительно опаздывала. Задержка на пару минут ничего не решала, кроме маленькой приметы Николетт, выдуманной ею самой. В раздевалке она быстро стащила с себя пальто, покрытое холодными капельками дождя, кое-как привела волосы в порядок. Что удивительно, она была совершенно одна. Видимо, все её коллеги уже были на работе. Женщина подошла к зеркалу. Из-за спешки её тщательно заплетенная с утра коса совсем растрепалась и походила на выпотрошенный жгутик. Николетт аккуратно попыталась закрепить её на затылке, но заколки-невидимки выскальзывали из рук, путались в волосах и не желали слушаться. Выругавшись, медсестра принялась переплетаться. — Доброе утро. Николетт обернулась, испугавшись голоса из ниоткуда, но тут же успокоилась. В дверях стоял врач, заведующий «комнатами тишины» — мистер Уэйд Доссон. — Доброе, — медсестра вновь повернулась к зеркалу. — Вам нельзя здесь находиться, эта раздевалка только для сиделок. — Я ненадолго, — доктор слегка кашлянул и прошёлся по комнате, как будто ожидая чего-то. — Как ваше настроение? — Всё в порядке? — женщина слегка улыбнулась. — С каких пор вас интересует мое настроение? — Быть может, с этих самых. Давно хотел спросить у вас, мисс Руже: вы никогда не тосковали по своему дому? — Мистер Доссон, — резко развернулась Николетт. — Вы забываетесь. Уэйд заинтересованно хмыкнул, увидев, как коса Николетт, с которой она мучалась последние несколько минут, медленно проскользнула по спине. Женщина раздраженно сморщилась. — Почему же «лишнее»… — мистер Доссон поправил круглые очки. — Я бы вот поговорил об этом. — Ну и говорите. Без меня. Николетт попыталась обойти доктора. Было уже почти десять минут восьмого, и она задерживалась. — Почему же, Николетт? — негромко спросил он, улыбнувшись. — Беседы — это прекрасно. Особенно ночью, вы не находите? Часа… в два. На этом этаже. По-моему, нам будет о чем поговорить. Николетт недоверчиво раскрыла глаза. Доктор торопливо покинул раздевалку, по старой привычке поправляя очки. — Мистер… — запоздало начала медсестра, когда дверь за ушедшим уже успела захлопнуться. Николетт растерянно сжала в руках подол халата. Неужели Доссон устроился в сопротивление? Стареющий, неторопливый и нерасторопный Доссон? Чепуха. Николетт подошла к шкафчику, поправляя косу. Через несколько секунд она поняла, что просто расплела её ещё больше. Разозлившись, медсестра завязала небрежный пучок и, быстро схватив необходимые вещи, почти выбежала из раздевалки. «Ненавижу опаздывать…», — думала она, быстро перескакивая через ступеньки. Когда сиделка наконец дошла до палаты Эльзы, ночная медсестра с осуждением смотрела на неё. — Ты опоздала на десять минут! — категорично заявила она, постучав по наручным часам. — Ники, имей совесть, я тоже спать хочу. — Прости, я проспала, — пробормотала та в ответ. — Вези её на утренние процедуры, — сменщица широко зевнула и, расписавшись в журнале о передаче дежурства, вышла. Весь день Николетт думала только о Уэйде Доссоне и его словах. Эльза была мрачна и немногословна — впрочем, как и обычно, — и сиделка не пыталась втянуть её в разговор. Её голову занимали другие мысли. Николетт не думала, что доктор над ней пошутил, но даже представить его в рядах сопротивления было трудно. Благообразный и степенный Уэйд Доссон казался слишком медлительным, спокойным и тихим для таких дел. С другой стороны, причин сомневаться в нём тоже было не слишком много. Николетт знала, как люто Доссон ненавидит Элиота Келли и место, в котором он работал. У доктора были основания на попытки выбраться из этой страны. Как и у неё, впрочем. Дневная смена Николетт сегодня заканчивалась в четыре часа, но после неё шла работа на вахте и смена ночная. Вторник — один из самых тяжелых рабочих дней, особенно после внедрения новых систем и норм. Но именно сегодня это было на руку Николетт. Без десяти минут два, когда Эльза-таки смогла забыться тяжёлым сном, медсестра бесшумно выскользнула из палаты, закрыв её на ключ. Коридоры были пусты и темны, их освещали лишь пару лампочек. Женщина тихо спустилась на лестнице на первый этаж. Здесь, встретив коллегу, она могла соврать, что решила забежать в круглосуточную столовую для персонала. Однако в Госпитале стояла прямо-таки мертвецкая тишина, и нигде не было видно ни одного вахтенного врача. Николетт поёжилась — ей вдруг стало жутко. Убедившись в том, что за ней не следят, женщина спустилась на нулевой этаж, к гардеробным. Было по-прежнему тихо и пусто. Не зная, куда идти дальше, Николетт зашла в незакрытую женскую раздевалку. «Черт, Доссон», — злилась медсестра, — «Если ты меня обманул…». Она прождала ещё несколько минут, прежде чем дверь в гардеробную открылась, и в неё быстро зашёл — почти забежал — доктор Доссон. Николетт никогда бы не подумала, что в этом старичке есть столько прыти. — Добрый вечер, — в голосе доктора слышалась неприкрытая ирония. — Не ожидал вас тут увидеть, если честно. — Мистер Доссон, — тревожно зашептала Николетт, — в коридоре камеры. Как вы объясните своё присутствие в женской раздевалке, да ещё и со мной вместе? Старик коротко хохотнул. Угадав ход его мыслей, Николетт почувствовала, как к щекам прилила краска. — На ваше счастье, мы не единственные в этом здании, кто сегодня… веселится. У нас есть ещё пара минут до включения камер. Быстро! Мистер Доссон схватил медсестру за руку и быстро вытащил в коридор. Оказывается, в кажущемся немощным докторе была и сила, и ловкость: за четверть минуты они с Николетт уже были у двери в одну из подсобных кладовок, где хранилось старое оборудование. Доктор тихо открыл дверь, пропустил девушку вперёд, зашёл сам и повернул ключ в замке. — Здесь мы в безопасности. — И самое время объяснить, зачем же я вам понадобилась, — Николетт нервно передёрнула плечами. — Удивительно, что вы согласились на встречу, даже не поинтересовавшись, на какую! В данной ситуации это моя вина, но… Мистер Доссон принялся осторожно спускаться по лестнице вниз, держась одной рукой за обшарпанную стену. Другую руку он протянул Николетт, и та приняла её скорее из вежливости, чем из необходимости. Рука доктора оказалась на удивление жёсткой и мозолистой, как у человека, занимающегося грубым трудом. — Здравствуйте, доктор, — вдруг раздался из глубин кладовки вкрадчивый шёпот. Николетт с трудом удержалась от вскрика, но её пробрала дрожь. Мистер Доссон предупредительно прижал палец к губам. — Тшшш, — прошипел он. — Всё в порядке. Когда Николетт спустилась, она обнаружила источник шепота. На старенькой табуретке, рядом с горящей на полу настольной лампой, сидел какой-то парень с папкой листов на коленях. Он улыбнулся ей и встал, придерживая листы: — Привет. — Привет, — сглотнув, ответила сиделка. Её всё ещё не отпускала легкая дрожь. — Позвольте представить, — мистер Доссон опять поправил очки, — мисс Николетт Руже, сиделка и медсестра. Для всего остального мира она Ники Брайант. — Приятно познакомиться, Николетт. Вряд ли я могу быть «всем остальным миром». Меня зовут Крис. Я — один из лидеров сопротивления. Николетт распахнула глаза. Она понимала, что Доссон зовёт её сюда не для задушевных посиделок, но устроить ей встречу с одним из ОСРБ — это было сильно. Хотя, честно говоря, Крис не походил на того, кем он назвался. Даже в полутьме кладовки он выглядел не старше шестнадцати-семнадцати лет. — Это очень… неожиданно, — через силу выдавила женщина, — но я не уверена, что… Что могу вам чем-то помочь. — Так зачем вы тогда пришли? — тихо рассмеялся Крис. — И здесь речь идёт о другом. Не вы нам поможете, а мы — вам. — Сегодня утром, — вмешался мистер Доссон, — я спросил вас о вашем доме. Вы хотели бы вновь оказаться во Франции? Николетт неуверенно сделала пару шагов назад. Её не покидало ощущение подвоха. Однако кое-в-чем она теперь была уверена. — Вот почему вы пошли в оппозицию… — медленно сказала Николетт. — Вы тоже хотите домой. Мистер Доссон был вторым «нелегалом» Госпиталя, как и она. Их судьбы были чем-то схожи: он точно так же приехал в США на заработки, а уехать уже не смог. Николетт знала о том, что в Госпиталь его устроил Элиот Келли, знала о том, что он отвратительно относился к старому доктору, однако больше ничего про прошлое Доссона она сказать не могла. Просто до некоторых пор они с ним никогда не общались даже по работе. — Откуда вы, мистер Доссон? — Из Уэльса. Всегда смешно говорить людям об этой стране, потому что о ней и раньше-то мало кто знал, а теперь уж точно. Не думаю, что это важно. — Николетт, — Крис подошёл к ней ближе, — я знаю, каково вам. Вы живете вдали от дома и не знаете, сможете ли вернуться обратно. Мы вас понимаем, — парень взглянул на Доссона. Тот кивнул. — Но если вы к нам примкнёте, вы должны понимать, что за этим есть определённый… хорошо, огромный риск. Вы рискуете действительно многим — как минимум, свободой. Я не вправе вас заставлять. ОСРБ создано для помощи, но и ему тоже эта помощь нужна. Если вы на это согласитесь, вам надо будет кое-что сделать, возможно, то, что вам не понравится. Но в то же время, я скажу вам правду: мы — ваш единственный билет до дома. Решать вам. Николетт не хотелось отвечать на это сейчас. Она так устала за этот день, что боялась сказать что-то не так, послать всю эту идею к чёрту и вернуться на свой пост, но… Ведь Крис был прав. На секунду, всего лишь на секунду, Николетт будто воочию увидела лицо своей старушки-матери, которая ждала её где-то там, за океаном. — Я с вами, Крис, — решительно сказала девушка. — Что мне нужно сделать? И Крис, и мистер Доссон разом расплылись в широкой улыбке. Николетт и сама невольно улыбнулась, глядя на них. Правда, Крис тут же принял крайне деловой вид, протянув ей руку со словами: — Добро пожаловать, коллега. Итак, — парень сел на табуретку и раскрыл папку с бумагами, — если я не ошибаюсь, вы работаете сиделкой у мисс Линдси Фэр, она же Эльза Раузенграфф, так ведь? Скажите, Эльза знакома с мисс Меридой Ричардс? Нам важно это знать. — Знакома. — Сейчас у ОСРБ есть очень определённый план действий относительно этого места, — Крис перевернул лист. Все они были исписаны синей шариковой ручкой вдоль и поперёк. — И мисс Раузенграфф в эти планы входит. — Вы хотите создать филиал сопротивления среди пациентов? Надо признать, я восхищена. Мистер Доссон подошёл ближе к лампе и взглянул на часы, издав короткое «гм». — Николетт, — он повернутся к ней, — сейчас десять минут третьего. У вас есть ещё десять на то, чтобы завершить дела здесь и вернуться на пост незамеченной. Ровно через пять минут камеры этого коридора будут отключены на короткий срок. Не рекомендую опаздывать. Девушка кивнула. — Значит, Эльза… С кем она ещё дружит? Или, хотя бы, кого она знает? — Иккинга Хауарда с третьего отделения и Рапунцель Эрнандес со второго. Это всё. — Хауард? Эльза знает, с кем дружить, — хмыкнул Крис. — Что ж, от вас нам явно больше нечего получить, но мы сможем знать, в каких рамках действовать. Спасибо, Николетт. — Все указания к действиям передавать вам буду я, — мистер Доссон направился в сторону лестницы. — Пойдёмте. Перед тем, как последовать за доктором, Николетт окинула кладовку внимательным взглядом. — Крис, — сказала она, уже взявшись за перила, — а как вы попали сюда? Через коридор, как и мы? Парень покачал головой. При тусклом свете лампы этот жест выглядел пугающе. — У этого места немало тайн, — загадочно прошептал он. — У всех подвалов есть потайные ходы. До скорых встреч, Николетт. Девушка осторожно принялась подниматься. На её ладони осталась грязь с перил, которых она коснулась. Уже у самой двери Николетт услышала тихое: — Я рад, что нас становится больше.***
3 декабря, Госпиталь №3, 14:03 Они вновь сидят друг напротив друга. Мериде неуютно под пытливым взглядом его мутных глаз, но она молчит. Джек достаточно наслушался о своём уродстве. Зачем напоминать ему снова? Джек говорил негромко и немного. У него был хриплый и жесткий, как наждачная бумага, резкий голос. Мерида ёжилась, слыша его. В комнате переговоров нестерпимо пахло хлоркой, лекарствами и отвратительными химикатами. Мерида знала, что ими пахнет и Джек. Его оголённые руки буквально покрыты точками, в которые каждый день кололи лекарства. Пахнет здесь чем-то неживым, мерзким. Этот запах бьет в нос и слезит глаза. Мериде страшно смотреть на Джека. Он весь как будто испачкан вздувшимися сероватыми венами, следами от уколов, пигментацией кожи, следами от ударов. Под его глазами-провалами лежат почти полностью чёрные следы ночей без сна. Когда он разговаривает, кожа на его губах трескается, и выступают капли крови. У него жуткая, леденящая улыбка: зубы как будто сразу выглядывают из неровной прорези рта, как мертвец из-под могильной плиты. И от него пахнет обреченностью и смертью. Но ей хочется быть здесь, в этой комнате, и разговаривать с ним. Джек уродлив, но теперь и она не красавица. Такие должны держаться вместе. И потом, он все понимает. Он видит, с каким страхом она смотрит на него. Он чувствует, как она морщится от запаха лекарств, слышит её учащенное дыхание. Мерида знает, что ему больно, знает, что он не хочет быть таким. И поэтому она молчит. — Я не всегда был таким, — говорит он, отводя взгляд. Их опять сторожит этот странный старичок, и ему, кажется, вообще нет дела до их разговора. — И я нет. Мы все были другими до того, как оказались тут. — Ты вряд ли мне поверишь, Элис… — почти шепчет Джек, закусывая свою тонкую и бледную губу, — но раньше у меня был потрясающий голос. Потрясающий голос? Конечно, она ему не поверит. Как те звуки, что выдавливает из себя горло Джека, могут называться потрясающими? Нет, конечно, они пугают, но… — Я играл в группе. Старик примерил электрошокер в руке, но не ударил им уже было зажмурившегося Джека. Мерида недоверчиво сощурилась, кинув взгляд на их надзирателя. Она его помнила по «комнате тишины». С чего это он вдруг стал таким слепоглухим? Развлекается? Поиграть решил? Джека, видимо, тоже удивило то, что его слова остались безнаказанными. Не веря своей удаче, он улыбнулся Мериде. «Играл в группе. Ого. Как долго? В какой именно? Может, я тебя и знала…», — пронеслось в мыслях девушки, пока она задумчиво рассматривала улыбку Джека. — Время вышло, — внезапно сказал смотритель. Уже через несколько секунд растерянного Джека вывели из комнаты. В дверях он обернулся на неё, будто желая что-то сказать, но санитары буквально потащили его за собой. «Мы столько времени говорили? Я и не заметила…», — Мерида проводила взглядом парня и не вздрогнула от резкого звука захлопнувшейся двери. Ей отчего-то стало очень одиноко в этой холодной комнате, несмотря на присутствие старика. Доктор сделал пару шагов в сторону стола и, взяв с него диктофон, повертел его в руках. После его тихого «ой» диктофон вернулся на место уже выключенным. — «Ice Box», — вдруг сказал старик, заученным движением поправляя на носу круглые очки. — Так называлась эта группа. Мерида сжала руками подлокотники кресла. — Кто вы такой, черт бы вас взял?! — зашипела она, чувствуя, как сердце поневоле застучало быстрее. — Зачем вы это делаете? — Я ваш друг, мисс Ричардс, — доктор, будто в доказательство, переложил электрошокер в другую руку. — Меня зовут Уэйд Доссон. — Друг? — девушка презрительно хмыкнула. — Я не дружу с двойными агентами. Кем вы себя возомнили? Сраной Матой Хари? Не помните, чем закончилась её история? — Её, кажется, казнили, но я — не она. Если вы будете так швыряться всеми, кто хочет вам помочь, вы останетесь тут навсегда, мисс. — Я вам не верю, Уэйд. С чего вам помогать мне? Откуда мне знать — может, вас Келли послал, чтобы меня проверить. Доктор Доссон печально улыбнулся. Счастливых и искренних улыбок этой комнате никогда не увидеть. — Келли… Если и есть человек, кто ненавидит его больше всех, то это я, мисс. Поверьте на слово. Мерида не успела задать следующий вопрос: привели следующего пациента. Доктор тут же принялся изображать немощного дурака, случайно выключившего диктофон. Санитар со снисходительной улыбкой вернул его в рабочее состояние. Ричардс вяло отвечала на вопросы нового собеседника, ляпая всё, что взбредёт на ум. Мыслями она была далеко отсюда. «Я и не думала, что прошло столько времени… Мне было четырнадцать, кажется. И я была дурой, и у меня были эти кошмарные синие тени…». Картины прошлого сами собой всплывают перед глазами. Вот она, четырнадцатилетняя, крутится перед зеркалом в своей комнате. Тогда у неё ещё была смешная привычка — затягивать волосы в два высоких хвоста, и они бодро подпрыгивали при каждом движении Мериды. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, перед зеркалом, и поправляла свой диковатый макияж — синие тени и красные губы. Спустя годы Мерида поймёт, что краситься красной помадой ей ни в коем случае нельзя, но тогда ей это нравилось. Нравилось лишь потому, что так делала её кумир. Когда Мерида закончит с помадой, она сравнит своё отражение с висящим на стене плакатом. Сейчас Ричардс усмехается, вспоминая, как выглядела её комната: ни на одной стене не было свободного места, всё было сплошь завешано плакатами и самодельными фотоколлажами. И, конечно, больше всего внимания было уделено группе «Ice Box», которая в то время ещё не была подвержена политическим репрессиям. Все девочки возраста Мериды с ума сходили по этой группе. Дело было не только в чувственных и красивых песнях, а в составе. Их кумиром была барабанщица и вокалистка Энни Уинстон с творческим псевдонимом Злюка-Энн. Мерида сама не понимала, чем ей так нравилась Энни, но она действительно была её кумиром и ролевой моделью. Именно подражая ей Ричардс начала заплетать два хвоста и красить глаза синим. Мерида хорошо помнила весь состав «Ice Box». На бэк-вокале выступал некий Райан Уинстон по прозвищу Рэй, брат Энни. Самый старший участник группы — Дин Хестон, или Хоуи — был соло-гитаристом. И вокалист. У группы был фронтмен. Ричардс лихорадочно прокручивала в памяти образ вокалиста с её плакатов и телепередач. Быть того не может. Она ведь прекрасно его помнила. Джефф Лоуи, её любимец, известный как Убийца Джефф. Молодой красавец с идеальными чертами лица и великолепным голосом. Синеглазый, темноволосый, улыбчивый Джефф, портреты которого целовали малолетние фанатки. И этот Джефф, человек с невероятным музыкальным талантом, кумир всех подростков сидел перед ней несколько минут назад?! Неужели этот несчастный, забитый, пугающий парень и есть?.. Боже. «Останусь здесь — со мной будет также», — вдруг поняла Мерида, и осознание этого пронзило её током. Она помнила, что стало с «Ice Box» после внедрения нового политического режима. Они боролись против этого, их новые синглы носили яркий оппозиционный характер, и это стало их крахом. Всего за пару недель группа исчезла отовсюду. Они будто провалились сквозь землю. Оставалось лишь написать на плакате: «пропали без вести». «Ладно, Доссон. Посмотрим, что за игру ты решил устроить. Быть может, хоть это меня спасёт».***
4 декабря, Госпиталь №3, 12:44 Сегодня в Госпитале царило необычайное оживление. Праздник, как-никак — ровно пять лет назад образовался Десятый Союз и в стране установили новый политический режим. По этому поводу пациентов сегодня кормили «роскошно». Завтрак для третьего отделения включал в себя сэндвичи, фрукты и даже соевые батончики. Иккинг ел без аппетита, пропихивая еду в себя, чтобы как-то запастись силами и пережить этот долгий день. Белла, судя по всему, разделяла его настроение: она угрюмо молчала и не поднимала глаз от тарелки. Иккинг даже говорить сейчас не хотел. В столовой явственно ощущалась напряженность. Ещё бы — не так уж и часто где-то собирается такое количество людей, объединённых одним и тем же чувством глубокой ненависти. И если раньше пациенты ненавидели курс лечения, Госпиталь и врачей, то сегодня они ненавидели эту дату — четвёртое декабря. Для каждого из них этот день стал началом конца. После завтрака Иккинга и Беллу забрали на разговорную терапию. Хауард чувствовал такую невероятную апатию, что первых двух своих собеседников он даже не запомнил, просто задавая им вопросы, на которые не рассчитывал получать ответа. Его переводили к другим пациентам, и всё повторялось вновь. — Иккинг Хауард, — сказал санитар, вводя его в очередную. Надзирательница с электрошокером кивнула. Иккинг равнодушно посмотрел на неё и вдруг понял, что этой надзирательницей была медсестра. Из-за праздника рабочих лиц в Госпитале стало намного меньше, вот и пришлось кому-то заменять коллег. Собеседницей Иккинга была рыжеволосая девушка со второго отделения по имени Мерида. Хауард запомнил её, потому что она носила фамилию «Ричардс», а Ричардсы были очень влиятельной в Тенрис-Сити семьёй. Иккинг уже собрался вновь начать идиотскую беседу, думая лишь о том, чтобы вновь вернуться в палату, как медсестра-надзирательница внезапно подошла к столу, схватила с него диктофон и… просто выключила его. — Вы сговорились, что ли? — раздраженно буркнула Мерида. Вопросительный взгляд Иккинга она проигнорировала. — Именно! — надзирательница дважды, а затем трижды постучала по двери, за которой должен был стоять санитар. Ответом послужил такой же дроблённый стук. Женщина развернулась. — Сегодня в пять часов Элиот Келли, Тоффиана Лэмб и ещё несколько сотрудников Госпиталя должны будут сделать обязательную явку на Площадь Союзов в честь праздника, — быстро сказала она. — Это шанс для нас всех. За вами двоими зайдут. Мерида даже подскочила на стуле. — Нас забирают отсюда?! — дрожащим от волнения голосом воскликнула она. Надзирательница покачала головой, и радость в глазах Мериды сменилась разочарованием. — Пока такое не в наших силах, мисс Ричардс. Мы собираем вас не для того. — А для чего? И, позвольте узнать, что за «мы»? — поинтересовался скептически настроенный Иккинг. — Мне уже говорили об этом вчера, — вновь оживилась Мерида. — Что-то вроде… — Сопротивления, — спокойно прервала её надзирательница. — Мы называем себя ОСРБ. «Если она не боится говорить нам об этом, значит это не блеф», — понял Иккинг и тут же сказал: — Возьмите моих друзей со мной. Беллу Флетчер и Рапунцель Эрнандес. — И Джека тоже, — встряла Мерида. — Его зовут Джек Фрост, он со… — И Джек, и Рапунцель есть в плане, — снова прервала её медсестра. — Беллу мы запомним. Будьте готовы. Всё это было очень странно, но иного выхода не было. Иккинг мог попытаться выбраться отсюда самостоятельно, а у Рапунцель такого шанса могло и не предоставиться. Ничего. Так даже лучше. Пусть у них будет хоть призрачный шанс того, что всё будет хорошо.***
4 декабря, Госпиталь №3, 17:08 Эльза безоговорочно поверила словам Николетт, когда та сказала, что её везут на уколы. Это было бы совершенно обычно, если бы произошло не в пять часов, а в семь. Эти несчастные пару часов буквально ставили всё с ног на голову. Эльза поняла, что происходит что-то странное — осталось понять, что именно. Николетт посадила пациентку в кресло-каталку, застегнула ремешки и неспешно покатила по Госпиталю. Что-то не так. — Ни… Ники, — Эльза повернула голову, отчего жёсткий ремешок сильно впился в шею, — а где все? Почему здесь так… пусто? Медсестра картинно пожала плечами. — Праздник. Почти все ушли. — И надолго? — Их не будет часов до девяти, но я не знаю точно. Эльза отвернулась и молча уставилась на белый кафель. Лицезреть полностью пустые коридоры было необычно и жутко. Казалось бы: вряд ли на праздник ушло огромное количество человек, но без них Госпиталь казался совсем безлюдным. Тем временем Николетт и не думала везти Эльзу на процедуры. Нужный кабинет они проехали, и медсестра принялась осторожно спускать кресло-каталку по специальным спускам на лестнице. Эльза хотела было спросить, почему она не могла просто сесть в лифт, но не стала. Дальше Раузенграфф окончательно перестала понимать, что же творится. Николетт спустила её на цокольный этаж, куда пациентам вообще нельзя было заходить ни при каких обстоятельствах. На нём располагались только: гардеробные, столовая для персонала и различные подсобки. Николетт остановила кресло и торопливо расстегнула ремни, мешающие Эльзе двигаться. — Вставай. Быстро. Камеры отключены ненадолго. Эльза повиновалась, вскочив так резко, что у неё потемнело в глазах. Николетт устремила уже пустую каталку вглубь коридора, и Эльзе оставалось лишь бежать за ней. В какой-то момент медсестра остановилась у обшарпанной двери, на которой был помечен лишь номер — 14. Так нумеровали подсобки и кладовки. Николетт постучалась в дверь дважды, затем трижды. Через некоторое время кладовка открылась изнутри, и сиделка, втащив туда коляску, зашла сама, перед этим успев шепнуть Эльзе что-то вроде: «вперёд». Ответить на это Эльза не успела: высунувшаяся из-за двери рука бесцеремонно ухватила её за пижаму и потянула за собой. Девушка, пошатнувшись, вошла в кладовку. — Осторожнее, — услышала она вдруг голос Рапунцель, — там ступеньки. Глаза Эльзы понемногу привыкли к темноте, и она, ухватившись за с трудом найденные перила, начала спускаться. Чернота уступала лёгкой полутьме, и Эльза, оказавшись внизу, смогла разглядеть всех присутствующих. Рапунцель, Мерида и Иккинг улыбнулись ей, остальные сухо кивнули. Помимо них троих и Николетт в подсобке сидели — кто на полу, кто на каких-то табуретках — ещё шесть человек: беловолосый парень со второго отделения, незнакомая Эльзе девушка, доктор Доссон, отвечающий за «камеры тишины», ещё одна сиделка, санитар и молодой парень в очках и с блокнотом в руках. — Привет, Эльза, — сказал он. — Меня зовут Крис Палм. Я из ОСРБ и здесь, чтобы помочь вам всем. Иккинг притащил откуда-то из угла ещё одну табуретку и помог Эльзе сесть. От этих слов у неё закружилась голова. — Помочь? — как в гипнозе, повторила она. — Помочь… Выбраться? — А что ещё? — усмехнулся беловолосый парень. Эльза только сейчас заметила, что Мерида, сидящая рядом с ним, сжимает его руку в своей. — Да, выбраться, — будто не услышав его, ответил доктор Доссон. — Поэтому слушайте его. — Спасибо, Уэйд, — Крис весело подмигнул доктору и пару секунд задумчиво грыз карандаш, прежде чем начать: — Итак, теперь, когда все в сборе, я могу сказать вам, в чём именно заключается наш план. ОСРБ собрало вас всех здесь не просто так. Мы заинтересованы в том, чтобы освободить как можно больше людей из Госпиталей и начать переправлять некоторых из них на безопасную территорию. Нам нужен каждый, кто мыслит свободно и не боится новых устоев. То есть, сейчас нам нужны вы все. Помолчав, Крис вновь начал грызть карандаш. Эльза внимательно слушала Криса, не упуская ни слова. — В эту конкретную минуту мы не сможем сделать многого, — продолжил он. — Не в наших силах просто взять вас в кучку и вытащить отсюда. Это будет бессмысленно. Вы должны запастись терпением. Я не знаю, сколько придётся ждать, но мы не остановимся. Начнём с вас, а потом будем переходить и на остальных пациентов. Крис открыл чистую страницу блокнота и приготовил карандаш. — Итак. Сейчас каждый из вас должен назвать мне своё имя, фамилию и возраст. После этого — имена, фамилии и примерное местонахождение ваших друзей или родственников. Чтобы вас освободить, нам необходима поддержка извне. Говорите быстро. У нас не так уж и много времени. — Изабель Флетчер, восемнадцать лет, — торопливо сказала темноволосая девушка, сидевшая напротив Эльзы. — В одном из домов передержки у меня должен быть младший брат, Зак Флетчер. И… ещё есть сестра Алекс. Она была в штате Индиана, но это было давно, и я даже не знаю, жива ли она. Крис кивнул и выжидающе посмотрел на Иккинга. — Иккинг Хауард, тридцать лет, — под взглядом всех собравшихся Иккинг явно чувствовал себя неловко. — Я мечтал с вами познакомиться, Иккинг, — Крис оторвался от записей и улыбнулся. — Ваши работы — это нечто потрясающее. Сейчас мы пытаемся начать их восстановление по фотографиям, воспоминаниям и уцелевшим фрагментам. «Кем ты был, Иккинг?». — Спасибо, — парень ещё больше смутился, — но лучше на «ты». У меня была мать в Вашингтоне, Мишель Хауард. И… подруга, Астрид Хоффман. Должна быть в этом городе. Судя по тону Иккинга, его «подруга» была его бывшей девушкой, и, если верить выражению лица Рапунцель, она прекрасно это поняла. — Меня зовут Эльза Раузенграфф, мне двадцать восемь лет. У меня есть дочь, Тара Раузенграфф, и муж, Иэн Кэллоуэй. Ещё… Ещё у меня была семья, в которой я родилась… — Ещё в Де-Мойне у меня жили родители: Алеса и Деннис Раузенграфф. И сестра, Анна Раузенграфф. Я не уверена, что они там есть до сих пор. И я им все равно не нужна. — Я — Мерида Ричардс, мне семнадцать. И у меня в городе есть семья, Мэттью, Элинор Ричардс, и… — Про тебя мы в курсе, Мерида. Всё в порядке. Мы найдём способ вытащить тебя отсюда, не ударив по репутации твоих родных. Мерида наградила Криса пустым взглядом. — Я Джефферсон. Джефферсон Фрост, — проскрежетал беловолосый парень. Эльза даже испугалась — что-то в его голосе было жуткое. — Мне двадцать восемь. У меня есть только друзья: Энни и Райан Уинстоны и Дин Хестон. — Тут я кое-что сразу тебе скажу, Джефф Лоуи, — Крис взглянул на Фроста поверх очков. — Энни Уинстон сейчас находится в Госпитале №1. Нам сложнее действовать там, но мы начнём. — Энни… — улыбнулся парень. — Жива. Мерида крепче прижала руку Фроста к себе. — Рапунцель Эрнандес, семнадцать лет. «Черт». — Понимаете… — Рапунцель замялась, — У меня сложная ситуация. Я здесь как бы по доброй воле. Мою приёмную мать зовут София Готель, она иногда меня навещает, раз в месяц забирает на ночёвку. Я не уверена, что… — Если ты хочешь отсюда выйти — вытри сопли и готовься к этому, — резко сказал Фрост. Иккинг побелел от гнева, но Эльза предупредительным «тшшш» успокоила его. Тем более что Джефферсон был прав. — Спасибо, буду знать, — буркнула Рапунцель. — Кстати, Крис, что это за язык? На котором ты пишешь? — Хинди, — Крис пожал плечами, будто это было самим собой разумеющимся. — Спасибо вам всем. Мы наведём справки и узнаем о ваших родных всё, что сможем. Вы готовы? Теперь вы с ОСРБ. Преступники, как-никак. Джефферсон хрипло рассмеялся. — А кто мы сейчас? Я уже давным-давно преступник. Делом больше, делом меньше — какая к черту разница? — За сговоры дают большие сроки, — Белла хмыкнула. — Что ж, мы и так сидим. — Сдаюсь, — настала очередь Эльзы смеяться. — Если всё так будет и дальше, мне нравится быть преступницей.