***
Аплодисменты всего семейства, расположившегося за столом. Шуршание узорчатой скатерти, в кувшине плещется лимонад, со скоростью света передаются тарелки. Тайная вечеря. Ещё не такой седой дедушка Таддео кладёт в маленькую ручку итальянки медальон в форме сердца — внутри место для фотографии кого-то особенного. Дешёвенькая позолота пахнет первой любовью, как сладкая вата или жвачка, и самым огромным разочарованием в жизни. Но старичок просит не унывать, убирая с лица ярко-синюю прядь волос: «Тебя ждёт удивительное приключение, принцесса», — говорит он. Абеле томно молчит и продолжает пить, изредка поглядывая на своего отца. Микела старается уловить, что эти двое задумали. Мысль тут же улетучивается. Внучка неуклюже жмёт Таддео руку и лучезарно улыбается, демонстрируя отсутствие передних зубов.
***
Прострация постоянно сопровождала девушку, тенью ходила за ней и укрывала от презрительных взглядов в школе. Проклятье нависло над малышкой, однако она его совсем не боялась — умела дружить со всеми. Надменные одноклассники определили флорентийку в козлы отпущения даже в хоре. Вскоре на занятиях юная Коломбо появляться перестала, и ровный строй разбойников в мятой форме лишился чистейшего сопрано. «Да и зачем вообще эта школа? Я сам её всему научу», — сбросил звонок директора заботливый щетинистый папа, поглаживая дочку по голове. Теперь у итальянки будет в разы больше времени на походы в галерею, где Боттичелли откроет двери в мир завораживающей красоты. Светлое, прекрасное Будущее похоже на спелое яблоко, налившееся соком. Осталось только взять его, сжимая в ободранных ладошках, покрытых мелкими кровоточащими крапинками, и надкусить¹. Однажды Микела была разбужена ласковым прикосновением измученных загорелых рук. Потягиваясь ранним утром, словно кошка, она неожиданно для себя поняла, что один день сменяется другим каждый раз, когда светило укатывается за горизонт в своей обычной манере, а затем снова поднимается оттуда, будто гонимое матерью в… школу? Может быть. «Старик» развязно плюхнулся на краешек кровати, потрепав дочь по волосам. Глухим гулом вчерашний вечер прошёлся по стенкам ушной раковины. — Ты вчера пришла с прогулки как-то поздно, капитанша Мике, — начал Абеле, — скажи честно, где ты была? Я не буду ругаться. Чёрный. Зелёный. Белый². Одуряюще пахнуло дешёвыми сигаретами и томатным соком. Эту историю девочка не хотела бы рассказывать. Бледный эмоциональный план и стресс от наступающих на пятки проблем того самого Будущего легко снимался в подворотне, дышащей сладкой истомой, где добрый Марти — мальчик, самый прелестный мальчик, который всегда был с Микелой добр — раздавал волшебный белый порошок, зелёную траву и всякие-всякие зелья. Но это — сказки для наивных придурков. Опытная в подобных делах наркозависимая зовёт все подобные вещи просто — «Дурь». Госпожа Дурь бьёт самозабвенно, не жалея, а ласкает страстно, изучая каждую зудящую ранку на коленках, каждый лопнувший капилляр, каждую тонкую алую струйку, вытекающую из носа. Зрачки то сужаются, то расширяются и становятся соразмерны Земле. Спугнуть её очень-очень не хотелось. Поэтому итальянка отвечает: — Павла показывала мне своих новых кукол. Прости. Мистер Табак неприятно сушит горло. Так продолжается день за днем, глупые отговорки скапливаются монетками в банке «На поездку во Францию». Рыжая простушка Павла, чеканящая на итальянском «привет!», покрывает свою незадачливую подругу так, как только может. С двенадцати лет. До двадцати трёх.***
Ещё Микела помнит то, как белокурая женщина пулей вылетает на улицу, в таинственные зелёно-кирпичные коридоры. Одетая в кофту кораллового цвета, туго обтянутую ремнем множество раз; носящая только клёш; с ухоженными руками, которые украшают кольца и тяжёлые браслеты с драгоценными камнями. Волосы, копнами колосящейся пшеницы обвивающие шею и едва касающиеся плеч. Бездна карих глаз. Острый нос и треугольное скуластое лицо. Силуэт облачен в глянец гадких журналов. Ракеле. Ракеле Вигано-Коломбо-Белло. Так её зовут сейчас. Потерявшаяся в собственных амбициях мать. Рассказывая о ней, Микела каждый раз прерывается, начав подолгу сверлить стены взглядом. Она злится. Злится на то, что Ракеле чем-то отличается от остальных членов семьи. Развод. Бутылка вина из погреба отца, запущенная вслед. Разразившийся рыданиями мужчина. Он ведь по какой-то причине искренне любил эту сосущую деньги содержанку.***
Девушка закурила, смотря на Войтеха, заколачивающего окно дома с внешней стороны. Он размахивал руками, словно собирающийся взлететь птенец. Рыжая макушка юноши напоминала мечущийся по черепице язык пламени, мгновенно соскочивший с крыши на руки высокой чешке. В свои тридцать лет уроженка Праги уже крепко держалась в седле председателя комитета по делам молодёжной политики, боксировала, организовывала кружки по интересам, вела здоровый образ жизни и многим соратницам служила подлинным эталоном самодостаточной женщины. Её голубые глаза светились энтузиазмом, волосы, убранные в небрежный пучок, непослушно сбивались в какую-нибудь замысловатую аллегорию на парадное шествие, а внешняя солидность только придавала активистке основательности — в Павле было почти два метра чистых амбиций. Они с Микелой познакомились в светлую пору юности, когда последняя уже вовсю окунулась в мир психоактивных веществ. Никто не понимал, почему ярая противница вредных привычек мгновенно стала для Коломбо надёжной опорой, но разлучить их — задача невыполнимая даже сейчас. Павлу любили все. Любили, правда, по-своему. То же касалось младшего Гавела, сидящего в тени волевой сестры: он мечтал занять особое место в сердце отчима, стать известным барабанщиком, пить мартини по выходным… однако вся жажда благородных свершений выливалась в плаксивость, излишнюю раздражительность и личностный кризис. Молодой человек прятался в своём растянутом свитере, а жизнь пролетала мимо. Это, впрочем, прекрасно иллюстрировало чудесное падение Войтеха. Почти что нравственная деградация в исполнении несостоявшегося актёра. — Ať vás husa kopne³, Войтех! — поймав брата, девушка сердито покачала головой. — Сказала же «выше», но не-е-ет! Надо обязательно всё испортить! — Я ничуть не сомневаюсь в бесполезности твоих советов, но не кричи над ухом, пожалуйста, — юноша боязливо вжал голову в плечи, будто заранее предсказал последствия сказанного. — Цыц! Младшим слова не давали. У нас порядок… — Армейский? — подошедшая ближе итальянка хлопнула подругу по плечу, после чего поспешила её обнять. Гавел, разумеется, грохнулся наземь, шумно вдохнув ртом, подобно загнанному скакуну, обиженному на хозяина за излишнюю грубость. Родной язык гостьи он знал отвратительно, поэтому умело прикрывался невежеством даже в моменты, когда сказанное поддавалась переводу, и лукаво отвечал «nerozumím»⁴. Фокус, к сожалению, не учитывал двусторонний барьер — шутка проваливалась раз за разом. — И тебе привет, Микела, — фыркнул Войтех. — Ciao⁵, — Коломбо с ледяным укором приподняла брови. Подобным тоном она говорила только с нынешним собеседником. — Какими судьбами, дорогая? — активистка чуть наклонилась, чтобы дать брату подзатыльник, но остановилась. — Мы без тебя заскучали. Сплошные входы в раж от дурости. Заколачиваем окно в Европу от нашего сыча. Одичал без социальных взаимодействий совсем, хочет жить затворником. Дурак, ну. Правильно говорю? — Да п-почему я сразу?! — объект насмешек всплеснул руками, захлебнувшись обидой. Появление на пороге подруги Павлы не знаменовало ничего хорошего с учётом того, что итальянка менялась стремительно и безвозвратно на всё время посещения: сыпались колкие остроты, просвечивались воистину маразматические истины о характерах… ну и так далее. Особенно плохо Войтеху приходилось, когда божий одуванчик включал пассивную агрессию и тянулся к абсенту — в ход шла тяжёлая артиллерия, состоящая преимущественно из старых анекдотов. А кто сказал, что у пацифистки не может быть неприятеля? Гавел предпочёл удалиться, не дожидаясь ответа. Его сестра гордо скрестила руки на груди, осмотрев выдыхающую кольцами горький дым Микелу. — Он не изменился, — девушка флегматично стряхнула пепел под ноги. — Что ни скажешь — не в ресницу, а в веко всегда. — «Не в бровь, а в глаз», ты имела в виду? — ласково улыбнулась собеседница, находящая флорентийку очень милой в моменты неловкого использования английского языка. — Да я в вашем английском ни в рот губой. — Ни в зуб ногой. — Не занудствуй, солнце. А твоего брата хоть на чёрном рынке на часы меняй, без обидок типа. Мне просто трезвость не разрешает крепкое словцо в его адрес сказать. Вас точно не разные люди вырастили? — Чем спорить о воспитании, лучше загляни ко мне на часок. Я чай разолью. По дорожке из камня они прошли к аккуратному коттеджу. За дверью их встретила небольшая прихожая, плавно переходящая в гостиную. Дом дышал приятной прохладой. В обжитом главном зале стояла симпатичная мебель; большой стеллаж у стены был доверху заставлен сувенирами. Заднюю стенку украшали государственные флаги Италии, Чехии, Австрии и Польши, а также общие фотографии — Гавелы и Коломбо уже многие годы дружили целыми поколениями, поэтому нередко на них мелькали сразу несколько уже знакомых лиц. Биологический отец рыжих сиблингов — Криштоф — ещё задолго до развода с женой прославился необычайной жаждой изучения отличных от чешского этносов. Мужчина протоптал добрый путь из Праги вокруг всего земного шара, однако итальянский культурный код, являющийся набором контрастов и противоречий, навсегда завлёк его в череду узких улочек средиземноморского государства. Когда предзакатное солнце обнимало просторы Флоренции, освещая красную черепицу миниатюрных домиков в центре города, башня палаццо Веккио горделиво устремляла взор к линии горизонта, подпирающей фиолетовое небо. Криштоф любовался пейзажем, проезжая на велосипеде мимо несущего сумку с продуктами Сарти, и случайно сбил незадачливого прохожего. Они сыграли свадьбу через три года после этого. На том же месте, где впервые столкнулись. «Чёрт, а тут всё по-старому», — подумалось гостье, оглянувшей полку с детскими фото. Полжизни в этом доме — немалый срок. С возвращением формальной хозяйки в своё обиталище, повсюду появилось движение. Все трое некоторое время побродили по округе, а затем застыли в таинственном ожидании. Обидевшийся Войтех приземлился в мягкое кресло, девушки же расположились на диване: чешка в своей типичной манере развязно облокотилась на Микелу, а та закинула на подругу ноги. В соседней комнате за занавесью из деревянных бусин загудел чайник. Из прикрытого окна струился столб света, в котором плясали раскалённые весенним солнцем золотые пылинки. Первой заговорила активистка: — Мике, у меня к тебе дело, — она подала курящей пепельницу, как бы прося затушить сигарету. — Ты слышала о новой экологической акции? — М-м-м, нет. — Поможешь мне раздать листовки? У членов совета сейчас много свободного времени, я решила взять ответственность за организацию мероприятия на себя. Знаю, что за мной остался долг с прошлого раза, но я обязательно заплачу тебе за работу. — Oh Dio!⁶ Ну нахер мне твои деньги? Как неродная, серьёзно. Внезапно встрепенулся Чех (так Войтеха обычно называли одногруппники). Для него тема финансов была очень щепетильной: — Вот-вот! Незачем родительские деньги раздавать кому попало! — молодой человек чуть приподнялся, нависнув над кофейным столиком. — Смотрите, герой! — слова громогласным эхом разлетелись по дому, после чего обладательница стройного баса точь-в-точь повторила движения брата. — Ишь, какой дипломат! А идея братских народов у нас где? — В-в кризисе? — Вот и рот закрой свой! Тем более, что деньги-то мои, а не папины. Нет, ну правильно, Мика, ты сказала, — заметив, что резко отстранившаяся от разговора вздрогнула, Павла стала говорить чуть тише. — Диву даюсь, ты приёмный, что ли? — Вы близнецы, — собеседница воспользовалась небольшой стычкой и снова достала сигареты, но приятельница бойко выбила ладонью незажжённый бумажный цилиндр, непринуждённо продолжив: — Мало ли что на свете бывает. Близнецы с такой разницей в возрасте! Чудо света! — Без комментариев вообще. А с листовками я помогу. Возмущённый вздох юноши раздался практически одновременно со свистком чайника. Сестра, напротив, праздновала очередную победу.