«Я, похоже, вывел формулу лишь в этот раз, Чтобы чудо не прошло и коснулось нас».
«Макс, я хотел бы тебя видеть». «Ты где?» — и не дожидаясь ответа, я шагнул Темным Путем в кабинет Великого Магистра в Иафахе. Ну, а где еще ему быть в шесть вечера, если в это время как раз заканчивается ежедневное совещание со старшими магистрами? Но я ошибся — в кабинете сидели магистры аккуратным полукругом, но самого Шурфа там не было. Собравшиеся смотрели на меня с некоторой долей осуждения, но ни грамма удивления в их взглядах не было. Мне даже обидно стало — я тут материализовался прямо посередине, как демон в пентаграмме, а им это уже и не чудеса вовсе! — Кххм… Великий Магистр сегодня не совсем здоров, — раздался чей-то хрипловатый голос из-за спины. — Это первое совещание, на которое он не пришел, — совсем молоденький магистр с наивными, как у Нумминориха, глазами явно намекал мне на то, что Шурфу, скорее всего, нужна помощь. Обладатель первого голоса зашикал на него — видно, информация эта была конфиденциальной. Но когда я все-таки повернулся на сто восемьдесят градусов и стал искать глазами хозяина хрипловатого голоса, он сам, видно, понял, что от ужасного сэра Макса из Ехо негоже скрывать сведения о здоровье его друга. — Дело в том, что из Мира стала исчезать поэзия. — Э… Как это? Куда она может вообще деться? И при чем тут Шурф? — Эх, сэр Макс, он — при всем. Он — истинный ценитель. И при этом — могущественнейший маг. Оказалось, что большую часть его силы ему дает не Сердце Мира, а поэзия. Именно поэтому у Великого Магистра всегда получалось применять Очевидную Магию не только на других материках, но и по ту сторону Хумгата… — Как-то это странно звучит… — Да, мы сами понимаем, что это мало похоже на правду. Но, сэр Макс, с тех пор, как несколько дней назад поэзия стала утекать из нашего мира, сэру Шурфу с каждым днем становится все хуже и хуже. Вчера к нам на совещание приходил сэр Джуффин Халли и подтвердил эту версию. «Макс, ты, похоже не понял меня. Я жду тебя в своей спальне», — Безмолвный зов Шурфа как луч света осветил путаницу мыслей в моей голове. Я наскоро попрощался с магистрами и шагнул в спальню Шурфа Темным путем. — Что за чушь несут твои старшие магистры? При чем тут сила твоей магии и поэзия нашего мира? — К сожалению, информация о силе магии со вчерашнего дня устарела. Как оказалось, от поэзии напрямую зависит моя жизненная энергия. Если процесс не остановить, то я скоро умру. — Нет-нет-нет! Какая чушь! Куда может деться поэзия? Ну, хочешь, я тебе принесу сборники стихов — почитаем вместе. Или даже вот из своего мира могу притащить. Хочешь — с рифмой, хочешь — без. — К сожалению, возможность читать уже написанные стихи не сильно мне поможет. Хотя я бы не отказался от нескольких томиков поэзии из другого мира. Но это только временно решит проблему. Из Мира уходит сама способность писать стихи, возможность творить. Оказывается, именно она поддерживала мою жизнь, здоровье и могущество. — Так, стоп! Это уже мне начинает надоедать! Ты же не пишешь стихов. — Да, но я, как никто другой, чувствую красоту чужого стиха. — А Джуффин что? Он же все может, он тебя спасет. — Сэр Халли на Темной Стороне со вчерашнего дня — пытается заштопать дырку в небе над моей головой, — Шурф улыбнулся краешками губ. Он еще и шутит в этом состоянии! Я стал ходить туда и сюда по комнате — услышанная мной за последние пять минут информация никак не хотела укладываться у меня в голове. Шурф в моем представлении был чем-то незыблемым, вечным, непобедимым… — А тут ты уже третий раз за последний год помирать собираешься! — продолжил я свою мысль вслух: — То сам себя проклял, то Нуфлин на тебя проклятие наслал, а теперь вообще какой-то повод бредовый! Поэзия, видите ли, куда-то из мира утекает! Куда она деться может вообще? — Я думаю, причина в тебе и твоей природе Вершителя. Тебе хочется быть значимым для меня, но сам ты почему-то никак не можешь поверить в то, что я в любом случае тебя ценю. Вот мир и подкидывает тебе ситуации, где я оказываюсь в смертельной опасности, а ты получаешь возможность меня спасти. Кстати, я уже даже не переживаю за исход этой ситуации — у тебя есть примерно сутки, чтобы вернуть поэзию в Ехо и не дать мне умереть. И у тебя, безусловно, все получится. Но потом, сэр Макс, я все-таки очень хотел бы тебя попросить переосмыслить свое ко мне отношение. Мне уже порядком надоело быть в смертельной опасности. Поверь, я бы с большей пользой потратил это время на дела Ордена ну или хотя бы книжку почитал. Со стихами. Грешные Магистры, какой я идиот! Спаситель мира выискался! Из-за моей заниженной самооценки Шурф должен три раза в год оказываться на грани между жизнью и смертью! А Мир-то тоже хорош — ну нельзя же все мои желания так буквально понимать! Да, это была моя любимая в детстве мечта перед сном — я, такой весь из себя крутой, спасаю в последний момент тех, кто в меня не верит. И они тут же понимают, кто я есть на самом деле, и начинают любить-любить-любить. Но Шурф же всегда в меня верил! Почему именно он попадает под раздачу? Я стукнул себя ладонью по лбу — Мир-то, который я якобы храню, как атлант на своих плечах, у нас тоже с регулярной частотой пытается самоуничтожиться, предоставляя мне возможность спасти себя. Черт! Все это светопреставление — только ради того, чтобы я почесал чувство собственной важности, поверил в себя, осуществил свои дурацкие детские мечты?! Сейчас бы самое время уйти в темный угол и там страдать и корить себя за непроглядную тупость. Но на это нет времени — раз я спаситель, то я срочно должен спасать. — Так, я понял, что я кретин. Сейчас я спасу тебя в последний раз и потом обязательно исправлюсь. Что сделать-то можно, чтоб поэзию вернуть? — Чтобы вернуть в Мир возможность стихосложения, надо самому начать писать стихи. Запустить этот процесс. Поэты нашего Мира не могут сложить ни строчки — поэзия питает и их тоже. А ты пришелец из другого Мира, у тебя есть шанс воспользоваться поэзией своей родины. Но читать чужие стихи бесполезно, надо именно начать писать. — Черт! Я ж зарок дал — больше ни строчки. Они все были никудышные. Ну да ладно, для спасения тебя чего не сделаешь! Особенно, когда проблема по моей вине возникла. Где у тебя бумага, скажи мне? — Забыл сказать тебе самое главное — чтобы вернуть поэзию в мир, стихи тебе придется писать на небе, благо, ты этим навыком уже владеешь. Если писать на бумаге, то процесс будет очень медленным и я… не доживу до его окончания. — Драные вурдалаки! Так теперь еще и все увидят, что я там рифмовать буду? — Конечно, ты будешь единственным действующим поэтом в Ехо. Да уж, Мир подкинул мне очень непростую задачку. Видно, чтобы навсегда отвадить меня от глупых мечтаний о том, как я всех и вся вокруг спасаю… Я подошел к Шурфу, лежащему на мягком полу своей спальни, и опустился на колени рядом с ним. Я хотел ближе рассмотреть его лицо — осунувшееся, бледное… Такие странные шутки судьбы — один из самых могущественных людей Ехо так беззащитен перед Миром, который хочет ублажить своего Вершителя. Я же… я же больше всего на свете хочу, чтобы Шурф был жив и здоров! И плевать, нужен я ему или не нужен, только вот пусть он — будет. Я прикоснулся тыльной стороной руки к его щеке — как истончилась его кожа! Как пергамент, сухая и хрупкая… Он перехватил мою руку, положив свои длинные пальцы на мое запястье. Его взгляд, спокойный и светлый, как всегда был направлен куда-то в самую сердцевину меня. Он не осуждал меня, и от всего этого слезы подступили к моим глазам. Чтобы не потерять лицо, я потряс головой, ткнулся губами куда-то в самый центр его ладони и так замер. «Тебе нужно просто поверить в то, что я люблю тебя просто так. Без подтверждений. И тогда у нас все будет хорошо», — он не сказал это вслух, воспользовавшись Безмолвной речью. *** На крыше Мохнатого дома вечером обычно тусит целая толпа народу, включающая в себя не только людей, но еще и чудовищ, кошек и собак. Но сегодня все остались внизу — я с большим трудом объяснил всей этой разношерстной компании, что мне в очередной раз нужно спасти мир. Нумминорих все пытался вызваться мне помочь, а от Дримарондо, жалующегося на потерю способности рифмовать, я отбился уже на лестнице. Я, конечно, был им благодарен, но мне нужны были тишина и полный покой. Дело шло к закату, а значит, у меня еще было время — на закатном небе нет смысла что-либо писать: когда небо потемнеет, то строчки перестанут быть видны. Нужно было дождаться сумерек, чтобы светлыми буквами донести до Мира свои несовершенные вирши. Позор-то какой! Ну да сам виноват. Да и вообще таким образом не вдохновишься. Я достал чашечку кофе из Щели Между Мирами, закурил и, прикрыв глаза, стал вспоминать сегодняшний шурфов взгляд. Светлый такой и нежный…Твой взгляд — дорога домой. Как лунная тропинка в морских волнах, Ведет меня только вперед. И я, как апостол по морю, Иду за тобой куда-то вдаль. Едва касаясь чуткими ступнями Соленого безмолвия, Я вознесусь за тобой туда, Куда ты меня позовешь.
Ладно, банальщина, конечно, но зато вполне в стиле угуландских традиций — верлибр как он есть. Откуда вот только вылезла эта религиозная тематика, столь чуждая мне? Ну да ладно, не важно — это первый блин, и пусть он будет таким, каким хочет быть. Солнце уже коснулось горизонта, небо было ясным — можно начинать. Стараясь делать шрифт как можно меньше — надо же оставить побольше места для других своих творений — я тщательно выводил бледно-желтыми буквами свой первый сегодняшний опус. Цвет, кстати, был подобран не случайно — хотелось, чтоб выглядело действительно как лунная дорожка по морю. Поставив точку, я затянулся сигаретой и внимательно перечитал написанное. Мне даже понравилось, как оно смотрелось на небе. Еще раз проверив запятые, я присел на крышу — вся ночь была впереди. Непростая ночь — именно сегодня должен родиться на свет мой первый сборник стихов. А что, я по мелочам не размениваюсь: сразу без черновика на небо записываю. Дальше я решил, что нужно что-нибудь веселенькое для смены настроения. И попробовал сочинить частушку. Надо сказать, что это была моя первая в жизни частушка, как-то я всегда был чужд этому жанру. Но чего ради Шурфа не сделаешь!Как у Джуффина у Халли Был начальник из Кеттари. У него были усы Из батона колбасы.
Заржав в голос, я добавил три восклицательных знака в конце четверостишия и сделал буквы мерцающими разными цветами. Мысленно извинившись перед Махи Аити, я приступил к дальнейшей порче государственного неба.Смерти подобна разлука с тобой — Но я, как прежде, бессмертен. Спорю всю жизнь со своею судьбой — Крутит она мной и вертит. Я вдалеке от тебя не могу, Жизнь мне противна такая. Но до тебя все равно добегу, Даже с окраин Китая…
Черт, Китай вот совсем не в тему. Но стирать с неба уже написанное я не умел. Вот если только зачеркнуть? Я стал крутить в голове подходящие рифмы: «изнемогая», «большая», «кривая», «ломая» и даже «попугая». О, точно, нашел! Перечеркнув последнюю строчку, я дописал ниже:Ты же дождешься, я знаю.
Все, в Трехрогую луну я больше не ходок — меня же там засмеют за подобные стихи. Хорошо еще, что в Ехо не принято забрасывать помидорами бездарных поэтов. Надо что-то серьезное написать, эпическое… Балладу про Лойсо, может быть?В мире знойном, в мире желтом На огромном янтаре, Не оплывшем, не затертом, День и ночь он на жаре На закате и заре. Волос светлый треплет ветер, Жаркий даже на рассвете. На земле сухих травинок Ощетинившийся ряд. Не видали те росинок Сотню тысяч лет подряд. Но спокоен Лойсо взгляд. А улыбка так задорна, И легка и непокорна. Приходи к нему под вечер — Солнце жарит, но не так. На вопросы все ответит, Если сам ты не дурак. Если скатишься в овраг, То домой вернешься сразу, Не успев закончить фразу.
А Шурф? Он же все это сейчас читает! Теперь он точно меня разлюбит после такого… Хотя вот баллада мне определенно нравилась в отличие от того, что было написано до этого. Затянувшись очередной сигаретой, я вдруг понял, что дышать мне стало намного легче. И вообще спина распрямилась сама собой. Что-то изменилось в Мире, что-то, от чего он стал более легким. Поэзия возвращается? Я понял, что важно не просто писать стихи на небе. Нужно это делать более-менее качественно. Если бы я мог выдать что-то действительно гениальное, то процесс возвращения поэзии ускорился бы так быстро, что сразу и завершился. Я решил сконцентрироваться, чтобы решить проблему разом, и стал выводить на небе новые строки. Я целенаправленно решил на этот раз писать лирику.Пальцем по плечу И спущусь к ключице. Тела твоего Мне знакомый вкус. Слушаю, молчу — Что в тебе лучится? Никну головой, Слушаю твой пульс. Ты в моих руках Как свирель играешь. Я мелодий всех Выучил мотив… Как стучит в висках! Как тебя желаю!
Смутившись внезапной эротике в своих стихах, я затормозил и потерял настроение. «Утех», «успех», «не для всех»… «апперитив», «миф», «риф», «закатив», «бодипозитив»… Эээ? Что? Ладно, ну пусть будет одно незаконченное. Все-таки стесняюсь я, как дело до того самого доходит, так я краснею и теряю слова. И рифмы, как оказалось, тоже теряю… *** Ночь была на исходе. Я удивился, как быстро и незаметно она прошла. Небо было исписано километрами моих попыток сочинить что-нибудь стоящее. Солнце уже показалось над линией горизонта тоненькой, но достаточно яркой полоской, а я так и не вернул, похоже, поэзию в Мир. Кстати, и место на небе почти закончилось. Вот только маленький кусочек неба на северной стороне, даже не знаю, что туда можно уместить…Звездное, сказочное, скрытое Станет скоро явным, ясным и солнечным. А я, бездарный, Опущусь на землю В твоем саду. Крупными каплями соленое Не упадет на землю, Стыдно плакать, Когда не сумел дойти до цели. Неужели Я настолько пуст и пусто мое сердце? Неужели нет нужных слов в моей нечёсаной голове? И даже ради тебя Не смогу Найти те самые Нужные Главные слова? Как буду я ходить по земле, Зная, что не настолько глубок, Чтобы спасти тебя? Как буду я смотреть на небо, На котором я не смог написать тебе нужных слов? Радужный город мой будет серым без тебя. Теплое солнце — сжигающим. Вода станет ядом, А воздух — песком. Если я не смогу Удержать тебя в мире своей любовью.
Я понял, что на крыше я не один, чуть раньше, чем ощутил теплую руку Шурфа на моем плече. Боясь обернуться, я на ощупь дотронулся тыльной стороной ладони до его щеки. Кожа была мягкой и теплой. Выдохнув с облегчением, я повернулся к нему и уткнулся лбом между ключиц. Осознание того, что у меня все-таки получилось, приходило ко мне медленно, постепенно заполняя тело радостью и счастьем. Шурф нарушил молчание первым: — Я бы на твоем месте дописал все незаконченные стихотворения. Не люблю незавершенные дела. — Кстати, а тебе хоть что-то понравилось из написанного мной? — Конечно! Самое сильное впечатление на меня произвело четверостишие про усы из колбасы. Жаль, конечно, было разрушать этот прекрасный момент. Но не заржать в голос я не смог.