Трава над Понтаром. Из неопубликованного

— Сколько крови на твоих руках, Вернон? — Нэннеке смотрела испытующе, насквозь пронизывая взглядом, проникая в самую глубину, в далеко и надежно спрятанную суть. — Не отвечай. Не хочу знать, но могу догадаться. А сколько — на ее? Ты учил ее убивать, учил ненавидеть. Ты делал все, чтобы она раз и навсегда забыла то, что она, черт возьми, женщина. А дело женщины не в том, чтобы отбирать жизни, Вернон. Что бы там не значили та ужасающая дрянь у нее на спине и то, что арбалетом она теперь владеет лучше, чем ножом и вилкой. — Кому, как не жрице Мелитэле, в таком разбираться, — усмехнулся Роше, отводя в сторону глаза. — И что прикажете, матушка? Пойти покаяться перед алтарями? Нэннеке досадливо отмахнулась, сердито качая головой. — Иди лучше к ней. Давай. Она ждет, я знаю. Не спрашивай, откуда. Знаю и все тут. Ступай. Он хмыкнул и отправился прочь по коридору, освещенному тусклыми факелами. Нэннеке же лишь отошла чуть в сторону, едва пропав из виду, встала, опираясь на посох, обратилась в чуткий слух. Она услышала, как отзвучали жесткие, уверенные шаги. Как неуверенно умолкли они перед дверью, как по-идиотски робко стукнули в деревянное полотно костяшки пальцев. Как заскрипели петли, как прицокнула защелка закрывшейся за вошедшим двери. Услышала отголоски разговора — очень короткого. Постояла еще несколько долгих минут, пока не убедилась, что обратно никто не вышел, и лишь тогда позволила себе вернуться в келью, едва заметно улыбаясь собственным мыслям. В сборах и приготовлениях прошло еще несколько дней. Каждый день, к неудовольствию Роше, матушка находила все новые и новые причины тому, что Анаис нужно еще задержаться. Роше мало-помалу начинал закипать, хотя и не без удовольствия отмечал, как льнет и ластится юная королева к старой жрице, как несется, лишь завидев ее в глубине двора, со всех ног, радостно крича: — Матушка Нэннеке! Матушка! Наблюдать это было и отрадно, и в то же самое время мучительно горько, поскольку память тут же услужливо подсовывала единожды увиденную отвратную картину — бывшую королевскую блядь Марию-Луизу Ла Валетт, степенно выходящую из кареты под руку с нильфгаардским хлыщом. Холеную баронессу, тонкую и томную, изящную, веселую и забывшую все то, что нужно было забыть, чтобы счастливо и беззаботно порхать дальше, повинуясь новым порядкам. А Анаис дурашливо висла на полных руках настоятельницы, что-то ворковала и подставляла коротко, по-монашески стриженную головку под ласку мягких ладоней. И Роше нехотя соглашался подождать еще один денек. И еще один. И даже еще парочку. А вечером, решительно направляясь в выделенную ему комнату, вдруг замирал на площадке между этажами, что-то перекладывал в голове и, отказываясь подниматься выше, снова и снова шел к совсем другим покоям. Стучал в дверь, хотя в этом уже не было никакого смысла. Хватал ту, что ждала его там, на руки и прижимал к себе снова и снова, согревал губами и ладонями, гладил, покрывал поцелуями, шептал в белокурый висок что-то невероятно глупое, растроганное. И она открывалась для него, вспоминала, что она — женщина, а он убеждал и ее, и себя в том, что он — мужчина, иногда просто мужчина, а не боец или командир. И рождалась нежность, окутывая их, давно забывших, что такое нежность, и становилось жарко, хотя, они, казалось, давно застыли, заледенели душой. А после, разгоряченный и запыхавшийся, он долго не желал ее покидать, пока уже устало не расплетались ноги, до того тисками сжимавшие его поясницу. И они засыпали, обнявшись, не подумав обменяться и словом. А к чему были слова? Никаких слов не было нужно.

***

До Вызимы было с неделю пути верхом. Или почти две, если брать повозку. Роше решил, что двигаться надо быстрее, пока большак не замело снегом, а потому Анаис заняла место впереди него на спине Грохота, чему, признаться была несказанно рада. Бьянка ехала рядом, укутанная в новый палевый плащ с уже знакомой вышивкой, непривычно тихая и расслабленная. — Что там у тебя? — Роше попытался рассмотреть нечто алое, мелькавшее то и дело у кромки ее рукава. — Это? — Бьянка обнажила запястье, демонстрируя тонкий красный шнурок. — Да ерунда какая-то… Матушка перед отъездом повязала, велела не снимать, пока само не порвется. Говорит, оберег. Не мешает да и ляд бы с ним. Давай ходу прибавим? Роше пожал плечами и снова уставился на дорогу. Анаис сонно клевала носом, крепко удерживаемая его предплечьем. Юная королева возвращалась туда, где ее уже ждали.