1993

      Бал. Прелестный-прелестный бал, где все люди — званые гости, каждый находится на своём месте и… есть Микела.       Жизнь пышными алыми созвездиями роз распускалась на ней, бархатный пиджак, несмотря на громоздкие подкладки, мягко ложился на плечи, а глаза сверкали с тем же блеском, с каким под июльским солнцем переливается атлас ленточек в волосах. Огонь эпиграмм, летящих со всех сторон, не занимал девушку, перекрёстный огонь шутовского баловства тоже — она просто шла, то и дело пошатываясь от количества выпитого Шато Бордо, дряни редкой и дорогой, но такой популярной среди высшего света, что было бы позором проигнорировать этот напиток.       Искушённые сумбуром молодые люди, громко восклицая и гудя, словно прибывающий поезд, задорно взявшись за руки, грохнулись в кучу мягких пуховых подушек. Розоватые перья разлетелись по всему залу, оседая на элементах лепнины или в волосах случайных прохожих. И вот, полностью погрузившись во всеобщий угар, Коломбо стряхивает с лица неумело уложенный локон, багровеет лицом и ударяет кулаком по столу с видом бывалого полководца:       — Му-у-у-узыку! — дерзко протягивает она голосом ценительницы высокого искусства и понимает, что будущее похмелье будет долго править бал.       Сапоги, связанные плотными шнурками, отправляются в пляс задолго до хозяйки, а запястья изящно описывают полукруг. Рокот толпы усиливается. Пока ещё трезвые скрипачи берут в руки инструменты. Разлившаяся по просторному залу мелодия подобна тысяче падающих в бездну продажных политиков: все они пыжатся и визжат от негодования, — струны едва-едва не надламываются над грубыми смычками, гриф прогибается, как опытная гимнастка на манеже цирка. И всё это так плохо, так незвучно, так по-солдатски грубо, однако так бойко, расторопно и весело, что хочется жить.       Штаны в горизонтальную полоску не стесняют движений, из-за чего пребывающие на балу барышни искоса поглядывают на беглянку-вольнодумщицу: «Кто она такая, чтобы нарушать code-vestimentaire¹?» — шепчет юная особа в платье из нагромождений рюшей и тысячи слоёв нелепой ткани лазурного цвета, будто это в действительности не наряд на выход, а свадебный торт. Но Микела не слышит. Не слышит ну совсем ничего, кроме оглушающего треска скрипки и собственного пения на родном итальянском. Замысловатая скоротечная речь смешивается с французским говором и пушечным залпом проходится по залу. Мужчины бьют бокалами с искрящимся шампанским друг о друга, кто-то заплетающимся языком произносит тост. Они видели слишком мало и слишком много одновременно, чтобы понять суть настоящего бытия, однако эта тема остаётся разжёвываться скучными философами.       — Vive la France! Vive la France! Vive la France²! — трёхкратное «ура!» новому королю золотой молодёжи.       Из слившейся в одно пьяное рыло толпы к танцующей Коломбо выходит странноватого вида девочка лет семнадцати. Создание неопытное, юное и совсем ещё, судя по взгляду, не бравшее в рот ни капли этого вашего дрянного эликсира Бахуса. Микела, улыбаясь, завлекает её за собой и, неловко подбирая подол, милая леди берёт бунтарку за руку. Их берёт в кольцо завистливая всякому намёку на свободу толпа.       Прекрасные мисс крутятся в подобии вальса. Стены и величественные мраморные колонны превращаются в огромное золотое пятно, много лет служившее бельмом на глазу у чиновников, а сердце бьётся о спрятанные под свободной рубашкой рёбра.       — Как тебя зовут? — громко спрашивает флорентийка, чуть ближе подпустив к себе незнакомку.       — Как зовут «Вас», — особа надменно вздёргивает свой маленький носик, специально наступив на ногу Коломбо. Этикет и светские манеры не знакомы гостье из солнечного уголка сапог из лучшей кожи и красивых пейзажей, поэтому на настолько грубое замечание Микела одаривает девочку растерянным взглядом. — Лея. Меня зовут Лея.       — Имею честь, — процеживает сквозь зубы оскорблённая итальянка, нахмурившись. Лоск и пустой холодный блеск давно не кажутся ей элементом чего-то возвышенного. Но они продолжаются кружиться, будто настроения совсем не изменились.       Проходит время, стихает музыка. Люди разоряются на громкие овации. Часы пробивают полночь, и теперь весь этот фарс похож на известную каждому сцену из «Золушки».       — Ты любишь меня? — мечтательно заглядевшись в окно на сизое небо в рваных облаках, спрашивает Лея. — Я видела, что любишь.       Ей так хотелось услышать «да», такое глупое и доверчивое… но рядом никого не оказалось. Лишь терпкий аромат Шато Бордо ещё не до конца выветрился, кружа головы в заставляющем забываться трансе.       Итальянка бежала. Широко улыбаясь и громко смеясь, но бежала. И её можно понять.       Крылья обламывались. Она не просто не умела летать, она была одинока в своём желании перестать болеть неизлечимым синдромом забытых поколений погибших от скуки детей. Её оставляли сидеть в одиночестве до самого утра слуги праздных богов, бессмысленные увлечения, трусость и прожигание жизни. А оставляли по той причине, по которой оставили бы и все остальные.       «Такое только в сказках бывает», — усмехается рыжеволосая подруга-фехтовальщица с множеством наград наперевес.       «Ничего не выйдет!» — вторит мать-аристократка.       «Смирись, моя маленькая Мика, смирись. Chi va piano, va sano e va lontano³», — грустно покачав головой, стряхивает с передника невидимые пылинки отец.       «Что ж, встречаются и не такие кадры», — добавляет видный иноземный купец.       «Девочка звёзд с неба не хватает. Это хорошо», — заключает гувернантка, манерно поправив очки.       Это хорошо…       Коломбо испокон веков — книга, из которой вырвали все страницы, оставив только содержание и раздел «Для заметок». Даже отражение каждого носителя фамилии в зеркале гораздо более выразительно, чем его обладатель.       Но это всё не так уж и важно. Пусть блестят бриллианты, пусть горят глаза у пьяниц, пусть льётся рекой отрава на любой вкус и цвет.       А сейчас, отражаясь в окнах подъезжающего экипажа, Микела хватается за ручку дверцы, встав на подножку. Ветер ласково играет с волосами и приятно обдувает лицо.       Светает.

Зачем нам уроки немецкого от человека, который сам его знает еле-еле на троечку, а?!

      — Ты знаешь её? — Павлик кивнула на сидящую в углу аудитории одноклассницу. Собеседница оторвала голову от парты, машинально схватив учебник. Они сидели тут уже несколько часов, поэтому Коломбо задремала. — Хотя, вероятно, проще спросить, кого ты здесь не знаешь.       — …Лею? Встретились на выставке национального культурного наследия. Торкнуло её и всё такое. Словечка при мне выдавить не могла. Не было, считай, никакой инициативы. Ну, только чуть-чуть.       — Чуть-чуть? — Геше с язвительной усмешкой подпёрла подбородок рукой. — Тебя уволить могут.       — Я даже не работаю здесь.       — В карамельных видениях человека, который мало смыслит в творящемся беспределе, всякое возможно.       — Раз это… «карамельное видение», — Микела с акцентом произнесла фразу на английском, — то ты тоже должна что-нибудь мне чирикнуть.       — Вся внимание, спрашивай. Всё равно забудешь. И я забуду. Все забудут.       — Случалось втрескаться в человека, который дружбой не хочет жертвовать типа, поэтому говорит: «Не-не-не, давай назад»?       Павлик до сего момента была абсолютно беспристрастна, однако сейчас прикрикнула, ударив миниатюрным кулачком по учительскому столу, за которым сидела. Затем она раздражённо пошмыгала носом и очень, очень тяжело вздохнула:       — Знаешь, — начала школьница, нервно мешая сахар в чашке, — некоторые вещи — заведомо неправильные. Неправильной была и наша с ним встреча, когда этот болван налетел на меня, как автобус на толпу пешеходов в январе две тысячи девятого года в Эшвилле. Столько людей погибло, читала ведь? Если и существует некий «божественный замысел», то Иисус тот ещё шутник⁴.       — И как его звали? — флорентийка пересела поближе. — Мне интересно.       — Автобус? — бросила хулиганка.       — Того чувака.       — Мы обращались к нему «господин Святоша», хотя и титулован он не был, почему господин-то?.. — предавшаяся ностальгии Геше задумалась о чём-то на пару секунд. — Он не работал здесь на постоянной основе. Такое часто случается, когда школа устраивает полугодие «смешанных культур», и на практику администрация приглашает молодняк, едва закончивший университет. Его поставили латынь вести. Такая потеха, чёрт меня, если я вру. Можно было без всяких угрызений совести сорвать урок или швырнуть в него бумажкой — даже дневник не попросит под роспись. Придурок…       — Стоп-стоп! — Коломбо облокотилась на спинку стула и закурила. — Запала на учителя? Браво. А откуда твоего героя принесло?       — Я что, похожа на агента спецслужбы, что ли? Сомневаюсь, что «уважаемый мистер» из Штатов, иначе мне бы сказали, потому что я вызнавала… Кхм, то есть… блин, — девочка замялась, дабы отмазаться от «оговорки» внезапным отвлекающим манёвром: передав итальянке напиток, она судорожно начала искать упаковку зефира. — Да и чего скрывать… у меня отличный вкус на мудаков. Или забитышей всяких. Вот Святоша больше под второе подходил — настоящий ботан.       — И ты его не боготворила? Как в сериальчиках.       — Человек, который что-то любит, всегда будет думать, что его «что-то» гораздо лучше, чем «что-то» другого человека. И, пытаясь оправдать реакцию на обратное, он бы признал слабость. Поэтому мы вступаем в горячие споры о своих любимых вещах в качестве… вы, взрослые, называете это «удобоваримым вариантом». Никто не хочет показать себя нытиком и терпилой, понимаешь? — девушка машинально кивнула в знак согласия, но Геше не заметила этого и продолжила: — Сомневаюсь. Но это не та история, где «она с особой нежностью вытащила из ящика в столе фотографию, сделанную на полароид и, внимательно всматриваясь в знакомые черты, вспоминала о том, как сильно любит его», ясно? Я не какая-нибудь простушка деревенская для таких дел. В конце концов, да, был особенным этот препод. Рыжий, неопрятный, плаксивый и безвольный. И что теперь? Мне это не доставляет удовольствия, мать твою, потому что…       Классная комната после окончания занятий всегда становилась какой-то по-особенному интимной. Весь этот приглушённый свет, гудение кондиционера… Микела смотрела на голубоглазого озлобленного подростка и никак не могла понять, по какой причине столь чёрствый человек вообще способен искренне любить кого-то, с замиранием сердца приходя к осознанию, что это неправильно. Что, возможно, у него уже есть подружка. Что его любовь взаимна, но за это можно получить тюремный срок. С другой стороны, сидевший перед ней ребёнок всего лишь… человек. Маленький, запутавшийся человек, которому вовремя никто не сумел помочь.       — …потому что воспоминания причиняют боль⁵. А теперь начни уже пить свой дурацкий чай и порадуйся, что тебя не может убить огромная дыра в небе. Давай.       — Откуда… — девушка впала в некоторый ступор. Впрочем, по припухшему апатичному лицу понять это было трудно.       — Здорово, правда? Загадай что-нибудь более конкретное, потому что изучить твой маленький мозг было слишком просто. Вот, например, наша любимая рубрика — «Внезапный факт»: смекнув в раннем возрасте, что зубной феи не существует, маленькая ты в открытую «продавала» зубы отцу, порой зарабатывая неплохие для ребёнка деньги. Всё это добро ушло на покупку велосипеда Павле, ибо предыдущий был украден одним из местных задир.       Каждый раз, когда девочка выдавала очередную строчку биографии, в её глазах вспыхивало нечто настолько дикое, что позавидовал бы любой озверевший, попавший на необитаемый остров из истории про Робинзона Крузо. Таких «фактов» уже хватало на полноценную книгу, ведь мысли проще станцевать, чем облачить в слова.       — Но больше ни-ни. Я знаю тебя недостаточно хорошо, — она подразнила итальянку жестом. — Ты даже имеешь совесть отключаться посреди нашей миленькой беседы!       — Один раз было типа! — Микела, вновь потерявшая нить, заметно развеселилась. Привнести хотя бы толику логичности в диалог не представлялось возможным; девушка плыла по течению, ибо в глубине души боялась, что умерла. Легла спать, забыла выключить газ, и теперь от дома ничего не осталось, а она в неведении просыпается внутри своих же фантазий каждое утро с мыслями о новом дне, встреченном в отблесках луны с огромными чёрными пятнами на поверхности. — Крутое кино показали.       — Разумеется. Чем ярче сновидение, тем хуже будет. Поговори об этом со своим папочкой, — за дверью послышался цокот каблуков, отчего Геше насторожилась. — Только позже. А то у нас тут полиция Времени.       Неожиданно в комнату ворвалась неизвестная, патетически выставив вперёд правую ногу. Блюстительница закона держала книгу, на обложке которой было написано: «Правила внутреннего распорядка в континууме».       — В Непрерывности запрещается, — громогласно объявила она, — просвещение непросвещённых, вычленение обстоятельств из жизни, а также употребление наркотических веществ!       Павлик, смеясь, швырнула в женщину пакетиком марихуаны, вырванным из рук флорентийки. Из зияющего космического пространства за сценой наблюдал богомол.