Конверт с секретом

Крылатка писаря окончательно промокла, и тот, отвлекаясь от спутанных в клубок мыслей, решил все-таки зайти в кухню и попросить стакан чего-то согревающего. — Николай Васильч! — довольно улыбалась Марья, — Завтрак закончен, чего же вы хотите? В ответ писарь пробурчал что-то невнятное, стуча зубами от холода. Девушка сняла промокшую крылатку Гоголя и пригласила его сесть за стол, располагавшийся около камина и служащий «столом для раздачи», а сама приблизилась к шкафчику и, достав стеклянную бутылку с полупрозрачной жидкостью, налила в стакан половину. Марья подала стакан в руки писаря и отошла на пару шагов. — Эх, хорошая вещь… Прогоняет плохие мысли… — задумался Николай, опустошая сосуд. — Марья, вы, конечно, не можете сказать точно, кто передал вам тот конверт из желтой бумаги? — Не в моих правилах, Николай Васильч. — слегка поклонилась до ужаса воспитанная девушка. — Ещё что-нибудь? — А что ещё? — непонимающе таращил глаза на русоволосую девушку писарь. Марья обошла стол кругом и встала за спиной Николая. — Не хотели бы вы, мммм… Массаж? — по-лисьи спросила Марья, закусывая нижнюю губу и принимаясь за сутулые плечи юноши. — А может, и чего похуже?.. Николай не выдержал: никогда от столь юного и невинного (?) на первый взгляд создания он не слышал такой дерзости. Экие распущенные девки в деревне! — Нет уж, спасибо! — тот резко встал из-за стола и выбежал из кухни, напрочь забыв про крылатку. Да это и неважно было: дивчина слишком много себе позволяла, столь откровенно вела разговор с барином, излишне вольничала. Николай взбежал по мокрым ступенькам в хату и, скинув с себя мокрую одежду (точнее, ВСЮ одежду), залез под одеяло. Ноги и руки замёрзли и дрожали, зуб на зуб не попадал. Холодный осенний дождь хлестал в закрытые окна, будто бы прося разрешения войти. Пахло сыростью: полупрогнивший пол в коридоре пропитался водой. Постепенно тело начинало отогреваться. Глаза слипались. Гоголь не заметил, как уснул. Темнота. Какие-то посторонние звуки. Николай открывает глаза, а перед ним стоит Яков Петрович. Настоящий, живой: поблескивает своими черными, как ночь глазами, опирается правой рукой на тяжелую трость с золочённым ястребом с рубиновыми глазами; следователь в таком же ярком красном бархатистом пальто, так и хочется рукою дотронуться до воротника… — Яков Петрович? — дрожит голос юноши. — Я, милый, я. — кивает тот и закашливается. Следователь наклоняется вперёд и дотрагивается грубой, чуть шершавой рукой до нежной щеки Николая; юноша млеет от мягких прикосновений, что-то мурлыкает себе под нос. — А как же Вы выжи?.. — начинает было писарь, но не успевает получить ответ: Гуро затыкает его грубым поцелуем, кусает губы, тонкая нежная кожица трескается, и на нижней губе выступает капелька крови, чертеняка в красном пальто слизывает эту капельку и вновь принимается жадно целовать Коленьку. «Бог что подумают люди, но приятно до ужаса» — думает писарь и хватает Гуро за плечи, сильнее притягивая к себе и прижимаясь к нему всем телом. По коже проходит лёгкая дрожь: воротник пальто щекочет шею и ключицы. К черту пальто, к черту одежду! Яков Петрович оставляет на шее Гоголя засос, розовеющий маленьким пятачком на коже, спускается ниже, оставляя дорожку из поцелуев, скользит языком по едва различимому прессу и плоскому животу, утыкается носом в пупок… Гоголь сминает белые простыни, зажимает их в кулаках изо всех сил. Яков Петрович уж больно хорош, он умеет доставлять настоящее удовольствие. Шквал эмоций обрушается на Николая, и тот стонет имя любимого… Что-то заставило писаря отвести взгляд, рядом нет яркого пальто и дорогой одежды, сложенной аккуратной стопочкой на стуле, нет трости и цилиндра, свойственных следователю. Николай смотрит вперёд и ужасается, чуть ли не кричит: на коленях, перед кроватью, сидит Марья и продолжает делать грязное, но до жути приятное дело. — А где Яков Петрович? — почти плачет Гоголь, убирая выбившиеся из причёски волосы за уши. — Какой Петрович? — отрывается от дела Марья. — Здесь только я, принесла вашу крылатку. — та указывает длинным тонким пальцем на вешалку, где покоилась уже высохшая верхняя одежда. Гоголь моргает: перед ним уже Лиза. Замужняя девушка таинственно улыбается, проводит рукой по своему лицу и превращается в Оксану. Мгла. Тьма. Тишина. Очередной припадок.