***
— А-алексанХристофорыч, — начал Тесак, поглядывая на начальника, словно котёнок. — А вдруг он узнал про нас? — Тесак, ну что ТЫ несёшь? — грубо спросил тот, видимо, для вида. — Ему не до нас. — глава полиции сбавил тон и поднёс ко рту кружку молока. — Так ведь мало ли… Вдруг прознает, расскажет. — сельский писарь потупил взгляд. — Какая разница? Кому поверят — первому приезжему или главе Диканьки? — Бинх отставил кружку в сторону и принялся за печёную картошку. — Не беспокойся, про вечер помнишь? — Помню. — Ну и славно. — тот обернулся, рассматривая вполне себе помятые рожи жителей, сидящих за соседними столами. — И вообще, у тебя отчеты плохие, одним бумагомаранием занимаешься, переделывай! — тот ударил кулаком по столу, чуть ли не разливая молоко. Страх Тесака перед начальником улетучился, когда тот почти незаметно подмигнул юноше.***
«И снова хлипкое строенье, И снова скоро буду там», — подумал Гоголь, кажется, на мотив Пушкина. — «Нет, поэт из меня тоже такой себе» Дворик снова оказался пуст. Николай прислушался: ветер гулял, да и только. Писарь осторожно заглянул в окно, но тут же отпрыгнул, схватившись за сердце, которое, видимо, находилось уже не в грудной клетке, а билось в самых пятках: из хаты на него уставилась пара блестящих глаз. Гоголь, разучившись на несколько секунд дышать, рванул с места, чуть не запутался в собственных ногах и, пробираясь через высокий сухостой, побежал в сторону реки, и, на случай погони (?), нырнул в ледяную воду. Он мог легко заболеть и валяться в постели с две-три недели, если бы не одно, но — во владениях мавки Оксаны вода почти всегда была довольно-таки комфортной температуры. И такая кристально чистая…