Тэхён пишет и пишет...

    Тэхён просыпается лежащим на полу около спального места, в той самой комнате из кошмара.     Пытаясь издать хоть малейший звук и напрягая голосовые связки, из-за ноющей боли в пояснице он еле как прокашливается. Лопатки сводит от пролёживания ночи на жестком полу. Ступни, во всё тех же ботинках, крутит от отеков. Отводя взгляд на балкон, Тэхён понимает, почему все так плохо. Дверца открыта настежь, заставляя нежную бежевую тюль трепыхаться от малейшего дуновения морозного холода. — Как спалось моей девочке на полу, в уютной комнатке папочки? — медленно и тягуче проговаривает томный голос. Источник звуковых волн в тридцати сантиметрах сзади, похоже, устроился на кровати. — Ты больной. — фыркает Тэ, чуть привставая и пытаясь развернуться, но получается с трудом и медленностью улитки. — Да нет, просто проверял твою реакцию, — как только корпус находится в нужном развернутом к мужчине положении, подбородок сильно сдавливают, выпячивая сухие губы, а в глаз светят тоненьким фонариком. От неожиданности Тэхён вскрикивает и, дергаясь, больно бьет коленями о твердые половицы.     Фонарик уже находится в брюках Чонгука, но рука все так же неизменно сдавливает челюсть. — Отлично, значит, не сильно переохладился, — а потом лицо с зачесанной взъерошенной челкой чуть придвигается к краю постели и нависает над покрасневшим от давки пальцев Тэ. — Сегодня будь послушным котеночком, и папочка Чон тебя наградит. — В смысле? — Не буду лезть и приставать, — маленький носик шмыгает, реснички вздрагивают, а Чон расплывается в нежной улыбке. — Не проживешь ведь без моего унижения... — придвигается вплотную к губам и шепчет, заглядывая безумными омутами в зрачки напротив. — Не беспокойся об этом, — пытаясь оттянуть назад лицо, сутулится в коенно-локтевой младший. — Кстати, вечерком мы обязательно должны поехать к тебе, малыш, — непринужденно отстраняясь и высвобождая из плена бедную челюсть Тэхёна, старший придвигается к краю кровати, свесив ноги на пол. — Ты наконец-то отвалишь от меня? — отреченно спрашивает и шмыгает снова, сопли потекли. Все-таки простудился. Целую ночь, наверняка, лежал так. Чертов садист. — Твой отец звонил, — делает паузу, а у Кима сердце ухает. — Я, конечно, начал объяснять, что увидел тебя возле Юны и предложил остаться у меня, ну, а ты с радостью согласился, утром не захотел уходить, и я разрешил побыть подольше, — поднимая вверх уголок губ, косится на мальчика Чонгук.     Было видно, как Тэхён опустил голову и уже исподлобья смотрел на такого сияющего и без зазрения совести врущего. Так хотелось врезать ему со всей силы. — Сегодня будет поминальный ужин. Мой родитель тоже там будет. Так что тебе не отвертеться, — как только его губы протянулись в трубочку и с такой же быстротой вернулись обратно, Тэхёна током прошибло. Он вдруг понял, что ему сейчас нужно сделать. Как только его ослабевшие ноги оторвались от мерзкого порога комнатки, внутри засеялись сомнения по поводу успешности его операции по спасению своей вмиг ставшей тяжелой тушки.     Настигая входную дверь, парень хватается за серебрянную ручку, отдергивая первую дверцу, но стопорится на второй и не успевает прокрутить. Силы покидают бесконечно быстро, и он, отчаянно свалившись назад, скользит по противно вскрикивающему из-за трения ламинату. За волосы тянут сильно и без проявления жалости. Тэхён извивается, ногами сталкивая и вдребезги разбивая на полу какую-то маленькую фигурку на ближайшей тумбе. Старается ухватиться за что-нибудь, но жилистая рука крепко держит и тащит обратно. Отросшими коготками младший старается расцарапать открытые участки предплечья старшего. Тэ кричит. В соплях накативших и слезах, заживо сжигающих, захлебывается, так как больно, и больно, и больно, и больно... А когда боль фантомно на секунду проходит и некоторые светло-медовые тоненькие волосинки опадают, ложась на нос, губы, ладони, Тэхён понимает, что оттолкнутый Чоном лежит на знакомой уже белой кровати. Только впереди дверь захлопывается, и за ней присвистывающе-напевающее «послушно веди себя, пока я не вернусь, иначе будешь не котенком, а псом ободранным, дрянь малолетняя».     Кима накрывает от ноющей боли на макушке. Он зол, в ярости, в гневе и с прокручиваемой мыслью «поскорее бы грохнуть этого мудака» как зацикленной кассетой. — Сука.     Улыбка настигает, когда дверцы чужого платяного шкафа открываются, а из них, с помощью хрупких ручонок, кучами вылетают скомканные пиджаки, толстовки, пуловеры, брюки, спортивные штаны, зимнии шапки, различные шарфы и олимпийки. Пролетая до другого конца комнаты, вещи расстилаются дорожкой по полу. С тумбочки сметается светильник, разбивая срединную выпуклую часть. Дорогие парфюмы распыляются в чистейшем после ночи воздухе, опьяняя своей приторностью и древесной резкостью. Все пошарканные жизнью книги классических авторов девятнадцатого века, сбрасываясь с полок, иногда разламываются напополам. И наконец...     Стекло в позолоченной раме большой картины на стене, с вечерним пейзажем весенних талых рек и огибаемой ими ивы, разлетается вдребезги и покрывается мокрыми пятнами от точного попадания небольшой вазы с водой и цветами в ней в самый центр. Дальше пойдут внутренности тумб и комода, думает Тэ, но...     Сейчас он сидит около открытого шкафчика этого злополучного комода и следит за аккуратно сложенными в стопочку чистыми листами, отдающими потрепавшейся желтизной, а также рядом лежащей черной ручкой, украшенной сероватыми узорами. Под тонкие подошвы постепенно затекает холодная вода из уже оскольчатой круглой вазочки, что неимоверно начинает раздражать и заставляет трястись. — Тэхён, нет! — твердит себе это юноша уже наверное с двадцать минут, загибая брови и вырывая рукав у незнакомой валяющейся на полу рубашки. — Ты покончил с этим в том году и возвращаться к этому не собираешься, — ему срашно, так как идей в голове все больше, а мозгов и силы воли меньше. — Это плохо... — разумно подмечает он, опрокидывая копрус на мягкую постель. — В КОНЦЕ КОНЦОВ, КИМ ТЭХЁН!!!     Берет стопку с ручкой и перемещается с мокрого и скользкого пола на кровать, пачкая покрывало грязными рельефными отпечатками обуви.