Конверт с секретом

— Прошу прощения? — раздался мягкий женский голос в ответ на неожиданно громкое падение Гоголя со стула. — Я, право, не хотела Вас пугать, я просто шла мимо, и Ваш, как его, Яким? — неуверенно произнесла девушка. — Попросил меня зайти. — девица помогла писарю подняться с холодного дощатого пола. — П-присаживайтесь. — выдавил из себя недавно напуганный юноша. — Вы застали меня врасплох, Марья. — он покачал головой. — Вопросы, да? — почти шёпотом спросил тот. Марья кивнула головой, присаживаясь напротив писаря. — Чаю? — Я не против. — ответила девушка, наблюдая за тем, как Николай отходит с двумя стаканами в другую комнату, по-видимому туда, где стоял самовар, а затем возвращается с горячим напитком. — Начнём-с. — Николай Васильевич, совершенно не свойственно себе, театрально закинул ногу на ногу, отпил из стакана и начал опрос, попутно записывая вопросы-ответы в тонкую старую тетрадь. «Почему вы с Дарьей переехали из Петербурга в Диканьку?» «Это была не наша с сестрой инициатива. Знаете, Николай Васильевич, Вам совершенно не понять, как родители с лёгкостью изменяли наше мнение. Мы хотели одного, но получаем совершенно другое.» «Это было решение отца?» «Bien sûr*, Николай Васильевич. Мать желала остаться, но…» Девушка закрыла лицо руками, кончики ушей её покраснели: она плакала. — Марья, Марья, что с вами? — забеспокоился писарь, выскакивая из-за стола. — Маменька в дороге умерла… — захлебывалась слезами девушка. — Не выдержала, под сердцем ребёнка носила, а оно больное оказалось… На вторые сутки, в пекло, совсем плохо ей стало. — провыла она сквозь слезы, утирая их носовым платком, который ей протянул юноша. — А, простите, что отец? — многозначительно спросил Николай, наливая в граненый стакан воды и протягивая заплаканной девушке. — Грустил, что уже не понянчится с ребёнком. Мечтал о наследнике, а рождались одни девочки. — её взгляд был направлен куда-то вдаль, будто сквозь стены. — Ещё больше расстраивался тому, что никогда больше не увидит свою Настеньку. — негромко икнула ото слез. — Маменьку звали так. — ответила та на немой вопрос, будто написанный на лице Гоголя. — Но он держался: не рыдал при нас, просто не ел почти всю дорогу, не разговаривал, совсем исхудал. Весь осунулся, морщины пронизали все его лицо, он даже казался нам гораздо старше, чем есть на самом деле. Прежде живой и радостный блеск в его глазах сменился на болезненный. Он стал загадочным, и для чего-то ещё уехал в наш родной город. Больше мы его не видели. — Марья закончила свой рассказ громким всхлипом. — Как звали вашего отца? — Ça ne fait rien*, да и вести были, что умер он. В одиночестве. — Можно продолжить? — несмело спросил Гоголь, обмакивая кончик пера в чернильницу. — Да. «Что вам известно о речке? «Речке?» «Да, о реке. Говорят, что она во власти мавок. «Не знаю, о чем вы. Я однажды случайно упала с берега и попала на самую глубину, но меня спасла девушка, вытащив на берег. Я вернулась в деревню, а обо мне будто и все забыли, а сестрица обнимала, как сумасшедшая!» «Сможете описать ту дивчину?» «Волосы волнистые, темные. Глаза большие, губы пухлые. Ничего особенного» «А кем ваши родители были?» «Папенька — полицейский, кажется, или что-то около этого. Маменька в пекарне работала.» — Спасибо, Марья. — ответил Николай, отставляя в сторону пишущие принадлежности. — Можете идти. Пригласите Дарью, завтра, сразу после завтрака, пожалуйста. — À bientôt! * — девушка вышла из домика. Николай Васильевич почувствовал, что сейчас снова будет припадок. Расслабился и несколько раз выдохнул, чтобы избежать его, но этого не удалось. Темнота и куча образов, силуэтов рядом. Дивчины всей Диканьки, молодые, непорочные. Всадник, черт бы его побрал, проходит мимо каждой, заставляя дрожать и кричать от страха. Подходит к одной и касается ладонью её щеки. Юноша всматривается: это Марья. Всадник будто пугается, делая шаг назад. — Мертвая! Уже мертвая! — голос его гремит, будто осенний гром; в нем чувствуются ноты железа и искусственности. Марья сама не понимает, что происходит. Для неё это все — настоящий кошмар. Она рвёт ногтями кожу на лице, уродуя себя. — Чем я тебе не угодила? — голос не тот, бархатный, что знают все, он демонический, раздаётся эхом. Гоголь стоит в стороне, наблюдая за действом. Какой-то немощный старик, завёрнутый в старую шаль, выходит из хаты, опираясь на трость. Он останавливается и смотрит на писаря. Что-то шепчет, будто читает заклинания. — Яков Петрович?! — кричит писарь, подбегая к старику. Всадник растворяется в воздухе. Все исчезает. Тьма. Холод. Пустота.