1993

      Кошмары — зефир: щиплют потрескавшиеся губы, разваливаются во рту, противно липнут к нёбу, пока ты языком пытаешься согнать сладкую клубничную массу к зубам. Первое время этим наслаждаешься. Потом надоедает. И действительно: где вы встречали персону, готовую всю жизнь есть упомянутую сладость, не имея возможности иной раз употребить что-нибудь другое? Люди жалуются на отсутствие в своей жизни моря, однако, покупая у побережья домик, сбегают оттуда через полгода. Тошнит от крика чаек и белизны песка. Никогда не загадывайте однообразия ради разнообразия.       Шуршал пластик упаковки: прозрачной, с нежно-розовой этикеткой и немногочисленными товарными знаками; на картинке — Александрийский столп, кусочек Дворцовой площади. «Зефир». Написано крупно, интересным шрифтом. На русском. Войтех открыл коробочку с некоторыми трудностями и достал оттуда двухцветное дитя питерской кондитерской фабрики. Его сестра, не иначе узнавшая продукт, положила локти на скатерть в ожидании. Удивлена более всех оказалась флорентийка — странного вида комочки не были похожи ни на одну вещь, что она видела ранее. Любопытство могла удовлетворить только дегустация. Микела боялась разочарования — как с равиоли в детстве.       — Из Санкт-Петербурга! — с ударением на первый слог сказал Чех. — Бывший привёз.       — Который из них? — Павла аккуратно повертела в руках упаковку. «Точно зефир, — подумала девушка. — В русском магазине у метро продают». — Я потеряла список с датировкой. А имён там тьма-тьмущая.       — С тонкими бровями, ну. Утаскивал мои рубашки постоянно, — Гавел даже помнил, что называл этого господина Славиком. Хотя был он не Славиком, а Юликом. Или не Юликом — может, Боженой, может, Зденкой. Зденка Гаскова — писательница такая жила на свете. Только её никто не знал. Сочетание букв как у Павлы. Вслух не хотелось. Слишком красиво. — Мы расстались пятнадцать минут назад.       — А чё? — спросила Коломбо с непроницаемым выражением.       — Он заявил, что страна разваливается, потому что большинство руководящих должностей занимают женщины, — не дослушав объяснение, активистка прыснула со смеху:       — Ай, чёрт его. Никогда мне не нравился, — под грубое фырканье Павлы прозвучало многозначительное «во мудак типа», прерванное попыткой прожевать сладость. — А зефир хороший, хороший! Я и подумать не могла, что бывает настолько вкусный зефир.       — Из Санкт-Петербурга! — повторил Гавел. — Сегодня я в ударе нежных чувств¹ от расстройства, поэтому набросал кое-что.       — Только без барабанов, пожалуйста. Видеть страшно — не то что слышать, — это правда. Лодка Харона² тонула в оглушающей темноте, стоило юноше сесть за установку в приподнятом настроении. Игралось хорошо только во время депрессивной фазы — маниакальная чрезмерно весела для глухих ударов под мальчишеский вой (или стон). Кое-как музыкант сообразил группу, включающую абстрактных участников: бойз-бэнд от мира, где у нот нет личности и привязки к миллиардам долларов. Сестра против, разумеется. — Это худшее, что случалось с миром после тех неровных стрелок.       — Я был хорош! — нет, не был. Расхаживал перед зеркалом, щёки чёрные от размазанной подводки, туши, бог знает чего ещё. Не плакал — пытался навести марафет, впечатлить отца. В футболке с неприличной надписью, «ты можешь дать мне». Чего угодной пропащей душе? Проси всё, кроме забвения. Бусинка, смертельно взрослый, смертельно устал. Его парень тоже красился: пунцовые щёки, глаза в фиолет, рот листом салата. Целая банда, кошмар Дэвида Боуи. С ними шастала двухголовая русская гидра без паспорта, Э. звали. Теперь не зовут. Куда делась жажда приключений? Войтех, greige³ — это ведь не цвет. — Жаль, растерял сноровку.       — Йоу, ты лицо себе косметикой марал? Хорош! — зефир итальянке постыл от одного упоминания «штукатурки» (слово выучила будучи ребёнком, в хоре) — с нетерпением ожидала ответа.       — И сейчас иногда «мараю»! Жаль, некогда заниматься этим больше, — Гавел, рассказывающий истории, походил на ветерана войны. Глаза не смеялись, хотя байка, вроде, забавная. Особенно держал руки. Неискренняя искренность; именно она по ночам забивает поисковые запросы Карлом Марксом, грязным порно без сюжета с участием Ницше, мультфильмами про пони…       — Красота требует жертв! — с лицом Сократа возразила Микела. То был первый раз, когда она беззлобно глянула на собеседника, по-домашнему тепло растянув в улыбке губы. Не маска — возвращение в детство. Хотела бы, наверное, солгать. Ложь полезна, нельзя говорить всю правду. Иногда это необходимо. Человек сам не знает, насколько могущественен и слаб одновременно: способен принять решение, которое кардинально изменит следующие несколько секунд, однако никогда не совершит ничего достойного всемирной истории. Как Чех с косметичкой в руках. Как весёлая Коломбо.       — Я вам не мешаю? — встряла Павла. Выражение её лица оставалось спокойным.       — Мне казалось, вы с зефиром отлично поладили. Не вижу проблемы, — глупая шутка, за которой, по законам жанра, следует лёгкий толчок товарища в плечо. У юмориста здесь товарищей нет, поэтому он потрепал воздух пальцами, имитируя тайное рукопожатие.       — Не нуди, — зажмурилась флорентийка, затем снова обратившись к Войтеху: — Что ты там обещал показать?       — Не «что-то», а будущий шедевр. Перформанс вечером!       Сложно понять, говорил ли он правду или отшучивался, дабы позже, после полудня, вернутся к самобичеванию и осмыслению понятия «талант». Хождение по мукам, интереснейший многосерийный фильм. Новому поколению тесно в отсутствии перемен, оттого и сидят в пыльном углу друг у друга на головах. Невероятное событие пропустит даже организатор — других дел полно. В кармане завибрировал мобильник: череда сообщений «мы расстаёмся» с разных номеров стайкой надоедливых птиц пронеслась мимо. Спустя мгновение, всего каких-то семь дней, они полетят в корзину. Войтех любил читать книги, не эсэмэски. Душе предпочитал тело.       Активистка вышла из-за стола, взяв с собой пустую коробку из-под кондитерских изделий. В коридоре проскочила мимо тумбочки (пепельница из розового стекла до сего момента стояла на записной книжке, сейчас — едва не свалилась вниз) и скрылась у лестницы в подвал. Оставшиеся сидеть переглянулись.

***

      

«Противная Чехия. 20ХХ. Сам не помню. Мне сегодня десять (наверное) лет. Время — социальный конструкт.

      Я видел только бесконечно простирающиеся вдаль серые многоэтажки. Солнце светило ярко, стоял жуткий мороз — я был без перчаток и точно помню, что отморозил губы. Деревья стояли голые, чёрные, будто облитые смолой; ветки рвали светлое небо, пока внизу, по занесённой траве, ходили маленькие люди в пуховиках.       На парте — переписка. На многие из сообщений уже никто не ответит, год-то для большинства людей последний. А1. Моё место. Под притворно-ласковым взором всей администрации. Ты звезда только тогда, когда приносишь результат. Смотрю на часы, привычка: не умею определять время по стрелке, так ещё и на циферблате не проставлены цифры и числа. Смешно. Все школы в этом городе похожи друг на друга: тесный гардероб, одинаковая планировка кабинетов, учительницы в пенсне, наспех накидывающие на плечи цветастые пледы. Здание буквой «П». И всё равно путаюсь в коридоре четвёртого этажа: аудитории двести двенадцать и сорок один почему-то расположены рядом.       Спрашивают глупости. Имя, фамилия, отчество, если есть. Не мои, чужие. Поменялся бы с сестрой, у неё ведь лучше. И жизнью тоже. Моя половина сейчас на другом конце… (Далее — многочисленные прочерки, попытки описать солнечный итальянский край.) формально, это не конец, (Здесь неразборчиво.) но…       Проверяющий тоже Войтех. Мы одинаково-рыжие, нескладные, выложенные лишними ударами по клавишам синтезатора, на котором не умеем играть. Музыка — дыхание улиц».

***

      — Выкидывать пошла, — заключил молодой человек, вскоре также покинувший комнату. Микела осталась одна.       Разговоры на кухне символизируют ограниченность, ортодоксальность, приверженность старым порядкам. Да? Позвони родителям, спроси об их самочувствии. Социальная реклама для социально потерянных. Похлопав себя по карманам, девушка вернула руки на колени. Потом задумалась о причине ухода «близнецов»: они ретировались, будто ожидая, пока хоть кто-нибудь заговорит друг о друге, а не будет эгоистично переключаться на себя. «Пойдём сегодня куда-нибудь?», «хочешь прогуляться?», «пожалуйста, скажи!» Смешно. Клише нужны на экзаменах. А жизнь — разве экзамен?       — Поле ты видела, — начала выбравшаяся из подвала Павла, — а вот заброшку ещё нет.       — Как раз думала, сгонять ли на свежий воздух типа, — непроизвольно кивнула Коломбо. — Что за тычка?       — Полуразвалившийся домик на возвышенности у самого моря с пристройкой и разросшимся зелёным лабиринтом. У подножья нет роскошного пляжа, но песок в наличии, остаётся только найти выход к нему сквозь колючие кусты.       Где-то этажом выше загадочно улыбался младший Гавел. Он хотел выброситься из окна со стороны обрыва года два назад, но не получилось — каркас прогнил от сырости, поэтому под юношей провалился пол. Войтех запомнил только омывающий раму рассвет и то, как вдали персиковые волны облизывали берег. Сломал руку. На гипсе расписывалась только сестра; после каждого визита врача делали общее фото. Улыбались: никто не знал о причине столь неожиданно возникшего перелома. «Дорогой дневник, я хочу слиться с морской пеной».       Зачем? Некоторые под смертью подразумевают возможность хорошенько выспаться и восстать с новыми силами. Наивные, совсем погрязли в романтизации — ты не встанешь, если однажды упадёшь, не с такой высоты. Он навсегда сохранил в памяти слова одногруппницы: «Вот я хочу сдохнуть скорее. Не всерьёз, конечно, а то, прикинь, челики реально убиваются… насмерть! Жесть». Как она смотрит в зеркало? Отражение же кривое. Кривое от розовых сколов. К. её ненавидела. Если честно, К. ненавидела вообще всех, с кем общался Гавел. Но это уже другая история.       Можно растягивать тоннели, можно бить тату, можно напиваться до одурения — можно всё и сразу. Любовь везде (мерзкая квазирелигия). Твоя подруга, соперница, мать, жена; ордена без привилегий. Единожды забывший чувства вряд ли вспомнит о милосердии:       — Я тоже хочу! — крикнул молодой человек, надеясь, что сестра услышала.

***

      Первой скинув обувь, Павла любопытным взглядом окинула постройку. Нужный для создания верного первого впечатления ракурс девушка не застала, поэтому умильно-жалкий архитектурный «памятник» стал сродни чему-то готическому. Не Тынский храм⁴, конечно, однако нечто близкое по духу. Стремглав к небесам устремлялась поодаль стоящая башенка с косой крышей — её Гавел не узнавала совсем, особенно в переливчатом свете всхода радуги; оттого пейзаж местами порозовел, утоп в солёной дымке. Ладонь Микелы легла подруге на плечо:       — Кайфовый вид, — итальянка поджала губы, рассматривая задние карманы шорт активистки. — И домик тоже ничего.       — Дура! — Павла прыснула со смеху. — Где наш товарищ по несчастью?       Микела молча указала на Чеха, что плёлся сзади — беднягу нагрузили сумками, которые он тут же уронил, дабы встать в позу максимально драматично. Негодование достигло предела, стоило молодому человеку заметить полное отсутствие у участниц похода каких-либо тяжестей на спинах:       — Какого хрена?! То есть вы даже не взяли с собой ничего? А идея братских народов у нас где?       — В кризисе! — хором ответили приятельницы, весело рванув вперёд, в дебри лабиринта. Войтех не успел ничего предпринять — пришлось собирать с земли продукты.       Они видели фильм Ксавье Долана, где Том бегал в кукурузе, а листья побегов рвали копирайтеру кожу на лице под жуткий саундтрек. Интересно, насколько остры ветви разросшихся «стен»? Девушки теперь босиком по траве и коварной гальке. Смех громче боли: Коломбо поцеловала костяшки пальцев, прежде чем зазноба отдёрнула руку. «Иди сюда», — поманила добродетель.       В изгороди всюду пробелы. Выдранные из стройных рядов растения врастали в то, что осталось от садовой дорожки, поглядывая на более удачливых собратьев. Микела убежала в другую сторону, прочь от их зловеще сплетённых пальцев, и провалилась в череду тупиков. Чем-то похоже на жизнь. Не хватало лишь критикующей каждый шаг матери.       «Вечно ты некстати, милочка. Уйди, я занята».       Брось трубку. Впереди бюрократия. Ракеле в красном, курит первый раз перед зданием суда. Веки в созвездиях, наспех замазанных тональным кремом. Шепчет на ухо Геше, что-то о гадании по линии жизни. Сколько пройдено поворотов? Раз-два-три, раз-два-три. Счёт при вальсировании; повторяй, пока не свалишься от усталости. Флорентийка перешла на ходьбу, суетливо оглядываясь. Сквозь куст протянулись тупо сдвинутые брови.       — Попалась! — вынырнул Войтех из-за угла. Повалились вниз вместе.       «Я вам не мешаю?»       Коломбо поторопилась приподняться. «Оппонент» из-за неловких действий вынужден был вжаться в траву.       — Я нашёл выход.       — Что? — девушка наклонилась к веснушчатому лицу. Вопрос прозвучал почти шёпотом. Не в состоянии отвернуться, Чех предпочёл закрыть глаза на всякий случай. — Громче типа.       — В-выход. Выход нашёл!       — Почему их называют близнецами?.. Не похожи совсем, — Павлик опустилась на четвереньки и подползла ближе. Голос — эхо.       — Почему вас называют близнецами? — повторила за школьницей Микела. Допрашиваемый тяжело сглотнул, когда загорелые пальцы легли ему на губы. Геше усмехнулась:       — Он гей, помнишь, ага?       Раз-два-три.       — Помню, ага.       Раз-два-три.       — «Помнишь»?       Раз-два-три.       «Ложь⁵».       — Это что такое? — Павла, уже стоявшая рядом, толкнула подругу рукой. — Долго валяться будете? Мы так-то на пляж собирались.

***

«Десятый год обучения. 20ХХ. Суббота.

      По ушам долбит галимая мелодия, которую даже «топовые» радиостанции постыдились бы транслировать на миллионную аудиторию после стольких лет. Здесь время остановилось: клоунессы и клоуны, снежинки, зайчики, белочки, внезапно пиратка с длинными косами и попугаем без головы. Прячу в колючий свитер подбородок. Тамада просит особо буйных слезть с лестницы. Ванесса бьёт по голове Клаус (уронило ёлку и не хотело нести ответственность за свои действия⁶).       Помню, что в этот момент подошёл диджей — кивнул на выход из тёмного зала и закатил глаза. Да, я тоже устал. Ты хотел крутить пластинки в клубах, а вместо этого ставишь новогодние песни на дискотеке младших классов. Взял несчастного за руку: мы танцевали отдельно, под лестницей на третий этаж. Он, с руками на моих бёдрах, умело качался из стороны в строну.       Я краснел, положив голову незнакомцу на плечо. Поцелуй меня. Не бойся и поцелуй. Сейчас. Раб музыкальной грамоты нежен. Тогда я впервые скинул трусы перед тем, кого едва знаю. Скорее бы лето».

***

      Вода оказалась ближе, чем компания предполагала. Через полчаса (включающего в себя, разумеется, жалобы на пригнанные ветерком облака) был расстелен плед. На уголках традиционно расположились внушительные булыжники. Незапланированную бутылку вина после разлива содержимого Чех загнал в песок.       Все будто синхронно занимались своими делами. Не физически, а морально. Воцарилось молчание. Правда, не особо продолжительное.       — Искупаемся? — Павла враждебно глянула на алкоголь. Стаканчик поставила в сторону.       — Я любуюсь видом, — её брат действительно любовался, только не видом, а тишиной, которую бесцеремонно прервали. — Атмосфера… другая. Не знаю, короче.       — Другая? — Коломбо оторвалась от напитка из вежливости. Ей показалось странным, что юноша отказался от водных процедур.       — Да. До твоего приезда… — осёкся. Правильно, здесь же люди сидят, а не безликие учащиеся рядовой школы. — До твоего приезда, мне кажется, лучше было.       — Chiaro e tondo⁷, спасибо, — собеседница расслабленно приподняла брови — явный признак равнодушия. Последняя капля.       — Nerozumím⁸. А вообще… Павла?       — Слушаю тебя, — отозвалась активистка.       — Зачем она здесь?       Вернее сказать, почему она здесь вместо него.       Люди встречали фигуру в мешковатом свитере с жалостливыми улыбками на лицах, иногда похлопывая по плечу, будто бы от этого становилось легче. Слёзы обиды и раздражения скатывались по покрасневшим щекам — тушь размазалась, превратилась в нелепые чёрные пятна под глазами, едва скрывающие синяки. Войтех до появления тонких струек крови прикусывал палец, дабы подавить жалостливый визг. Дверь была плотно закрыта на защёлки. В комнате задёрнуты шторы. Чёрные вискозные шторы, горящие настойчивыми солнечными лучами с обратной стороны. Бабуля их сшила. Страдалец несколько лет жил отдельно от своей половины из-за матери. Сейчас бежал к морю, только пятки сверкали:       — Идите все к чёрту!       «Интересное кино, — подумала флорентийка. — Выдумка какая-то».       Состояние брата пробудило в Павле странное желание обнять Микелу. Не пострадавшего от расстояния юношу — нет — Микелу. Ту, с кем провела всё то время, пока Чех в одиночестве отсиживал по семь уроков за день и осуждал математику за излишнюю лёгкость. Он был способным ребёнком, крайне способным. Но жизнь тускла и безрадостна, посему угасают так скоро взошедшие звёзды, не узнав настоящего счастья. Массы пытаются купить мечту — Войтех тоже купил. Закурил в пятнадцать, бросает до сих пор. Окружённый дымом, видел прозрачный силуэт Коломбо в каждом вздохе. Не заслужила гулять до поздней ночи, гладить по волосам, целовать в предплечья. Хотя сам и не целовал никогда — только тех, чьи имена забыл.       Сложно любить женщину. Смотришь в зеркало, в нём — отражение вселенной. Не похожи. Разные люди, близнецы без близости. От разных ли отцов? Криштоф не знает — не видел донора. Фелисити выбирала сама, до смены имени мужа. Менял на своё; с презрением во взгляде, женщина (словно на выставке собак) отбирала лучших из лучших. Сама, правда, никогда бы не прыгнула выше головы из-за лесбийского сепаратизма. Гавелы родились в разное время: есть же документы, свидетельства, медицинские карты… Младший не верит и ждёт, пока прибегут врачи и всё опровергнут.       — Я и подумать не могла, что ему так плохо было из-за переезда… — Павла положила руки приятельнице на спину, глубоко наклонившись к ней. — Если бы я только…       — Уже плевать, не? — беспощадно отрезала Микела, которая никогда не признавала владельца дневника за достойную внимания личность. Она тратила время как угодно, но только не общаясь с ним. Из эстетических соображений, возможно. Девушек окатил тёплый поток ветра, пришедший с моря. Пучок Павлы развалился под тяжестью волос.       — Согласно здравому смыслу — да. Нечего у разлитого молока плакать. Но я ведь не удосужилась даже спросить, нормально ли дела. А он! Господи! — в отчаянии активистка сильнее напряглась. Песок забивался в кроссовки: слышался каждый вздох белых обточенных гранул. — Какая я глупая.       — Ты не глупая. Не глупее самого умного человека на свете типа, — бодро начала Коломбо, а затем задумалась: — Мы обречены шастать везде втроём. Наверстаешь.       Последнее слово прозвучало скорее вопросительно, нежели утвердительно. Итальянка ни в чём не уверена по причине того, что будущее от неё сокрыто (счастливое будущее без пробелов, по крайней мере). Росла Микела без сиблингов, под отцовским крылом, не зная конфликтов на извечные темы и драк за внимание родителей. Войтех же всю жизнь спал с копьём и щитом под подушкой — вдруг нагрянет гордость или материнский упрёк? И молодой человек, словно Змия⁹, пронзит его с безразличной ухмылкой. Где молодость? Только слёзы по ней.       — Я люблю тебя, — непривычно тихо сказала Гавел. — Знаешь?       — Знаю, — собеседница вздохнула. — А что толку?       Всяко больше, чем от поддельных воспоминаний и искажённой реальности.       — Кем я дорожу, всех обращаю в холодный камень. И ты превратишься.       — Я уже давно камень. Булыжник, чёрт бы побрал. С вкраплениями хронического алкоголизма, — Коломбо строга и одновременно ласкова. Верно, из-за вина. — Жива!       — Не люби меня в ответ, дорогая, — крикнула где-то чайка, соглашаясь с этими пророческими словами. Флорентийка взяла ладонями голову несчастной рыжей и подняла со своего плеча. Взгляды встретились. Отворачиваться поздно. — Ты рано станешь пожилой, седой и несчастной!       — Старость — трэшак, милая, — это правда. Итальянка боялась смерти. Вечное забвение ли, райские сады ли. Тоска. Пообещай праздник загробной жизни — не согласится.       — А вечно жить невозможно.       — Что-нибудь соображу. Лишь бы не помереть при мозговом штурме.       — Ты говоришь смешные вещи, — горькая усмешка. Тяжело говорить, ноги — вата.       — Ты делаешь смешные вещи.       — Не могу одна. Давай вдвоём притворимся счастливыми, — Микела плоха в просчёте рисков, в то время как её любовь прослыла эксперткой. Павла никогда не колебалась, поэтому, кажется, не переводя дыхания выдала: — Будь моей девушкой.       Чех забрался на небольшую возвышенность и, подскользнувшись, упал в воду. Он, к счастью, вынырнул, явно разочарованный этим. Всплеск постепенно затухал на фоне гневных возгласов. Надо было идти на дно с грузом проблем.       — Да без проблем. Назло тебе типа.