1993

Лето. 2016.

      Дорогу Микела нашла утомительной. Девушкой в тот момент руководило чувство абсолютной и беспричинной скованности — тот самый момент, когда Вы, выплакав все слёзы, просто оседаете на полу у холодной стены и, хватаясь руками за голову, делаете глубокий вздох, как бы говоря себе: «Кончилось! Кончилось, всё кончилось!», при этом оставаясь совершенно разбитыми, с красными глазами и разбросанными по кровати салфетками. То на душе было и у итальянки, которая словно каждой клеткой предчувствовала невероятный исход. Или дело было в пришедшемся как раз кстати вине, бережно вылитом отцом в пластиковый стаканчик? Сказать невозможно. Имело вес одно лишь обстоятельство — она мчалась к чему-то прекрасному и тихо пела, обвивая шею отца руками. В открытое окно залетали потоки ветра, тревожа рассыпавшиеся по подголовнику волосы; гул стоял необыкновенный; намотанное на зеркало заднего вида гавайское ожерелье вихляло из стороны в сторону. Абеле, в отличие от попутчицы, пребывал в настроении приподнятом, ежеминутно проверяя выглядывающие из сумки ракетки. Ему непонятна была пьянящая вялость дочери, однако мужчина оставался снисходителен.       — Деметрио обещал состряпать что-нибудь на гриле, если ты по приезде сделаешь лицо попроще, Мике, — шутя напомнил Коломбо.       Микела тут же выпрямилась, чтобы включить радио. Павла, её Павла, стоит выше всякой тарелки с салатом, всякого низменного порыва в сторону накрытого стола, каждого сантиметра клетчатой скатерти. Они непременно должны убежать на второй этаж и забыть о том, что в мире есть кто-то ещё. А Войтех пусть развлекает народ неуклюжими ударами по барабанной установке — его ревность никому не нужна, юноша тяжестью расстроенных чувств будет просто-напросто раздавлен.       Вдруг флорентийка обратила внимание на обручальное кольцо отца, сверкнувшее в приоткрытом бардачке (дверца сломалась давным-давно и теперь держалась на мотке скотча — как-то раз Ракеле ударила по ней каблуком). Девушке в голову почему-то пришло, что Гавел обязательно, так, с порога, предложит ей пожениться: не церемонясь позовёт священника или ещё кого, наденет смокинг, заиграет музыка…       «Не как с Марти».       — О чём думаешь?       «Нет, — решительно ответила себе Микела, игнорируя отца, — чушь собачья. Она бы никогда не заставила меня снова топать к алтарю. No-no-no¹, чушь. Всё ерунда, пустые догадки. Друзья так не поступают. Я слишком много думаю? На итальянском рассуждать проще — английский делает из меня невежду, живущую только ради примитивов. «Йоу», «чувак»… Возвышенность и хмельное очарование разрешают побыть немного глупой. Это похоже на крайнюю степень фанатизма, но у меня язык не поворачивается сказать — я пьяна, могу только в пол смотреть. Обручальное кольцо… Нет, точно нет».       Флорентийка забылась. Семейная жизнь ей представлялась сущим адом.       Запёкшаяся кровь плотно въелась в стены, а наклеенные на рассыпающийся кирпич обои в некоторых местах образовали стыки, ибо были из совершенного разного материала. На фоне всего этого один вздувшийся винил выглядел опрятно. Столы буквально ломились от количества сваленных сверху немытых кастрюль; дверцы холодильника настежь открыты, на тумбе стояла немытая турка; в кастрюле, покрытой известью, кипело прокисшее молоко, а из-под чугунной крышки стекала вниз и пузырилась пена.       На грязный мраморный пол брызнула желтоватая жидкость. Растекаясь у девушки под ногами, она забивалась в трещины между плитами. Окрасила и фартук с аляповатым узором, напоминающий больше бесформенную тряпку. Микела судорожно провела израненными пальцами по книге в плотной обложке. Где же рецепт орехового пирога?.. Марти скоро вернётся с работы.       На поиски выхода из положения ушли, вероятно, две четверти прожитой жизни: спутанные серебристые волосы ниспадали на плечи скатанными комками, ногтей почти не осталось, а лицо… это уже не та весёлая и всегда готовая к кутежу флорентийка. Нет, совсем не та. Бледная, измученная, тяжело заболевшая. Заперлась в кухне, чтобы последние искры здравомыслия наконец потухли, оставив её в полной темноте.       Иногда Коломбо слышала, как в голове копошатся тараканы-виолончелисты. И был там один, знаете, самый-самый главный. Мелодия из его инструмента лилась журчащим ручейком по каналам артерий, отходящих множеством веток из самого сердца. И отчаявшаяся домохозяйка проводила множество часов, сидя на сломанной табуретке в углу и наслаждаясь музыкой, которую играли её маленькие друзья.       Миниатюрная похоронная процессия для усопшего будущего.       Но…       Они вдвоём вне времени. Они больше, чем время. Девушка обязана доказать всем, что это — неоспоримая истина Жизни. Женское счастье.       Какая нелепица. Так не бывает.       Марти убили через две недели после сорванной свадьбы — задело шальной пулей в перестрелке с полицией, когда молодой человек с натянутым на голову чулком ворвался в банк, дабы на награбленные деньги устроить возлюбленной лучшую жизнь.       — Курить хочется.       — Остановимся? — спросил Абеле.       Тончайшую, болезненную грань между дружбой и влюблённостью они с Павлой пересекли неожиданно. «Грань», ибо пустое равнодушие, которого чешка боялась как огня, стояло совсем рядом. Пусть даже румянец сошёл бы с щёк её, кожа побледнела, а руки украсили трупные пятна, Микела всё равно бы не прекратила отчаянно держаться за любую возможность обратить время вспять (она в глубине души догадывалась, что всё совсем наоборот, потому что на столь глубокое чувство не способна). Эмоции сменяли друг друга в потоке бессознательного блуждания; итальянка продолжила делать вид, что она рассуждает на трезвую голову — одержимая безликой страстью исправить неисправимое и вскоре совсем позабывшая об установленных рамках. Несвойственную девушке ипохондрию встречало подрумяненное небо, по обе стороны от дороги махали широкими лапами вечнозелёные пинии.       Коломбо сама порой не знала, а нужна ли такая любовь?       — Не, спасибо. Ехать-то осталось типа… Потом.       Отблески диско-шара, который кое-как прибит к потолку и держится на последнем издыхании, дикий угар, пьяные подростки, с потолка сыплется окрашенная светодиодами извёстка. Павла придёт — мелодия оборвётся. Активистка станет известным политиком; придётся, наверное, ходить по дорогим ресторанам, улыбаться, притворяться, что всё хорошо.       «Буду вертеться в кругах придурков. Как мудотчим».       Как только компания приземлится за столик, флорентийка закажет по коктейлю. Клубничный, вкус разочарования. Слишком густой, не идёт через трубочку. Гавел оставляет стакан стоять нетронутым. Металлический привкус. Будто на заправке, а не в центре Парижа. Коломбо уверена — в стакане мороженного нет. Бармен просто развёл пюре из ягод молоком, а потом, вероятно, случайно добавил туда ещё и банановый сироп. Лука заказывает бутылку красного, с которой очень долго возится, пытаясь открыть трясущимися руками. Дарио несколько раз предлагает помощь, но мэр отказывается.       «Кто все эти люди?»       После того, как пробка вылетает из бутылки, прокатившись по столу, Лука изящно поправляет причёску и ловит на себе многозначительный взгляд какой-то пары по соседству. Все смеются. Микела смущается ещё больше и стучит пальцами по меню, облачённому в вычурную обложку из красной кожи. Перед выходом в люди она нюхает опиаты. Без них больно дышать. Любимая в смокинге оглядывается на яркую вывеску «Макдональдс» за окном.       Лица посетителей за столиками расплываются в натянутых улыбках. Люди улетают со своих мест. Шарики для именинника. С глухим стуком бьются друг о друга. Официант одёргивает нескольких клиентов за ниточки — из набитого гелием латекса сыпятся купюры.       «Спасите».       Искрящийся лоском зал и багровый атлас наперона, который рука итальянки сжимает до такой степени, что белеют костяшки, хрустит от свежести. Жертва обстоятельств умоляюще смотрит на Павлу — бывалая поднимает брови. Посреди упорядоченного хаоса, строгости линий и эстетизма она рассекает обыденностью действий настоящую себя. Это не Гавел.       Под маской Ракеле.       Итальянка выдыхает. Геше целится из пистолета в официанта.       «А чего ты ожидала?»       — Как скажешь, тебе придётся уйти за территорию. Сама знаешь, Деметрио не любит, когда кто-то курит на участке.       — Замётано.       По приезде Коломбо сидела в задумчивости под яблоней, сутулыми плечами поддерживая голову и не обращая внимания на суматоху у гриля. Всё хоть и шло по плану, который она набросала у себя в голове, но концепция местами разочаровывала донельзя: Павла никак не хотела отойти от садовых качелей, хотя была неприлично близко. У итальянки даже сложилось впечатление, что кто-то издевается над ней, рисуя бытовые проблемы слишком простыми в их разрешении — нужно ведь просто подождать.       — Проблемы? — спросил расположившийся по соседству Войтех, не отвлекаясь от книги. Юноша читал «Заратустру» Ницше.       — Неа. А у тебя?       — Аналогично. Познаю мир, — он продемонстрировал собеседнице обложку романа, после чего вернулся к тексту. — Как тебе сбор?       — Кайфово, — доброжелательность Гавела показалась Микеле подозрительной, поэтому она поспешила продолжить слежку за периметром. Чех на дальнейшем диалоге не настаивал.       Абеле с Сарти гремели столовыми приборами, раскладывали салфетки. Тема оживлённой беседы до девушки долго не доходила, однако мужчины, очевидно, обсуждали карточные долги. Последний совершенно не умел играть — в самом начале партии самоуверенно забирал мелкие карты, а под конец оставался один на один с тузом. Стратегия особенно смешила Павлу, гениально просчитывающую ходы, но отдающую предпочтение активным играм на свежем воздухе.       — Бусинка! — раздался звонкий голос Криштофа с другого конца двора. — Принеси, пожалуйста, тарелки! А то на всех не хватает.       Старшая и бровью не повела, зная, что обращаются вовсе не к ней. Зато Войтех мгновенно покрылся румянцем:       — Не называй меня так! — вскрикнул молодой человек.       — А ты не заставляй просить дважды!       Переглянувшись с отцом, Коломбо прыснула со смеху. Тот лишь развёл руками и широко улыбнулся. «Бусинка» явно выигрывала у «капитанши Мике».       — Что? — удивлённо спросил Криштоф.       — Да ничего-ничего, — ответил итальянец. — Очень милое прозвище.       — Единственный способ сбить с него спесь. Весь день только и делает, что жалуется, никакой помощи, — Павла задорно ухмыльнулась, доставая ракетки для бадминтона. — Кстати о бездельниках… Кела, сыграем?       — Я? Прикалываешься?       — Отказ не принимается!       Флорентийка никогда не была охотницей до здорового образа жизни, что уж говорить о спорте, утренних пробежках или поисках воланчика на крыше соседнего дома. Все эти занятия казались ей бессмысленными до одури. Убеждения могла перевесить только пугающая настойчивость подруги, и вот повеса уже неуклюже встала на подачу.       Первый раз снаряд устремился вверх, не преодолев и половины намеченного расстояния. Зрители ободряюще похлопали в ладоши, ожидая нового броска. Спустя минуту ракетка вновь со свистом рассекла воздух, но чуда не произошло — запыхавшаяся Микела завидела у двойной двери хохочущего чеха. Представить сложно, каким стимулом для следующего удара стал его хрипловатый гогот — на завершающем эту симфонию злорадства вдохе воланчик с громким шлепком зарядил Гавелу по лицу, а затем, отскочив, скрылся в глубине дома за воздушной шторкой.       — Эй, боец, ты живой? — Павла тут же бросилась к брату, едва не выпустившему из рук стопку тарелок. Пострадавший обиженно отмахнулся:       — Найдите лучше воланчик и заберите у олимпийской чемпионки инвентарь!       Девушки без лишних слов удалились. Коломбо, проходя внутрь, кинула Войтеху под ноги ракетку. Отцы не стали чинить препятствий:       — По крайней мере, никто не умер, — Криштоф ободряюще похлопал Абеле по плечу.       — Кроме желания твоего сына садиться с нами за один стол.       Первый этаж дачного домика представлял из себя сплошной зал, соединённый со столовой арочным проходом у лестницы на второй этаж. Кухня была чуть поодаль, за перегородкой. В отличие от основной «резиденции» Гавелов, фотографий на стенах было вдвое меньше — Деметрио предпочёл репродукции Мане. По деревянному полу гуляли рассыпавшиеся на песчинки лучи. Свет не горел; приятельницы бродили в мягком сумраке, заглядывали под диван, кресла, пару раз проверили полки с кактусами. В гостиной пусто.       — Зуб даю, Дилан Томас его наверх утащил, — внезапно выдала активистка.       — Дилан Томас?       — Не следуй мирно в даль, где света нет, пусть гневом встретит старость свой конец²…       Итальянка посмотрела на Павлу с недоумением.       — Бунтуй, бунтуй, когда слабеет свет. Хоть знают мудрецы, что… Ты серьёзно не знаешь?       — Э-э-э… Нет типа?       — Забей, солнце. Попугая отца зовут Дилан Томас. Его клетка наверху, засранец постоянно из неё вылезает. Надо проверить, насколько мой вариант соответствует действительности.       Когда они поднялись на второй этаж, у Коломбо в голове что-то щёлкнуло. Громко и чётко, будто сигнал светофора для незрячих. Она забыла о плане. Грандиозном плане, ключе от ворот в рай, что зажимала в кулаке. Безосновательно прибегнув к построению сложных теорий, флорентийка оступилась. Собранность на нуле. Хочется курить. Павла тем временем принялась изучать пространство под кроватью:       — Ни зги не видно.       — Эй.       — Он точно здесь, не отвлекайся.       — Посмотри на меня.       — Сюда бы фонарик…       — Павла!       — Ну что?! — чешка резко оторвала голову от пола, и подруга схватила её за лицо, увлекая за собой на постель. Их губы встретились. Коломбо только сейчас пришла в голову разгадка отсылки из имени попугая. Чистая поэзия.       К чёрту план. Продумывать каждый шаг — это для несчастных и трезвых. А Микела пьянеет с каждым поцелуем, буквально задыхаясь от эйфории и успевая соскучиться настолько сильно, будто их с любимой в одно мгновение оторвала друг от друга жизнь, отбросив в разные города, страны, миры.       «Только не сейчас».       Чувствуя эти ничтожно короткие паузы, сердце сжималось — слишком страшно было итальянке отпускать Павлу. Сказать ей нечего — ti amo³, затёртое до дыр кокетками с узких улиц Сицилии, не выразит всю глубину страдания человеческого. От нарастающего предчувствия кульминации скрутило живот, а в горле встал ком.       С губ сорвался стон, и ладони поползли ниже. Щёки повесы покрыли следы от помады, румяный пожар. Сквозь призму Любви всё казалось таким сладким, а Гавел… Девушка ядовита, билась током и пахла туберозой в самом цвету. Приторность сбивала с толку, оставалось только закрыть глаза. Дива-революция. Прекрасное будущее.       Промозглый голубой закат настигнет их ещё не скоро — нимфы, живые воплощения Евы, со спутанными волосами и подкосившимися от экстаза ногами могут ещё долго наслаждаться друг другом, пока солнце не коснётся линии горизонта, угрожающе высматривая отсутствие праведности. Коломбо хотела бы быть ещё ближе, но ей мешала колющая вздыбленность внизу живота, которую активистка щекотала пальцами. Девушка подрагивала, опасаясь, что даже эта бесстыдная ласка может быстро закончиться. А партнёрша пассивна, вжималась слабже, стало трудно дышать.       Микела — цветок: пышный, привлекающий внимание. Но искусственный. Мир об этом знал. Гнетущая пустота ударила чешке по вискам. Это чувство ужасно мешало расслабиться, и удовольствие вынуждено было покинуть торжество в негодовании. На смену пришло неприятное жжение, заставляющее поскорее оттолкнуть подругу, чтобы она не смогла схватить за руку и притянуть обратно к себе, лаская слух просьбами задержаться хотя бы на ещё одну вечность.       — Х-хватит… — прилетело вслед за сверкающим шлейфом угасающего возбуждения. Гавел, пошатываясь, чуть привставала с кровати; приятельница нежно коснулась спины. Каждое прикосновение обжигало, но девушка терпела до последнего, пока взъерошенная итальянка не положила голову ей на плечо. Павла отпрянула в каком-то сверхъестественном испуге, после чего судорожно сползла с кровати. Послышался обиженный вздох.       Паутинка из бесконечных провалов снова накинула на флорентийку пурпур ткани; искусанные губы надолго запомнили сахарный привкус. День укрывал беглянку пеленой из тёмных кучевых облаков. Их стальной блеск канул, кажется, в лету вместе с такими же историями о «вечной любви», как и эта.       — Chiedo scusa⁴, — стыд. Мерзость.       Прыжок с подоконника в неизвестность.       — Мы уже обсуждали это, — каждое слово чеканилось упавшим голосом, сдержанно. Словно было адресовано ребёнку, разбившему красивую вазу.       Только алкоголь или забористая трава смогла бы на несколько часов смыть страшный порок — девушка превратиться в прежнюю себя. Ту самую, ещё не знающую, к каким последствиям приводит нарушение договора. Стоило перестать окунаться с головой в ассортимент заплёванных баров и вот она — блудница с полотен Босха в объятьях надежды поколения.       — Больше не буду, — они знали, что будут. Вдвоём.       — Ладно, — бесстыже, слова на ветер.       Микела сбросила с себя тяжёлую ношу наспех накинутого через плечо покрывала, струящегося по загорелым плечам и переливающегося в свете редких отблесков зеркала над туалетным столиком. Не желая лишний раз шуметь, итальянка осторожно ступила босыми ногами на паркет, будто бы боясь разбудить святого духа, копошащегося в углу.       За дверью стоял Войтех. Не поддаваясь любопытству, ручку он сначала не тронул, а лишь заглянул в просвет: сестра с мрачным видом искала фонарик, гостья же стояла у трюмо. Он выждал некоторое время и влетел в комнату, преисполненный гордостью. На нём была ковбойская шляпа тёмно-рыжего цвета с кожаным ремешком у основания:       — Смотрите! Как вам, а? — странный порыв, вызванный внезапной находкой, овладел им; юноша чуть не запнулся о порог. К чёрту драму.       Повеса оценивающе покачала головой. Ненавидела бегать от своих похитителей, когда у них в арсенале тысячи ружей. Форт сдан, дорогая.       — Отличный прикид типа, но тебе пора на горбатую гору, ковбой, — она вспомнила фильм, затем отвратительный рубашечный троп. Эннис и Джек когда-нибудь встретятся снова, посмеются над глупым сценаристом.       — Надеюсь, ты не собираешься носить её всё время, — отвлечённо ответила Павла. — Мне хватает свитеров, разбросанных по всему дому.       — Вы просто завидуете моему чувству стиля, девочки! Пойду поищу тех, кто действительно оценит этот аксессуар по достоинству, — модник забавным жестом изобразил пистолет и растворился в соседней комнате под весёлый свист. Надо полагать, перед отходом ко сну всех собравшихся ожидает шоу с демонстрацией безвкусных перьевых шарфов и прочих изысков от мира высокого искусства. Живописный Вайоминг. «Давай уедем» не даёт покоя.       — А мне надо проветриться типа. И дунуть, — похлопав себя по карманам, Микела отстранилась от стены. Она уже хотела было уйти, но приятельница схватила её за руку, не поднимая глаз:       — Табак?       — Йоу, спокойно, полиция нравов. Sì, табак. Обычный табак. Я могу идти?       Гавел насторожилась, однако ничего не ответила.       Коломбо, разумеется, соврала.