А что если?

У меня в голове перемешалось всё, как будто земля ушла из-под ног, словно я падал в невесомости и никак не мог найти опору. Взяв всю волю в кулак и нацепив на себя маску безразличия, я ответил своему ментору: — Хорошо, и какое же расписание у меня? — Эффи четыре часа учит одного из вас как себя вести, а с другим я в это же время обсуждаю, что он должен говорить, — поясняет Хеймитч. — Ты, Пит, начнёшь с Эффи. То, что началось у Эффи, можно охарактеризовать как ад. Сначала я перемерил десяток костюмов, потом она безуспешно пыталась научить меня правильно ходить, правильно сидеть. Вдобавок от меня требовалось постоянно улыбаться, что мне не удавалось сделать по многим причинам, главной причиной было то, что я физически не мог столько лыбиться, потому что болели щёки. Так же нужно было говорить без провинциального акцента, не смотреть на свои ноги и тому подобнее. Всё это меня убивало — актёр из меня такой же, как из Эффи — шахтёр, то есть никакой. — Помни, Пит: люди должны тебя полюбить, это самое главное, — напомнила Эффи. — А это вообще возможно? — Ну, если ты перестанешь испепелять всё вокруг своим взглядом, то шансы будут. Представь, что ты сидишь в окружении друзей, — дала она совет. — Ага, «друзьями», которые дома делают ставки, когда и как я подохну на Арене! — Боже, да сделай вид! Хотя бы попытайся, — она уже чуть ли не кричала. Затем, после четырёхчасового ада Эффи, настал черед Хеймитч. И сказать, что урок у него прошёл лучше, было бы ложью. — Что такое? — не выдерживаю я. — Пытаюсь понять, что с тобой делать. Как мы тебя подадим. Обольстительным? Чопорным и Холодным? Яростным? До сих пор ты был звездой: трагическая история брата, который должен был пойти вместе с сестрой на игры, потом твой дебют — незабываемый, благодаря Порции, — самый высокий балл на тренировках. Публика заинтригована, но никто не знает, какой ты есть на самом деле. И от впечатления, которое ты произведёшь завтра, напрямую зависит, сколько спонсоров я смогу для тебя заполучить. Я с детства смотрел интервью с трибутами и понимаю, что Хеймитч прав. Если ты понравился публике — юмором ли, грубой силой или эксцентричностью, — это большой плюс. — Как будет вести себя Катнисс? Или это секрет? — даже после всего что на меня навалилось, особенно её решение тренироваться отдельно, мне было искренно интересно её тактика. Может она мне не верила и не доверяла, но это не означает что я изменил мои планы по отношению к ней или бросил бороться ради неё. — Как приятная, обольстительная юная дева. Она очень мило и естественно умеет посмеяться над самой собой, — говорит Хеймитч, — А ты такой мрачный и озлобленный, что только заговоришь, будто холодом веет. — Неправда! — возражаю я. Ну реально я себя так не чувствую, может быть немного, но мнение Хеймича ангажированно. — Да перестань. Не знаю, откуда взялся тот жизнерадостный, приветливо машущий ручкой юноша с колесницы, только ни прежде, ни потом я его не видел. — А вы мне много дали поводов для радости? — возмущаюсь я. — Тебе не надо нравиться мне, я не спонсор. Итак, представь, что я публика. Восхити меня. — Хорошо! — рычу я. Следующие часы проходят в сплошных мучениях. Сразу стало ясно, что бурные восторги у меня не идут. Пробуем выставить меня дерзким, но с гонором тоже напряженка. Для свирепого я слишком «субтильный». Я не остроумный. Не забавный. Не сексуальный. Не загадочный. — Я сдаюсь, малыш. Просто отвечай на вопросы и старайся не отравить зрителей своим ядом. Это конец, я не знал что делать. Катнисс не доверяет мне и будет бояться на арене, на интервью скорее всего опозорюсь, а Хеймитч из-за этого даже бутыль воды не сможет мне отправить. Сказать, что я был в депрессии — не сказать ничего. С такими мыслями я ложусь спать, чтобы завтра меня отправили к группе подготовки для интервью. «Если мне суждено провалиться, то провалюсь по своим правилам» - подумал я сам про себя, и заснул с этими мыслями. Группа работает надо мной часами. Гай накладывает три слоя макияжа, Вентурия работает с моими волосами, добавляя им блеска, а Флавия колдует над ногтями, которые я изрядно погрыз вчера, за что получил нагоняй от неё и Эффи. После долгих мучений меня наконец передали Порции. Она несёт с собой красивый чёрный костюм. Когда я беру его в руки, то кажется, что он весит килограмм двадцать, и это изрядно меня удивляет. Надев костюм, отмечаю, что он сидит на мне как влитой, и я выгляжу величественно в нём, будто я родился носить такие костюмы. — Спасибо, Порция, костюм великолепен. — Я старалась, чтобы костюм был под стать тебе, — отвечает она с улыбкой, — Когда выйдешь, резко подними руки, словно ты победитель и ждёшь признания публики. — Есть какой-то сюрприз? — Да, я добавила немного огней в него, но придержи это для самого конца и ни в коем случае до этого не поднимай руки, — объясняет она. — Ну, значит, к интервью ты готов? — интересуется Порция. По выражению её лица я догадываюсь, что она разговаривала с Хеймитчем. И знает, что я бесполезней куска фанеры. — Хуже некуда. Хеймитч назвал меня дохлой рыбой. Что бы мы ни пробовали, ничего путного не вышло. Мне не годится ни один из тех образов, которые он предложил. Порция на минуту задумывается. — Почему бы тебе не быть просто самим собой? — Собой? Тоже не подходит. Хеймитч говорит, я мрачный и враждебный. Как будто вышел из этих глупых капитолийских фильмов ужасов, да я даже не знаю что это такое?! — Пожалуй, да… если Хеймитч рядом, — отвечает Порция с улыбкой, — Я тебя таким не считаю. Группа тебя обожает, ты даже распорядителей Игр покорил. Что до обычных капитолийцев, то они только о тебе и говорят. Все восхищаются тобой. Она, наверное, шутит надо мной, я даже не знаю, как на это реагировать. Её представление обо мне, и представление Хеймича полностью противоположны друг другу, и я честно не знаю чему верить. — Хорошо, когда выйдешь, представь, будто говоришь со мной, я буду сидеть в первых рядах, и если надо, то смотри только на меня, когда говоришь, — подбадривает меня Порция, — Не волнуйся, они полюбят тебя. У лифта мы встречаемся всей группой Дистрикта-12. Цинна и его команда славно поработали: платье Катнисс — это нечто невероятное! Оно целиком покрыто сверкающими самоцветами: красными, белыми, желтыми и кое-где, на самых краешках огненных узоров, — голубыми. Хотя в этот раз одежда у нас, к счастью, не одинаковая, мы хорошо смотримся рядом. Хеймитч и Эффи разоделись в пух и прах. Хеймитча я избегаю, но вежливо принимаю комплименты от Эффи. Какой бы надоедливой и бесцеремонной она ни была, всё-таки от неё меньше вреда, чем от Хеймитча. Мы с ним как кошка с собакой, уладить друг с другом, без грызни, ничего не можем. Я не конфликтный человек и более-менее контролирую себя, не давая волю чувствам, скажем в отличии от Гейла, который и дня не проходит что бы не ввязался из-за всяких глупостей в драку с городскими торговцами. Но даже я не могу устоять перед желанием ударить Хеймича в морду, у него талант по выведению меня из эмоционального равновесия. Когда лифт спускается вниз, другие трибуты уже всходят друг за другом на сцену и рассаживаются полукругом. Моё интервью будет предпоследним, потому что каждый год очередь меняют, в прошлом году первыми были девушки, теперь очередь парней. Как бы я хотел быть самым первым и поскорее отмучиться! Нет, мне сначала предстоит увидеть, насколько остроумны, забавны, скромны, яростны и очаровательны все остальные. К тому же, пока до меня дойдёт очередь, зрители устанут, как и распорядители в прошлый раз. А у меня даже стрелы нет, чтобы привлечь их внимание. Надеюсь, что хотя бы Катнисс будет на высоте. Хеймитчу нужно больше шоу, чтобы привлечь спонсоров для неё, хотя, по его словам, она великолепна, но моё сердце предательски ёкает, наверное, за эти недели я с ней сильно сблизился и теперь, хоть и после провала моего плана, я не могу не сопереживать ей, даже если попытаюсь. Едва я ступаю на сцену, у меня учащается дыхание, и кровь начинает стучать в висках. Я рад опуститься на стул: у меня так дрожат ноги, что я боюсь упасть на колени. Несмотря на вечер, на Круглой площади светлее, чем летним днём. Для особо важных персон амфитеатром установлены кресла; весь первый ряд занимают стилисты. Камеры будут обращаться к ним всякий раз, когда толпа станет восторженно принимать результаты их труда. Большой балкон на здании справа занимают распорядители Игр. Почти все остальные балконы оккупировали телевизионщики. Площадь и примыкающие улицы битком забиты народом. В каждом доме и каждом общественном здании по стране работают телевизоры. Не забыт ни один житель Панема, и отключений электричества сегодня не будет. На сцену выскакивает Цезарь Фликермен, ведущий. Он берёт интервью у трибутов уже больше сорока лет, а выглядит таким молодым, что даже жутко. Всегда одинаковое лицо, покрытое белым гримом. Одинаковая прическа, только волосы каждый раз нового цвета. Тот же костюм — тёмно-синий, усеянный тысячью крохотных лампочек, мерцающих, словно звёзды в полуночном небе. В этом году волосы Цезаря зеленовато-голубые, веки и губы тоже. Зрелище кошмарное, но не настолько, как в прошлый раз, когда он избрал своим цветом темно-красный и, казалось, истекал кровью. Пустив пару шуточек, чтобы разогреть аудиторию, Цезарь приступает к делу. На середину сцены к нему выходит сначала парень из Дистрикта-1, потом девушка-трибут из Дистрикта-1; в прозрачном золотистом наряде она выглядит вызывающе. Очевидно, у ментора не было забот с определением подходящего для нее образа: роскошные светлые волосы, изумрудные глаза, высокий рост, изящная фигура делают ее совершенно неотразимой. Но эта красота холодная, и скорее это красота девушки по вызову, да я узнал про них, когда прибыл в капитолий, чего только не научишься и узнаешь, живя в этом странном месте. Каждое интервью длится всего три минуты. По их истечении звенит звонок, и следующий трибут поднимается с места. Надо отдать должное умению Цезаря показать любого трибута в лучшем свете. Он одобрительно кивает, подбадривает робких, смеётся над неуклюжими шутками и своей реакцией привлекает внимание даже к слабым ответам. Это очень сильно помогает, особенно тем, кто замкнут в себе и плох по части разговоров перед публикой, прям как я. Я сижу в грациозной позе, как учила Эффи, пока дистрикты сменяются один за другим. Второй, третий, четвёртый. Все трибуты, похоже, строго придерживаются избранных образов. Здоровенный парень из Дистрикта-2 — безжалостная машина для убийства. Я не хочу представить его на арене, стоящего перед безоружной Катнисс, потому что это вызывает во мне животный страх за неё и от этой картинки у меня в голове я хочу блевать. Девушка с лисьим личиком из Дистрикта-5 — хитрая и изворотливая. Я волнуюсь всё больше, и даже присутствие Порции, которую я заметил сразу, как она заняла своё место, меня не успокаивает. Восьмой, девятый, десятый. Он очень тихий, этот мальчик-калека из Десятого дистрикта. Одиннадцатый. Цеп, парень из Дистрикта-11, такой же смуглый, как и его партнер Рута, однако на этом сходство заканчивается. Он один из здоровяков, около шести с половиной футов ростом, и мускулистый, как бык. Но к компании профи не присоединился, хотя те звали, я видел. Он вообще был всегда один, ни с кем не общался и к тренировкам оставался равнодушен. При этом получил от распорядителей десятку, и думаю, ему нетрудно было произвести на них впечатление. Он никак не реагирует на попытки Цезаря его расшевелить и отвечает только «да» или «нет», а то и вовсе молчит. Его молчаливое величие и безразличие давит на меня сильнее чем ожидалось, потому что мне предстоит выйти, и я даже не знаю, чем смогу побить его. Даже когда за мной гонялась стая диких собак, два года назад, я не чувствовал себя таким «проигравшим» как сейчас, а это о многом говорит. Рута, в лёгком газовом платье с крылышками, порхает к Цезарю. Толпа затихает при виде этого эфемерного создания. Цезарь очень ласков с ней, — поздравляет её с семеркой, полученной за тренировки, — великолепным результатом для такой крохи. Когда он спрашивает, в чём её сильная сторона, Рута не задумывается. — Меня очень трудно поймать, — говорит она робко, — А если меня не смогут поймать, то не смогут и убить. Так что не списывайте меня со счетов раньше времени. — Я — никогда в жизни! — ободряюще говорит Цезарь. Потом вызывают меня, и слышится звонкий голос Цезарая, который объявил моё имя. — Итак, Пит, Капитолий немного отличается от твоего родного двенадцатого дистрикта, скажи нам, что именно тебя больше всего впечатлило здесь? — спрашивает Цезарь. Я потерялся и был в прострации, Цезарь посмеялся и повторил вопрос. «Спасибо ему за это, спас бесполезного меня» - подумал я сам про себя. Потом, вспомнив советы Порции, отвечаю честно: — Тушёное филе барашка, — выдавливаю я. Цезарь смеётся, и я смутно слышу, что кое-кто в толпе тоже. — С черносливом? — уточняет Цезарь. Я киваю. — О, я сам уплетаю его за обе щеки. -— Он поворачивается боком к зрителям, прикладывает руку к животу и с тревогой спрашивает: — Не заметно? — В ответ раздаются ободряющие возгласы и аплодисменты. В этом весь Цезарь: всегда найдёт способ тебя поддержать. — Да, Пит, ты был великолепен во время Жатвы, ты держался достойно. Скажи, что ты чувствовал, когда позвали твою сестру?! — Больше всего я хотел иметь возможность вызваться вместо неё! — и это было чистейшей правдой, — И когда я понял, что ничего не могу сделать, я был опустошён. — Да, мы видели твою реакцию, хотя после этого Катнисс вызвалась вместо неё. Скажи, ты ожидал этого? — спрашивает Цезарь, явно пытаясь выдавить из меня всё что можно. — Честно?! Нет, я был удивлён больше всех. — Ты не мог бы рассказать нам о своей сестре? — спрашивает он внезапно, я меньше всего хочу говорить о моей любимой Прим, но у меня не было выбора. — Её зовут Прим, ей всего двенадцать. И я люблю её больше всех на свете. Она мое все. Над Круглой площадью повисла тишина. — Что она сказала тебе после Жатвы? — спрашивает Цезарь. Правду. Правду. Я проглатываю комок в горле. — Она просила меня очень-очень постараться и победить. Зрители, замерев, ловят каждое моё слово. — И что ты ответил ей? — мягко направляет меня Цезарь. Вместо нежности мною овладевает ледяная твёрдость. Мускулы напряжены, словно готовятся к схватке. Когда я открываю рот, мой голос звучит на октаву ниже: — Я поклялся, что постараюсь. — Не сомневаюсь, — говорит Цезарь, сжимая мне плечи. Видимо захотев облегчить атмосферу Цезарь меняет свою тактику. — А что насчёт твоего балла за тренировки? Одиннадцать! Не намекнёшь, как тебе удалось получить столько? Чем ты отличился? Я бросаю взгляд на балкон с распорядителями Игр и прикусываю губу. — А-а… всё, что я могу сказать… думаю, такое случилось впервые. Все камеры наставлены на распорядителей, которые, давясь от смеха, кивают в знак согласия. — Ты нас мучаешь! — говорит Цезарь так, будто ему и впрямь больно. — Подробности! Подробности! Я поворачиваюсь к балкону. — Мне ведь лучше не рассказывать об этом? Мужчина, упавший в чашу с пуншем, кричит: «Нет!» — Спасибо, — говорю я. — Мне жаль, но ничего не поделаешь. Мой рот на замке. Напоследок Цезарь задаёт мне вопрос, который даёт мне шанс показать себя в пламени. — Скажи, Пит, как ты чувствовал себя на параде, когда твоя одежда горела? Какие были ощущения? — Честно? Я молился, чтобы не сгореть заживо! — по залу пошёл шквал смеха, к которому присоединился сам Цезарь, — Это пламя и сейчас со мной! Зал одобрительно завизжал в предвкушении. — Погоди, погоди! А это безопасно? — смешливо поддразнил Цезарь. — Сейчас увидите, — ответил я и, выйдя вперёд, резко поднял руки вверх в знак победы, попутно смотря Порции в глаза, чтобы случайно не упасть со сцены. Пока зрители ахают и стонут, Порция едва заметно показывает пальцем: знак «отлично»! Я справился. Звенит звонок. — Жаль, но наше время закончилось. Удачи тебе, Пит Мелларк, трибут из Дистрикта-12. После того как я занимаю своё место, аплодисменты ещё долго не смолкают. Когда вхожу в зал ожидания меня там ждут Эффи и Хеймич. — Это было великолепно, - начала поздравлять меня Эффи, — не знаю, что поменялось за одну ночь, но ты был противоположностью себя самого. — Не ожидал, видимо во сне к тебе пришло просветление, иначе и не объяснишь твое поведение на интервью, — добавил Хеймич. На что ответил лаконично: — Скажите спасибо Порции, если бы не она, то я бы не знал, что делать. По выражению их лиц в этот момент было понятно, что Порция ничего им не сказала про наш с ней разговор. После меня выходит Катнисс, она ослепительна в своём платье. Ей потребовалось полминуты, чтобы завоевать зрителей и Цезаря. Она была так естсественна перед камерами, что я даже сомневался, что она из моего дистрикта. Её химия с Цезарем была великолепна; она заставляла толпу есть из своей руки, а Цезарь делал эффект ещё сильнее. Сначала разговор шёл про Капитолийские ванны и их опасность, о том, как она запуталась в них и облила себя шампунем с запахом роз. Она даже сказала: — Скажите, я ещё пахну розами? — и они снова начинают дурачиться и обнюхивать друг друга, что вызывает ещё больший восторг у зрителей. Дочка пекаря, да ещё и с юмором и необычайной красотой быстро захватывает сердца зрителей. Потом она начинает сравнивать трибутов из разных дистриктов с их местным хлебом, вызывая восторг у зрителей и явное раздражение у трибутов, которых выставили идиотами. Я не могу заставить себя не восхититься ею. На вопрос о Прим она даёт уклончивый ответ и не поддаётся уловкам Цезаря. Сдавшись, он задаёт последний вопрос, потому что её время подходило к концу. — Скажи, Катнисс, у тебя в родном дистрикте есть парень? — Нет, нету, — смущенно отвечает она. Это меня тоже удивляет, она очень красивая девушка, и по идее у неё должны быть толпы поклонников. — Не лги, у такой красивой, умной и сногсшибательной девушки должен быть кавалер или юный рыцарь о котором она грезит! — Ну, есть один парень, — начинает она, и я невольно её ревную, сам не понимая почему, — Но до Жатвы он не знал о моём существовании. У меня сейчас в голове тысячи вопросов и ни одного ответа. Сказать по правде, из всех здесь находившихся я больше всего в предвкушении её ответа. — Ну, это не проблема, — продолжает Цезарь, — Ты сейчас выиграешь Игры, и он непременно падёт ниц перед тобой, без вариантов. Толпа одобрительно кричит и свистит на эти слова Цезаря, как бы подбадривая её этим — К сожалению, в моём случае это невозможно, — отвечает она. Все замерли в предвкушении, ожидая объяснений от Катнисс. — И почему же? — спрашивает Цезарь. — Потому что я приехала сюда вместе с этим парнем.