***
Автомобиль без всякого сопротивления воспринял поворот ключа зажигания. Павла вышла из машины и дважды проверила, насколько плотно закрыта дверь, случайно разбудив пассажирку на заднем сиденье. С дальнего угла парковки виднелись торговые павильоны зелёного цвета. — Мы приехали, Кела, — чешка помахала рукой перед лицом подруги. — Если сейчас же не встанешь, мне придётся побить Морфея. — Ч-чего?.. — заспанная девушка потянулась за лежащим под ногами пледом, чтобы закрыться им от света. — Да ничего. Глаза открой, говорю. Войтех, вон, умчался уже. — Пусть м… мчится дальше… — Микела широко зевнула. Ей всё-таки пришлось привстать. — Лишь бы подальше отсюда типа. Good riddance², хе-хе. — Ты как хочешь, а я пойду его ловить. Распугает ведь всех волонтёров! Когда массивный силуэт Павлы скрылся из виду, соня вяло помахала исчезнувшему в дымчато-синих декорациях неба призраку, после чего её внимание всецело поглотил антураж салона. Покинуть его пришлось довольно скоро, дабы не отстать слишком сильно от «близнецов». Под опустившимися на землю сандалиями мелкой галькой зашипел асфальт. Капли дождя разбивались о ладонь, очертаниями напоминая неловкие чернильные кляксы. Итальянка посмотрела на пасмурное небо, надвое разделённое флагштоком, и отправилась на поиски товарищей. Мероприятие пока меньше всего походило на подготовку к акции протеста: люди мирно прогуливались по территории с плакатами в руках, кто-то спал у павильонов, остальные беседовали между собой или искали ответственных за проведение. Коломбо не знала о причине внезапного всплеска возмущения среди населения, так как редко интересовалась подобными вещами. Экология? Политика? Войны? Религия? Non interessa³. Гораздо больше она любила ходить в галерею Уффици, танцевать, курить марихуану и веселиться на квартире у друзей. Жизнь — это шарики под потолком. Хриплый смех в душной комнате. Велюр дорогого дивана хозяина дома. Кокетливое покачивание ногой в такт невыносимо громкой музыке. Тошнотворный клубняк. Облако дыма в свете зелёных неоновых огней. Поколение, переправляющее заблудшие души к кокаиновым берегам по реке из шампанского. Микела не смогла бы по-другому. От ярких образов её отвлёк зажужжавший над ухом Войтех: — Эй, держи, — он передал флегматично застывшей девушке стопку листовок. — Нужно будет раздать их прохожим у ратуши. Павла поведёт небольшую группу активистов к площади перед зданием. — К Синьории⁴? — Тебе лучше знать, — бросил Гавел. — Лично я хочу поскорее закончить. — А в честь чего мы идём капать на мозги администрации города? — Выделяемый на элементы экологической политики бюджет, видимо, сократили. Точно не знаю. Меня тоже особо в детали не посвящают, — юноша демонстрировал полное отсутствие интереса к акции, в которой участвовал, поэтому отвечал скомкано. Собеседница мысленно с ним согласилась, однако виду не подавала, дабы не обманывать ожидания подруги. Та, кстати, стояла недалеко от беседующих и вскоре присоединилась к разговору. Павла сияла — то была не обычная улыбка в сочетании с лидерской позой, нет, совсем нет — самоуверенный блеск, в солнечном свете обрисовавший едва ли не что-то похожее на нимб «Молящейся Мадонны⁵», только в сотню раз ярче. На «помощников» тут же обрушилась пламенная речь. Молодой человек стоял в некотором оцепенении (скованный красочными эпитетами), глаз не спуская с подруги сестры. Ему казалось, что следует сейчас же рассказать нечто важное: закралась мысль о внезапном примирении, впрочем, отвергнутая, ибо она скорее относилась к планам из разряда минутных порывов, нежели к действительно искреннему желанию наладить отношения. Но момент не тянул на сцену, где ключевым элементом являлась недосказанность. Просто иногда Чех не понимал, почему его тихое пренебрежение, переросшее в одностороннюю холодную войну, оппоненткой игнорировалось, хотя она тоже особой симпатии к юноше не питала. «Павла любит её больше. Ты — всего лишь тень. Ничтожество. Лишний. Бесполезный», — слова застилали эмоциональной окраской объективность. Ревность правила бал, но рассорить девушек невозможно — Судьба сама подбирала наиболее подходящие для конфликтов дни. Да и Коломбо была скроена по-другому: не дралась за внимание, не бранила каждого, кто претендовал на статус нового друга Павлы, не осуждала. Поэтому выигрывала одну битву за другой. Ни один из соперников, правда, за монологом не следил. — Я надеюсь на благоразумие мэра, — заключила чешка, затянув резинку на волосах. — Ситуация заслуживает внимания. — Наверное, — практически одновременно выдали Микела и Войтех. Затем они посмотрели друг на друга: одна с прохладцей вздохнула, второй же нахмурился, не скрывая своего удивления. Синхронность рассмешила только активистку: — Хоть в чём-то вы солидарны. Выдвигаемся через пятнадцать минут. Младший возразить не успел. Ему оставалось только слиться с остальными рыцарями в сияющей фольге, вставшими на защиту экологии.***
Процессия заметно преобразилась в назначенный час. Сотни рук подняли плакаты. Разгорячённые студенты, идущие под гордо поднятыми стягами, хлопали в ладоши — в каждом из них вспыхнул тот самый праведно-майский пожар, что уничтожал на своём пути скептицизм. К толпе присоединялись неравнодушные прохожие. Флаги со свистом дробили воздух. Венчала шествие рыжеволосая предводительница — шла уверенно, под руку взяв итальянку. Она, несмотря на явную бесстрастность, успела восхититься энтузиазмом толпы, которая успешно дошла до Палаццо Веккьо. Разумеется, встречать возмущённый народ никто не вышел. Торжественность как-то сразу сократилась, протестующих облепили зеваки. — Вашу дивизию, мистер Дарио Пасторе! — гаркнула чешка во главе вмиг затихшего «отряда». — Выгляните хоть в окошко! Или Вы слишком заняты распихиванием купюр по карманам дружков?! Здесь и пролетариат, и средний класс — ребята хотят знать, куда уходят налоги! Молчание длилось недолго — прогремел взрыв. Крупная вспышка света озарила окружающее Микелу пространство. Она бросила листовки, оглянувшись: в соседнем квартале кто-то кричал, сигналили машины. Светофоры гасли один за другим. Люди застыли в ожидании. Паника. Их с Павлой взгляды встретились. Чешка опустила знамя, вцепившись в ткань так, что побелели костяшки. Облака поплыли в обратном направлении — их засасывала изорвавшая небосвод воронка. Сверкнувший пустотой разлом затрещал, становясь всё больше. Прежде, чем кто-то крикнул «вашу ж мать!», толпа ринулась к парковкам, зданиям, навесам… Импульсная помеха снесла крышу одного из близстоящих домов. Разлетевшимися обломками накрыло прохожих. Гул в ушах стоял такой, словно на голову надели чугунную кастрюлю и принялись барабанить по металлу ложкой — флорентийка кубарем покатилась вниз со ступеней, ударившись об перила головой. Мраморная поверхность заканчивалась протоптанной на газоне дорожкой; грязь собралась вокруг кровоточащих ссадин. Точно ведь и не поймёшь, по-настоящему ли это, пока не упадёшь в обморок. Всё такое серое, но попытка описать краеугольный — нет, не камень — Ад будет равна глубине желания объяснить слепому то, как выглядит маслянистая тень от лежащего поодаль трупа без использования названий цветов. Безрезультатно. Стены сужались. Девушка не слышала умоляющую встать подругу. Подобное уже случалось. «Что скажете о разрыве?» Никто не мог объяснить причину. Учёные разводили руками, просили быть осторожными. Астрофизики молчали. «Не наш профиль», — самая частая фраза на телевидении. Теория заговора, теракт, акт протеста от внеочередной организации, пытающейся прибрать к рукам мир — не наш п р о ф и л ь. Со временем забыли. А теперь пришлось вспомнить снова. — Чёрт, Кела! Двигай! — Гавел расторопно подхватила Коломбо. Войтех бежал впереди, испуганно перебирая каждый ключ в связке, дабы найти нужный. Ужас в тот момент обрёл лицо: голубые глаза, смотрящие сквозь собственные ладони, очерченные тонкие губы, чёткие скулы. — К машине, ну! Эхом ударилась мелодия о пространство, а спасающиеся от бедствия кружили, кружили, кружили в танце. Все смотрели с тревогой, точно некий Гётц забрался на башню и решил спрыгнуть. Настоящий здесь только страх, а он, она, остальные — лишь материя, точки в предложениях без запятых. Тысячи игл вонзились в ноги, тело дрожало в исступлении, взгляды били током. Микела слышала лёгкое дыхание, воздух чуть шевелился от угасших вздохов. Ловко вырулившая активистка ударила по регулятору громкости магнитолы. Ехали молча, лишь иногда переглядываясь. — В Макдональдс так и не заскочили, — за фразой последовал нервный смешок. И смачная затрещина.***
На пороге вылетевшую из машины девушку поспешил перехватить отец: — Что случилось?! Ты вся в грязи! — он попытался обнять дочь — та кивнула на испачканную кофту и отстранилась, однако слабое сопротивление мужчину не остановило. — Чем вы там занимались?! — Полная лажа, пап, — обессиленно ответила Коломбо. — Вруби новости. В тот момент прервалась передача о безвременном исчезновении говорящей коровы. Телевизор за спиной Абеле замигал, в эфир пустили экстренный выпуск. Очевидно, репортаж с места происшествия. Сухая статистика сильно била по ушам — Микеле пришлось уйти к себе. Или в себя, трудно сказать. До того, как каёмка позолоченного круга скрылась за линией горизонта, она не спускалась (выманило из убежища желание помыться). Характерный шум доносился до неё минут пятнадцать. Итальянка, опёршись руками на стенку, слегка наклонила голову, подставив её под холодные струи, быстро стекающие по волосам. На кафель с прядей полетели присыпанные землёй клочки травы. Они падали, бились об пол и, размытые водой, застревали в сливном отверстии. Капли бодро бежали по спине, слегка касаясь маленького лилового космоса под правой лопаткой — нерассосавшейся гематомы: в тщетных попытках достать с тумбочки бутылку минералки обладательница шрама упала с кровати и сильно ударилась. Никакой недосказанности. В отличие от сегодняшнего дня. «Это, наверное, чья-то тупая шутка типа, — она закрыла лицо руками в поисках достойных аргументов, но ничего не вышло. — Сон. Точно сон. Однажды мне приснилась Наполеоновская Франция… Почему бы ей не подвинуться ради… ради этого». Попыткам обдумать всё и успокоиться Микела предпочла вариант более тривиальный — отрешённым взглядом сверлить убранство душевой. Однако спустя некоторое время флорентийка наконец взяла в руки мочалку: участки кожи удивительно быстро краснели от раздражения — грязь оттиралась с усердием. Из ванной комнаты девушка вышла закутанной в аромат душистого мыла. Свободная по выкройке рубашка сидела на ней идеально. После щелчка выключателя в коридоре загорелся свет. Казалось, будто из вставшего столбом дыма у арки вот-вот выйдут ангелы в белоснежных одеждах. Абеле, увидев дочь, улыбнулся: — Твой наряд, случайно, не для крутой вечеринки? — повеса в шутку кивнула, отчего мужчина весело хлопнул в ладоши. Пытался развеселить: — Ах, как жаль, мне не выдали приглашение! Я иду спать, поэтому не шуми слишком сильно, ладно? Buona notte⁶, Мике. — Buona notte, — Коломбо неуклюже поклонилась, словно актриса по окончании выступления. Раздался звонок в дверь. — Если это Деметрио, то поблагодари его от меня за завтрак, пожалуйста. Собеседница кивнула, устремившись к двери. Несмотря на несколько вымученные попытки Сарти завязать диалог, их отношения можно было охарактеризовать как вполне доверительные. Микела вообще обладала невероятно притягательной особенностью — все люди в её присутствии отчасти впитывали те характеристики, которыми она сама обладала: интроверт превращался в болтливого завсегдатая вечеринок «для своих», ненавистник итальянской культуры по волшебству делался чуть ли не экспертом в ней, прилежные ребята напивались до беспамятства и дебоширили… Девушка же всегда оставалась собой. По крайней мере, думала, что оставалась. А Деметрио, будучи человеком мягким, равным образом избегал намёков на конфликт. Убеждённые пацифисты не сработались («Донна Роза» частенько страдала от нехватки компетентности флористки), зато обходились без ссор. За дверью, правда, ждал вовсе не он. Там стояла растерянная чешка: — Я печенье принесла… — Павла потрясла бумажным пакетом. Грустная улыбка с её лица не слезла. Удивлённо вскинув бровями, итальянка потёрла руки на уровне груди, как бы жестом высказывая одобрение, пусть и несколько шаткое: — Греби сюда. Дальнейшая беседа складывалась плохо, несмотря на то, что повесе хотелось о многом поговорить с гостьей. Вкус песочного теста перебивался горьким кофе: одна его часть уже была беспощадно высыпана в турку, другая — разлита по кружкам; на колени сыпались мелкие крошки. Жевали обе девушки с неохотой, пальцы дрожали. Разрядить обстановку не выходило, и вскоре им пришлось переместиться в комнату флорентийки, дабы не мешать Абеле. Подавленность выбивала из колеи. Заиграла музыка. Столько всего, столько всего, столько всего. Нежного и терпкого, настолько сомнамбулического, что порой сложно отличить, где выдумка, а где реальность: болезненное восприятие грани между одержимостью маленьким апокалипсисом и его непониманием человеческого бытия. Вспышка — игривый побег от буржуазного мирка родной среды. Коломбо запрыгнула на кровать. И это — первое испытание на пути к самоубийственному падению. Она показывала сидящей рядом маску Дугласа Пирса⁷, вырисовывала руками искривлённые силуэты. Ничего не было. Никто не погиб. Жизнь продолжается. Совсем не грустно. Бархатные губы коснулись щеки в поисках поцелуя. Мимолётное, острое, как игла, и щемяще-сладкое замирание от случайно увиденного лица приятельницы прокатилось по телу. Девушка тяжело сглотнула слюну и вдруг сказала: — Тебе нужно подумать, — чешка убрала прядь с лица Микелы. — Не как с Марти, хорошо? Мартин-Ренцо Россини. При жизни его называли просто «Марти». Собеседница отчуждённо посмотрела на грубый прикроватный столик, заваленный косметическими принадлежностями и старыми чеками; по напряжённому лицу пробежал тусклый отблеск от света фар, затесавшийся в щёлку между занавесками. В каждой морщинке собралась вселенских масштабов досада, настолько горькая, что не сравнилась бы с послевкусием плохого вина. Культивация одиночества, рождающая уныние, неровным стуком босой ноги о скрипящую половицу резала уши и долго не давала Коломбо хоть что-то ответить подруге. Когда она всё же решилась, то сначала лишь шевелила ртом. Павла слегка потрясла её за плечи. Флорентийка и юноша учились вместе. Этот промежуток времени едва ли мог охватить месяц или два, потому что девушка школу, в общем-то, не посещала и в дальнейшем никакого образования не получила. Россини стал для неё чем-то вроде маяка. Отношения постепенно перетекли в другую сферу деятельности — Микела играла с ним в группе, заняв место бас-гитаристки. «Эй, Кела, — однажды сказал Марти, открывая бутылку минералки после репетиции, — я хочу кое-что изменить». «Что изменить, чувак?», — спросила итальянка. «Твою фамилию».***
2006 год.
Мартин прикрывает синяк под глазом и приносит предмету обожания охапку веток сирени⁸, которые обломал по дороге в школу: фиолетовые звёздочки цветов практически осыпались, изумрудные листья в портфеле примялись из-за учебника по зарубежной литературе, да и запах уже какой-то не такой. Микела сидит на скамейке у восточного крыла и болтает ногами; на ней прелестная красная курточка, в волосах задорный белый бант, а лицо выражает полнейшее недоумение. Девочка несмело принимает подарок, кладёт его рядом с собой. — Коломбо… в тебе есть чё-то особенное. Слышишь меня? — Слышу, — говорит она собеседнику.***
2009 год.
Ёжась от холода, итальянка берёт в руки пачку сигарет, протянутую знакомой рукой со сбитыми костяшками. Россини обнимает девушку сзади, закапываясь лицом в светло-русые волосы. В кармане джинсов он носит номер дилера и с довольной миной смотрит на мятый листочек каждую минуту. — Ми-и-илый. — Что? — Достанешь принцессе травы? Они постоят на углу часок-другой, пока погода совсем не испортится, а потом пойдут домой под весёлый свист юноши. Этой ночью в доме Марти «случайно» будет разбит аквариум младшей сестрёнки.***
2011 год.
Миниатюрная пражская часовенка. Сизую равнину рвёт костёр лавандового⁹ поля. Играет красивая музыка с перерывами на свадебный марш. Гости звенят бокалами, в пьяном трансе пританцовывают, травят анекдоты. Картинки сменяют одна другую, на полу лежит ковёр с советских времён. Психоделические узоры вводят в замешательство. Завитушка, завитушка, завитушка. Танцует невеста, танцует жених, за ними под руку идёт ипотека. Дети. Звонкий смех. Звонки в три часа ночи. Будущая свекровь желает счастья молодым, но… Коломбо не слышит. Она держит в дрожащих руках букет сирени, подкашиваются ноги. Улыбающийся жених занюхивает последнюю дорожку, дерзко поправив манжеты, и разворачивается лицом к любви всей своей жизни. Зрачки полностью закрыли радужку, парнишка пьян. — Согласны ли Вы, Мартин-Ренцо Россини, взять в законные жёны Микелу Коломбо, чтобы быть с ней в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? Пока смерть не разлучит. Смерть. Седые луга ещё не готовы принять зарытое заживо будущее молодой повесы, спустившей полжизни на прокрастинацию. Она… боится. И надеется, что Мартин тоже. — С-со… согласен! — Согласны ли Вы, Ми… — Нет. Не в силах больше слушать, итальянка выбегает из зала, подхватив пушащийся тканью подол платья. Рвота приобретает неестественный цвет. Жаль, что рёбра не дают сердцу выскочить — Микела прямо сейчас готова умереть со стыда. Цветы истоптанными остаются лежать на пороге.***
— Не как с Марти. Ладно. В другой жизни. — Верно. В другой жизни. — Я… я уважаю твой выбор. Прости, — Коломбо чуть отсела. Перенапряжение сыграло с ней злую шутку. — Зря полезла, вышло тупо. Павла ласково улыбнулась, взяв подругу за руку: — Не извиняйся. Я слишком дорожу нашей дружбой, чтобы что-то менять. Мы обе порой не слишком серьёзно относимся к концепции здоровых отношений. Это большая ответственность. Знаешь, мы не можем… ох, не-е-ет, лучше перефразировать… — активистка задумчиво прикусила губу. Ей очень не хотелось остаться непонятой в ситуации, где одно неловкое движение способно было разрушить годы работы над обрамлением платонических чувств, прикрывающих, возможно, нечто большее. Тем более, в свете последних событий необходимо охладить пыл. — Чёрт. Уверена, мы бы справились. Правда. Дело только в моей неспособности посвятить всё свободное время чему-то, кроме работы. — Ты типа… работящая госпожа-ураган. Знаю-знаю, — итальянка кивнула, подтверждая свои же слова. Собеседница завалилась на неё и обвила руками. Хлопок футболки приятно коснулся кожи. — Надеюсь, я изобрету какой-нибудь компромисс. Недельки через две. — Например? — Пока не могу сказать точно. Для обретения гармонии с собой нужны компромиссы, Кела, — Гавел щёлкнула подругу по носу. — Мой отец, допустим, отказался от медицинского перехода ради осознания того, что он — не пленник собственного тела. В юности он хотел репрезентовать этот опыт несколько иначе, однако все люди разные, а мнение со временем меняется. Нашёл компромисс: фотографирует других персон из сообщества, подчёркивая разнообразие транс-тусовки. Так что и мы как-нибудь разберёмся. — Правда? — Правда, — гостья уткнулась в плечо приятельницы носом, закрыв глаза. — А сейчас я хочу поспать. Звуки стихли. Тусклый свет фонаря окрашивал комнату в дымчато-синий, впитывался в стены, отравляя увядающую полночь. В кармане скинутых на пол штанов ничего, кроме коробка спичек и пары скрепок. Под боком — спящая валькирия. Конечности от воспоминаний закованы в цепи. Чужие голоса с металлическим скрежетом бились о стекло. Флорентийка, потирая запястья, забралась на подоконник. Ей нравилось вглядываться в кромешную темноту соседних улиц, ворошить в памяти лучшие мгновения, плыть по течению, мысленно подражать ночным животным. Нравилось жить. Но она видела слишком много; не могла улететь с этим грузом, только залечь на морское дно, сладко уснув на песке среди камней и проплывающих мимо косяков рыбы. …или испустить дух под завалами.