We're building it up to break it back down.
Алисия осторожно поправляет причёску и улыбается своему отражению в зеркале. Для этого вечера девушка расстаралась, захотев выглядеть по-настоящему роскошно. Кажется, у неё это получилось. Алисии всегда нравился красный цвет, но она редко «выгуливала» его, не желая делать из него что-то обычное и простое. Сегодня был особенный приём, посвящённый пятилетию диктатуры Десятого Союза. Ради такого праздника Алисия не пожалела красного. Из зеркала на неё смотрит потрясающе красивая девушка. Уложенные светлые локоны мягкими волнами спадали до самой талии, обрамляя свежее и улыбчивое лицо Алисии. Губы блестят, накрашенные блеском с эффектом увеличения, глаза прямо-таки сияют — правильный макияж делает их разрез немного кошачьим и игривым. На Алисии сверкает не только макияж, но и украшения — великолепное бриллиантовое колье на шее, длинные нити серёжек, тонкий браслет и крохотное кольцо. Но больше всего внимания берёт на себя, разумеется, платье. Оно длинное и слегка волочится за девушкой по полу, а сверху держится на тонких бретельках. В нём нет ничего вызывающего… кроме, разумеется, цвета. Почему же Алисия так любила красный цвет? Какая-нибудь любительница эзотерики заявила бы, что внутри девушки живет желание убивать. Что ж, возможно. Кое-кого Алисия не прочь убить. На неё бросают восхищенные взгляды, а ей хочется плюнуть в своё зеркальное отражение. А ещё лучше — взять молоток и швырнуть его в стекло изо всех сил. Люди видят перед собой роскошную девушку, светскую львицу и надменную красавицу. Алисия видит другое. Её глаза ярко накрашены. Тени, консилер и прочая труднопроизносимая хрень скрывают почти чёрные синяки под ними — в последнее время Алисия мало спит. А в самих глазах такая дикая, животная тоска, что в них страшно смотреть. Скулы осунулись, щеки впали. Кисти рук тоже блестят от тонкого слоя маскирующего крема, укрывающего желтеющие синяки. Красавица, что и говорить. Отбросив противные мысли, Алисия позволяет открыть перед собой дверь и буквально вплыть в переполненный людьми зал. Взгляды. Сколько пар глаз сейчас уставилось на неё? Карие, зеленые, голубые, серые — их здесь не больше ста, но кажется, что миллион. Алисия едва перебарывает желание отвести взгляд, сгорбиться, создавая иллюзию защиты от этих наглых глаз. Она призывно улыбается, небрежно поправляет причёску, высоко поднимает голову… И люди ведутся на это, не замечая, как нервно Алисия впивается ногтями в ладонь и как подрагивают её губы. Здесь все знают друг друга. В толпе разодетых красавцев и красавиц Алисия видит множество знакомых лиц, но подходить к ним пока не торопится. Официально мероприятие начнётся лишь через несколько минут, и времени на лживые любезности у них будет очень много. У проходящего мимо официанта девушка принимает фужер с золотым пенящимся шампанским. Алисия терпеть не могла эту кислятину, но этот фужер был чем-то вроде завершающего штриха к её образу. — Алисия! Ллойд оборачивается. Перед ней стояла молодая женщина в длинном светло-розовом платье и с таким же фужером с шампанским. Алисия тщетно пытается вспомнить, как же её зовут и где они виделись раньше. «Вот чёрт…», — напряжённо думает она — «Джейн? Джессика? Джоанн? Джеральдина?..». — Ты что, меня не помнишь? — незнакомка хмурится. — Дженис МакКингсли, жена… — Конечно же помню! Дженис, ты прекрасно выглядишь… Через несколько минут разговора обо всём на свете, миссис МакКингсли соизволила отойти. Алисия так и не вспомнила, кто такая эта Дженис. Люди всё прибывали. В ярком свете люстры, облачённые в блестящие платья, женщины сверкали, точно обсыпанные звёздами. Кто-то явно получал от этого удовольствие, Алисию же этот бьющий в глаза шик раздражал. Каждую минуту к девушке подходили полузнакомые люди, здороваясь и начиная однообразный разговор. Алисия беззаботно смеялась и выслушивала комплименты, тщетно надеясь услышать в светских беседах нужную информацию. Здесь не велись разговоры о политике — это, пусть и неофициально, считалось запретной темой. Часы пробили девять ровно. Алисия оставила на столе надоевший фужер с почти нетронутым напитком и приблизилась к стойке, на которую должны были выйти организаторы мероприятия и десять членов Союза. Постепенно гул толпы смолкал, и мало-помалу вокруг Алисии становилось всё теснее. Было странно стоять среди этих наряженных людей, хранящих напряжённое молчание. Как если бы среди праздника вдруг объявили о чьей-то смерти. На импровизированный помост вышел Тайлер Беннет — знаменитый в Бине актёр. Алисия была немного удивлена, увидев именно Тайлера ведущим этого вечера. Обычно для такого приглашали людей несколько… иной внешности. Сутулый Беннет, внешностью напоминавший куницу, в этой торжественной обстановке выглядел глупо. Судя по лицам вокруг, не одна Алисия придерживалась этого мнения. — Дорогие жители Тенрис-Сити! — начал Тайлер, поправляя бордовую бабочку на шее. В голосе Беннета Алисия уловила нервозные нотки. — Я рад приветствовать вас… Ну вот опять. Очередная фальшивая речь на полчаса, доверху наполненная приторной радостью и лживыми обещаниями. Алисия, несмотря на только начавшийся вечер, вдруг почувствовала себя невероятно усталой. — … и сейчас я с гордостью готов представить вам людей, благодаря которым и образовалось наше великое государство! Каждый день они заботятся о нас, делая наш мир лучше и помогая Десятому Союзу процветать как никогда… «Процветай, процветай…», — со злобой подумала Алисия. Беннета прямо-таки распирало от предвкушения: он раскраснелся, вспотел, и, произнося каждое слово, даже подпрыгивал. Интересно, как этот кретин отреагировал бы, узнав, что его сестра — важный член ОСРБ? Алисия нечасто пересекалась с Кэтрин Беннет, но со слов Криса знала, что она ответственна и очень умна. — Абигейл Кримсон, глава культурной отрасли! Алисия, не удержавшись, фыркнула себе под нос. Благодаря громким аплодисментам этого никто не заметил. Мисс Кримсон была неисправимой дурой — неудивительно, что отрасль культуры под её руководством с каждым днём всё больше напоминала цирк уродов. Отцом Абигейл был Пол Кримпсон, глава отдела международного сотрудничества, которому, кажется, несказанно повезло впихнуть свою идиотку-дочурку хоть куда-то. Некрасивая, полная, с жирным слоем косметики на лице, сейчас Абигейл нельзя было дать её возраста. А ведь мисс Кримсон было всего двадцать семь. Вышедшую девушку приветствовали такими подобострастными овациями, что та довольно зарделась и приосанилась. Абигейл заняла стойку с микрофоном, помеченную цифрой «10», и подождала, пока аплодисменты утихнут. — Я несказанно рада видеть вас всех здесь! — выпалила девушка, пригибаясь к микрофону. Выглядело это так, будто её тошнит. — Сегодня особенный день, и вам это известно не хуже меня. Сегодня Десятый Союз отмечает свою пятую годовщину! На этот раз Алисия подавила смешок. Манера речи мисс Кримсон вызывала у неё почти отвращение: так говорят люди, которые из всех книг на планете держали в руках только сборник рецептов. Абигейл, к счастью, разглагольствовала недолго. Заявив что-то о богатой культуре Тенрис-Сити, девушка кивнула Беннету, до этого с благоговением слушавшего её. — Благодарю вас, мисс Кримпсон, за вашу речь, — кажется, ещё немного, и Тайлер начал бы ронять воображаемые слёзы, — и сейчас перед нами Колин Хауэрфилд, глава внутриполитического отдела! Колин Хауэрфилд. Красивое имя, под стать обладателю. Колин, несмотря на свои шестьдесят лет, был на редкость симпатичным — высокий, загорелый, с изящной сединой в висках и живыми карими глазами. Правда, внешность Хауэрфилда не окупала его внутренних качеств. Колин был глуп, жесток и мелочен. Алисия поняла это как и по его политике, как и по нескольким беседам. Речь Хауэрфилда была ещё короче и ещё неинтереснее речи Абигейл. Однако у Колина была жена и дети, которых Беннет обязан был представить. — Сейчас среди вас находятся самые дорогие мистеру Хауэрфилду люди: его жена Констанция и его сын Эрик! Свет подвешенного на стойку прожектора упал на названных Констанцию и Эрика. Сыну Колина было не больше двенадцати-тринадцати лет, и он явно чувствовал себя неуютно в этой помпезной обстановке. Его мать, напротив, прямо-таки купалась в лучах выпавшего на неё внимания. Она приосанилась, выпрямилась и осторожно помахала мужу рукой. Алисия в который раз отметила, что живущие на Союзной Территории важные шишки предпочитают жениться на девушках вдвое или даже втрое моложе их самих. Констанция Хауэрфилд выглядела довольно юной, пусть её и портило обилие косметики на лице. Она была не исключением, а скорее правилом: среди всех собравшихся в зале женщин старых или пожилых практически не было, а разменявших третий десяток можно было по пальцам пересчитать. Правда, внешность здесь не была показателем. Алисии ведь тоже никогда не давали её реального возраста. — К нашему глубокому сожалению, — продолжал Тайлер Беннет, — сегодня с нами нет всех представителей Десятого Союза. Так, глава отдела международного сотрудничества, мистер Пол Кримпсон, сейчас находится на важных переговорах в штате Фэзвер, как и мистер Джейсон Бин, глава отдела промышленности. Однако мистера Бина сегодня представляет его заместитель, мистер Мэттью Ричардс! Мэттью явно нервничал, говоря от лица Джейсона Бина. На его речи многие в зале заскучали, хотя и старались не подать виду. Алисия тоже изо всех сил изобразила на лице благообразную заинтересованность. Беннет представил жену Мэттью, Элинор. Ллойд не могла её увидеть — та стояла слишком далеко — и решила подойти позже. Церемония продолжалась. Алисия равнодушно хлопала Александру Смиту, Генри Портеру и Оуэну Дэвису, представляющими отрасли экономики, обороны и науки. Все мужчины были похожи на однояйцевых близнецов: лысые, невысокие и полные. Даже жены у них, кажется, были одинаковыми. Как они, интересно, находят своих в этой толпе, когда все похожи друг на друга? — …глава полиции особого назначения — Хью Макферсон! «Глава полиции особого назначения». Как же красиво завернули эту должность и как завуалированно назвали! Правительство всегда стеснялось называть вещи своими именами. Хью был просто грязной шавкой, предводителем псиной своры, но никак не «главой полиции какого-то там назначения». Пёс. Чёрный пёс, блохастый, вонючий и ободранный. Хью говорил, а Алисия мысленно избивала его так, как Псы избивали задержанных. Иногда Ллойд казалось, что при отборе в их отряды специально выискивали последних отморозков. Псам закон был не писан, ведь они и воплощали этот самый закон. Эта преобразованная полиция была кошмаром для всех жителей не только Тенрис-Сити, но и всей Союзной Территории. Чёрных Псов делили на два класса. Представители первого патрулировали улицы, охраняли границы и в целом немногим отличались от обычных полицейских, которые ещё пять лет назад ходили по Чикаго. Второй же класс Псов занимался поимкой политических преступников, поиском контрабандных товаров и следов оппозиционеров, обысками и доставкой заключённых в тюрьмы или госпитали. Беспредел, творимый Псами при задержании подозреваемых, создал им отвратительную репутацию. Горожане буквально шарахались от них, переходили на другую сторону улицы, будто боясь внезапного ареста. Помимо грубых насмешек и унижений, Псы нередко избивали арестантов, иногда, если задерживали женщин, насиловали их. Пожаловаться на это было некому. Никто из задержанных домой не возвращался. Хью Макферсон держался гордо и высокомерно. Его злобные, сощуренные глаза скользили по рядам слушающих, и в них Алисия читала неприкрытое презрение. Хью говорил, сцепив зубы, сжимал и разжимал пальцы, и, кажется, глубоко ненавидел всех собравшихся. Но за что? — Многие в этом городе считают моих подчиненных опасными, — говорил Макферсон, — но это ошибка. Я и мои люди делаем всё для безопасности жителей не только Тенрис-Сити, но и всей Союзной Территории. Ложь. Снова ложь. Слишком много лжи. Хочется прижать ладони к ушам и с диким воплем осесть на пол, как следует наплакаться, вычищая эту грязную ложь из себя. Алисия наклоняет голову, позволяя локонам прикрыть её лицо, и зажмуривается. Лишь на пару секунд. Глотает воздух и вновь смотрит на Хью Макферсона. Мужчина умолкает, позволяет представить его семью. Следующей, наверное, выйдет глава отдела здравоохранения Джессика Норт. Потом — Люк Тенрис. Джессика красива. Среди собравшихся на помосте мисс Норт, можно сказать, радовала глаз. Смуглая, невысокая и стройная Джессика, по слухам, была подстилкой для остальных восьми членов Союза. Алисия спрашивала Мэттью об этом, и он не согласился со слухами — мол, Джейсон Бин рассказал бы ему. — …и, наконец, представляю вам Люка Тенриса — человека, создавшего Десятый Союз и скрепивший его в прочную и нерушимую систему! Удивительно, как семидесятилетний старикашка может быть таким подвижным и активным. Люк быстро зашаркал к микрофону, расплываясь в широкой улыбке. Детей Союза приучали чуть ли не молиться на Тенриса, в учебниках его называли добрым дедушкой, а фотографы обожали запечатлевать Люка улыбающимся какому-нибудь младенцу. Человек-вуаль. Все они здесь такие. Кто-то живет под вуалью хорошего дяди, кто-то — добропорядочного полицейского, а она, Алисия, скрывается под вуалью красивой дуры. Что ж, бывает и хуже, верно? Алисии довелось общаться с «подлинным» Люком Тенрисом, причём не раз. Люк, чья жена умерла семь лет назад, проявлял вполне конкретный интерес к молодым и красивым девушкам, несмотря на свой возраст. Алисия кое-как отвертелась от такой возможности и до сих пор благодарила небеса за это. — …а теперь, дорогие друзья, давайте же праздновать! Неужели хоть кто-то здесь чувствует праздничный настрой? Алисия была не единственной в числе тех, кто с трудом натягивал на лицо улыбку и прятал испуганные глаза. Но повсюду слышался смех, гости чокались фужерами и подцепляли крохотные канапе, дамы хвастались украшениями и платьями. Какая же красивая иллюзия, чёрт бы её побрал. Алисия учтиво поздоровалась с Колином Хауэрфилдом, одарила улыбкой Джессику Норт и остановилась обмолвиться парой-тройкой фраз с Абигейл Кримпсон. Едва девушка успела избавиться от назойливого общества Абигейл, впереди замаячила медвежья фигура Мэттью Ричардса. Алисия хотела по-быстрому сбежать в другой конец зала, но Мэттью заметил её. — Алисия, вы чудесно выглядите, — подчёркнуто вежливо сказал Ричардс, но девушка заметила лукавый блеск в его глазах. — Это моя жена, Элинор. — Я помню вас, — Алисия улыбнулась ей, — мы встречались на дегустации вин два года назад. Элинор выглядела невероятно утомленной и не пыталась этого скрыть. Казалось, что её что-то глодало изнутри, и весь окружающий мир с этим праздником и важными людьми просто её не касался. В её высокой прическе Алисия разглядела несколько седых прядей. Это показалось Ллойд странным, ведь Элинор вряд ли было больше сорока пяти лет. — Да, и я вас тоже, — Элинор попыталась изобразить приветственную улыбку. — Видела ваши фотографии в журнале. Удивительно, что в жизни вы даже красивее. — Спасибо за комплимент. С фотографиями часто такое случается, здесь нет ничего удивительного. Мэттью нетерпеливо взглянул на Элинор, и от Алисии не укрылся этот полный раздражения взгляд. Неужели у четы Ричардсов всё так плохо? Видимо, арест дочери сказался на семейных отношениях сильнее, чем думала Алисия. — Вы не будете возражать, если я отойду? — миссис Ричардс кивнула куда-то в сторону толпы. — Я заметила там свою старую подругу. — Конечно, всё в порядке. Приятного вечера, Элинор. Как только Элинор развернулась, Мэттью расплылся в широкой улыбке. Даже слишком широкой — Алисия опасливо оглянулась по сторонам. Такими улыбками не приветствуют случайных знакомых. К счастью, на них никто не смотрел. — Как ты? — негромко спросил Мэттью, подойдя ближе. Ллойд уловила исходящий от него запах приятного парфюма. — Ты прекрасно выглядишь. Даже лучше, чем я мог представить. «Конечно, козёл ты похотливый», — подумала девушка. Алисия видела, что зачастую взгляд Мэттью замирает вовсе не на её лице. А впрочем, должен ли он был? В отношениях Алисии и Мэттью не было ничего, кроме секса. К чему излишние скромности? — Я слышу это весь вечер. Может, поговорим позже? Мне кажется, сейчас не лучшее время для такого разговора. — После сегодняшней мороки меня ничего не волнует, — Мэттью быстро перехватил официанта и взял у него с подноса два фужера, на этот раз с розовым шампанским. Алисия приняла один из них и вяло чокнулась с слегка недовольным Мэттью. — Я очень устал. Весь день мозги выносят. — А что случилось? — со скукой спросила Ллойд. Мэттью часто пересказывал ей свои длинные рабочие дни, и чаще всего в них не было ничего интересного. Алисия мысленно приготовилась выслушать очередной монолог о предприятиях, компаниях и акциях, и даже настроилась изобразить интерес. — Ты не слышала? Странно. Сегодня… «Не слышала чего?», — немой вопрос застыл в глазах девушки. По спине вдруг промчался холодок. Мэттью ничего не заметил и спокойно глотнул шампанского. — Сегодня поймали группку оппозиционеров. Утром засекли и гонялись за ними весь день, часа два назад накрыли, а шуму подняли, будто война началась. Ричардс оглянул толпу и заметил, как в стороне разговаривают Колин Хауэрфилд и Хью Макферсон. Их общество было ему явно интереснее разговора с любовницей, поэтому Мэттью спешно пообещал Алисии встретиться позднее и зашагал к ним. Девушка даже не ответила ему. «Сегодня поймали группку оппозиционеров». Алисия коротко выдохнула. Нельзя допустить, чтобы она вызвала подозрений своим видом. Она подняла голову и отошла в дальний угол зала, улыбаясь изо всех сил. Выглядит как дура, наверное. Неужели ей кто-то верит? Ллойд обрадовалась своему яркому макияжу. Пудра и тональник скрывали от окружающих её мигом побледневшее лицо. Алисия почти явственно чувствовала, как кровь отливала от него, и макияж повис на коже, как глиняная маска. Хотелось с воем сорвать её и разбить на тысячи кусков. Едва девушка оказалась вдали от людей, она спешно расстегнула клатч и вытащила телефон. Алисия и раньше боялась, но сейчас она впервые поняла, что значит настоящий шок вперемешку со страхом. На дисплее мобильника четкими буквами высветилось одно-единственное сообщение. Получено от Моники. «Артур арестован».***
Тоффиана рассматривает свои ногти. Лак облуплен, по краям образовались некрасивые заусенцы. И цвет лака слишком неправильный, со слов Джека. Красный, броский, вызывающий. Тофф не идёт красный, она никогда не надевала его. Но ей захотелось накрасить им ногти, привлечь внимание к рукам… Дура. Девушка сидела на кресле, прижав голые колени к груди. Уютное и мягкое кресло казалось ей самым мерзким и жёстким. Тофф не любила свою квартиру, она почти ненавидела каждый её уголок и каждый стул, но ей нужно было где-то жить. Приходя домой, Тофф спешно переодевалась и садилась в это кресло у окна, сжималась в нем в комок и сидела так несколько часов — с книгой, ноутбуком или пачкой бумаг. Потом Лэмб бежала в кровать и проваливалась в сон, молясь о том, чтобы утро наступило скорее. Для Тофф ненависть к своей квартире была загадкой. Она досталась ей в наследство от бабушки, которую Лэмб практически не знала, никаких страшных легенд про этот дом не ходило, а район был вполне безопасным. Но Тофф до скрипа в зубах боялась заходить в свой подъезд и подниматься в слегка поскрипывающем лифте, чтобы провести несколько часов в жутких стенах. Её необъяснимо пугал этот дом, и она ничего не могла с этим поделать. Страх Тофф превратил её квартиру в крайне неуютное место. В ней почти не было мебели, а та, что была, смотрелась дёшево и безвкусно. Пол скрипел, в некоторых местах обои протерлись или отклеивались, бытовая техника плохо работала или вообще была сломана. Тофф почти всё время старалась проводить на работе, и не видела смысла тратить деньги на ненавистную обитель. При всём скудном убранстве комнат ярким пятном выделялись туалетный столик и большой шкаф. Дверцы последнего не закрывались, донельзя забитые одеждой, на белом столике небрежными кучками лежала дорогая косметика. Тофф не заботилась о покупке каких-либо несессеров для неё, не хотела опрятнее складывать одежду, ей было просто всё равно. Странно было смотреть на помады и блестки, засохшие, но почти неиспользованные, на закрытые коробочки теней, которыми никто не собирался пользоваться, на полные флаконы знаменитых духов. Этот туалетный столик осчастливил бы любую девушку, но Тофф он казался каким-то неправильным. Она покупала и покупала новые помады, тени и блески, даже не выкидывая старые, она красилась ими хаотично и беспорядочно, путаясь в цветах и оттенках. Какая разница? Ей всё равно не на что тратить деньги. Горы одежды, в которой некуда ходить, и множество косметики, которой никто не красится. И всё это в захламлённой грязной квартирке, жительница которой — один из лучших психиатров Тенрис-Сити, известная своей аккуратностью и педантичностью. В кабинете Тофф в Госпитале царил идеальный порядок. Но здесь всё было иначе. Лэмб ненавидела свою квартиру, в которой она как никогда ощущало своё одиночество. Заходя в эти комнаты, бросая ключи в ключницу, она здоровалась со своим отражением, потому что никто не выходил её встречать и никто с ней не разговаривал. У Тофф не было даже домашнего питомца, ведь за ним некому было бы ухаживать. Одна. Одна на всём свете. Утром Тоффиана мчалась на работу, окрылённая радостью будущих часов общения с Джеком. В Госпитале она никогда не бывает одна, и там её ждёт человек, которому она нужна больше всех на свете. Он ведь любит её. Он поцеловал её, и… Нет, нет, всё не так. Он любит другую. Другую девку, пациентку, которая почему-то нравится ему, а она, Тоффиана, нет. Тофф не сразу поняла это. Ещё несколько дней после поцелуя с Джеком она ни о чем не могла думать, просто перематывая тот момент в голове снова и снова. Но вскоре, вновь вспоминая губы Джека на своих, она кое-над-чем задумалась. Джек относился к ней иначе. Он грубил ей, он злился на неё, он был неласков. К чему был этот его поцелуй? Тофф хотелось мечтать, что парень просто решил показать свои истинные чувства, но привычка всё анализировать подсказывала, что что-то здесь не сходится. Лэмб начала вспоминать их разговор до поцелуя и кое-что поняла. Фрост подозвал к себе Тофф не просто так, и по пустой прихоти попросил его оставить на первичном этапе разговорной терапии. Он хотел с кем-то встретиться. Здесь на помощь Лэмб пришёл диктофон, на который она записывала все сеансы общения с Джеком. Она поставила запись на самое начало и внимательно прислушалась. — Амелия Стюард, Элис Мерида Ричардс, Чарльз Уэсли, Изабель Флетчер… — Всё ясно, толпа мудаков, названных в честь… а чёрт их знает. Просто толпа мудаков. Тофф перечисляла имена, когда он прервал её. Конечно, ведь нужное имя он уже услышал. Значит, Изабель. Изабель Флетчер. Кто это такая? Видимо, с третьего отделения, раз Тофф о ней ничего не слышала. И, судя по всему, красавица. Редкая красавица. Не мог же Джек променять её на какую-то уродину, верно? Тоффиана не стала делиться своими мыслями с Элиотом, ей вдруг захотелось узнать всё самой. На одном из завтраков третьего отделения она подошла к дежурной и спросила у неё об этой Изабель. Медсестра указала ей на дальний стол у окна, сказав: «Та, одна за столом с парнем». Лэмб напряжённо вглядывалась, стараясь найти среди толпы одинаковых пациентов ту призрачную красотку, ради который Джек её обманул. И никого не видела. Девушка, на которую указала медсестра, была на редкость страшной даже издалека. Неужели?.. — Темненькая? — мигом севшим голосом спросила Тофф. Дежурная меланхолично кивнула. Этого просто не могло быть. Вблизи девица производила невероятно отталкивающее впечатление. Упиваясь злобой и обидой, Тофф язвительно подчеркивала все недостатки темноволосой пациентки. И лицо у неё перекошенное, и волосы спутанные, и глаза маленькие, и фигура ужасная. Как Джек мог на неё даже взглянуть, как?! Тофф влетела в кабинет, пылая гневом, и едва не свернула компьютер, стараясь как-то справиться с собой. Через несколько часов она немного успокоится и решит, что это просто совпадение. Ведь не может Джеку нравится такая девушка, как Изабель, когда рядом есть она, Тоффиана. Лэмб продолжала думать так до тех пор, пока не прошёл первый сеанс разговорной терапии. Она получила записи с диктофона и немедленно отправилась их слушать, мучимая своими догадками. Тофф не ошибалась. Раз за разом перематывая ненавистную запись, она уже выучила наизусть каждое слово Джека и Изабель, запомнила порядок этих слов и успела их возненавидеть. Почему судьба так несправедлива? Почему Джек выбрал не умную, красивую и интересную Тофф, а эту страшную дурочку с идиотским смехом? «У тебя глаза очень красивые, Бель». Отвратительные глаза. Ужасные, мерзкие, гадкие. Тоффиана с радостью выколола бы их. Если бы ревность не ослепила девушку, не затмила ей разум, всё сложилось бы иначе. Лэмб нажала бы на кнопочку «дальше» и поняла, что совсем не за Изабель стремился Джек на разговорную терапию. Она услышала бы, как Джек говорит с Меридой, и ярость Тофф обрушилась бы на неё. Но этого не случилось. Отныне для Изабель всё было решено. Тофф ничего не стоило в целях, якобы профилактической проверки потребовать аудиенции с несколькими пациентами третьего отделения. Среди них «случайно» оказалась Изабель Флетчер. Тоффиана едва сдерживала себя, мечтая схватить наглую девку за её торчащие космы и задушить ими же. Приказ о переведении пациентки Изабель Флетчер с третьего отделения на первое. Дата. Подпись. Тоффиана выключила диктофон и поставила его на тумбочку у кресла. Запись оборвалась на словах Изабель — кажется, она говорила про марципан. Ничего. На первом отделении не разговоришься. Там правила гораздо строже. Там пациентов кормят с ложечки, прикованных к кровати. Там Изабель никогда не доберётся до Джека. Зеркало в прихожей отобразило растущую на губах Тоффианы зловещую ухмылку, растущую с каждой секундой. Но в этой улыбке не было никакой красоты — лишь подлинное безумие, смешанное со сладким привкусом свершенной мести.***
Элиот проснулся, потянувшись. Его разбудило солнце. Келли с удивлением приоткрыл глаз и посмотрел на окно. Действительно, солнце. Сияет вовсю, как будто весна пришла на несколько месяцев раньше. Мужчина не хотел вставать, но сон уже ушёл. Элиот лениво взъерошил волосы и побрёл на кухню, где залпом осушил почти полную кружку воды. «Староват я стал для прогулок под луной», — со скупой улыбкой подумал он. Вчерашняя бессонная ночь сказалась и на опухшем лице, и на синяках под глазами. Сейчас Келли был готов благодарить кого угодно за то, что сегодня был его выходной. Совсем вымотавшийся в последние дни Элиот не хотел никуда идти — этот блаженный день стоило провести дома, валяясь в кровати и объедаясь всем, что взбредёт под руку. Элиот иногда сам удивлялся тому, что у него вдруг стало так много работы. Ехидный голосок внутри подсказывал, что это явно связано с тем, что Элиот начал работать на работе, а не спать с пациентками, но Келли глушил этот голос совести. Он давно уже не трогал пациенток. Кроме, разумеется, Эльзы. Келли заварил для себя гигантскую кружку чая с ароматом апельсина. День с каждой секундой становился всё лучше — никаких проблем, никаких душевнобольных, никаких визгов и рыданий. Только тёплый чай и запах цитрусовых. Конечно, кое-чего Элиоту не хватало. Он многое бы отдал за то, чтобы сейчас с ним сидела Эльза — хотя бы просто сидела, молча, осторожно отпивая от такой же кружки с чаем. Только, Эльза, кажется, цитрусовые не любит. Надо будет узнать. Что же такого случилось за последние несколько недель, что в корне изменило самого Элиота? Сейчас, думая об Эльзе, он не хотел её. Не хотел повалить её на этот стол, прижать к кровати или стенке, не хотел слушать её криков и стонов. Вот бы… чёрт, что с ним произошло? Вот бы она просто была здесь, вот и всё. До приёма лекарств Эльза была прекрасна, но и сейчас она по-своему красива. Только её очень портят больничные кофты, свитера и сорочки. Ей бы очень подошли нежные пастельные оттенки — розоватый, нежно-голубой или светло-зелёный. В одном магазине Элиот видел смешные пижамы таких цветов. И штаны, и кофты были сплошь изрисованы какими-то котами и медведями, и смотрелось это странно и смешно. Воображение мигом нарисовало Эльзу в такой пижаме. Она выглядела бы чудесно. Очень мило и очень по-домашнему. — И как это назвать? — пробурчал Элиот, доставая из холодильника масло и колбасу. Он обернулся и посмотрел на два стула — минуту назад на одном из них сидела воображаемая Эльза в кофте с медведями. Она улыбалась, а не скалилась, и даже встала, чтобы обнять его. Видимо, он успел тоже окончательно сойти с ума. Обнимается со своими фантазиями. Будь здесь Артур, он бы с жёстким смешком припечатал что-то вроде: «Эл, у тебя недотрах». Настоящая Эльза вздрагивает, когда Элиот прикасается к ней, а его подарки принимает с перекошенным лицом, если принимает вообще. С неё трудно что-то взять. Элиот знал, как сильно она его ненавидит. Что ж, раз ненавидит — значит, ей не всё равно. Оптимистично. Элиот даже не заметил, как успел съесть бутерброд и выпить чай. Он оторопело уставился на пустую кружку и тихо хмыкнул. Скоро и питаться он будет в воображении, судя по всему. Из раздумий Элиота вырвала внезапная сирена. Из установленных динамиков на всех улицах лилась её визжащая монотонная песня, перебудившая, кажется, уже весь Тенрис-Сити. Люди высовывались из окон, бежали по тротуарам, спешно одеваясь — заспанный город мигом ожил. Такая сирена звонила только в одном случае. Когда кого-то казнили. Вой сирены обязывал всех жителей явиться на Площадь Союзов. Как будто казнь — это народное развлечение. Элиот торопливо распахнул шкаф и натянул первую попавшуюся одежду. Он не хотел, чтобы к нему нагрянули Псы, требующие немедленно покинуть квартиру. Элиот захлопнул дверь и побежал по лестнице, на ходу завязывая шарф. Длинный конец бил его по ногам, но Келли не обращал на это внимания. Морозный и солнечный город был красив. Даже несмотря на уничтоженные памятники, фонтаны и преобразованные улицы, лучи солнца освежили обычно серый и тёмный Тенрис-Сити, буквально сделав его лучше. Люди, правда, не изменились. На их лицах всё так же зрел приевшийся страх. От дома Элиота до Площади Союзов было минут пять-десять пешком, но подгоняемый толпой Келли очутился там за пару минут. Люди наступали со всех сторон, и с каждой секундой их становилось всё больше. Вчерашний день не шёл с этим ни в какое сравнение. Элиот посмотрел на установленную в центре площади виселицу. Раз виселица, значит казнят обычных оппозиционеров. Союз был старомоден. Ещё через несколько минут площадь была забита до отказа. Элиот вдруг занервничал. Его привычное спокойствие куда-то улетучилось. Где-то плакал ребёнок, где-то кричал мужчина — в остальном же Тенрис-Сити будто умер. Никто ни с кем не разговаривал, слышался лишь топот ног и шорох соприкасающихся одежд. На казнях люди молчали. Толпа поднесла Элиота довольно близко к виселицам. Если постараться, то можно будет разглядеть лица преступников. Зачем, правда? Обычные зелёные мальчишки, которым некуда было податься. Союз не прощал ошибок, пусть их и делали дети. Виселицу окружили Псы, разгоняя людей. С задней стороны, ограждённой забором, к помосту приближались люди, и среди них отчётливо виднелись укрытые мешками головы осуждённых. Их было всего трое. Каждого сопровождали по два Пса. Гул толпы окончательно смолк, позволив Тенрис-Сити утонуть в вязкой тишине. Солнце вдруг скрылось за невесть откуда взявшимся облаком. Символично. Псы поставили каждого преступника перед их петлями и отошли. Мужчина, шедший впереди всех, подошёл к стойке с микрофоном. «Хью Макферсон», — сразу узнал его Элиот. Он несколько раз уже вёл казни, и Келли его не забыл. — Мне жаль, что в столь прекрасный день вы можете чувствовать страх, — быстро заговорил Хью, — но он должен пройти. Сегодня и сейчас мы избавим Союз от трёх помойных крыс, которые делают всё, чтобы нарушить мир в нашем государстве и подчинить его себе. Жители Тенрис-Сити, эти крысы стоят перед вами, готовые к смерти. Сорвать с них мешки! — гаркнул Хью, резко обернувшись. Первый заключённый был тощим парнем лет двадцати, напуганным и, кажется, плачущим. У него из носа сочилась кровь. Второму было не меньше пятидесяти, он был очень высок и почти полностью седым. о боги Элиот широко распахнул глаза, не поверив. Крик застыл в горле. Третьим был Артур. Его брат стоял на помосте перед висельной петлей. На его левом глазу красовался огромный синяк. Артур! Элиот замер, не в силах пошевелиться. Внутри всё дрожало. Осознание собственной беспомощности ужасало больше всего остального. Артур! — Вот они, перед вами! — вновь гаркнул Макферсон. — Дин Коннел, Хэмиш Эммертон и Артур Роджерс! Изменники, предатели и… Артур Роджерс. Брат позаботился о нём, раз его вешали как безымянного преступника. Жаль, что Элиоту это не поможет. Личность Артура быстро раскроют. — … Приступить, — распорядился Хью. На шеи стоявшим надели петли, предварительно вновь надев мешки. Элиот сдержал вопль, закусив губу. Кожа немедленно обнажилась. Слишком сильно сжал — пошла кровь. Артур! Господи, как же больно Брат Артур! Нет Артур! — Артур… — шепчет Элиот, видя, как его брат стремительно падает вниз, и повисает, консульсивно дёргаясь. Лицо брата скрывал мешок, но Элиот почему-то знал, что Артур улыбался. Наверняка улыбался. Всё кончилось. Артур мёртв. Морозный колкий ветер мигом превратил слёзы Элиота в лёд. Когда он успел заплакать? Артур… Умер. Всё. Всё закончилось. Элиот не помнил, когда он плакал в последний раз. Видимо, сегодня. В этот чудесный день, который так хорошо начинался. Солнце вышло из облаков, освещая ещё дергающихся висельников. Элиот зажмурился, и новые солёные дорожки пробежались по его щекам. Артур умер. Умер ни за что. Элиот не оставит этого просто так. Он уже выплакал свои слёзы — быстро, на раз-два. Жажду мести он из себя не вытравит. Прости, Артур. Я отомщу.