Как не писать идиотский сюжет и иные советы

— А если фортуна отвернется от вас? — Тогда я смирюсь, но взглядов своих не изменю, и меня утешит философия, так как она обещает мне вечное небытие, которое я предпочитаю выбору между страданиями и наградами, предлагаемыми вашей религией. Первые меня возмущают и внушают ужас, вторые меня не касаются. Не существует никакой разумной пропорции между этими наградами и страданиями, поэтому они нелепы и в таком качестве не могут быть творением Бога.

— персонажи Маркиза де Сада философствуют, «Жюстина, или несчастная судьба добродетели».

Как гласит мудрая притча: плыли две рыбы, видят рыболовную сеть, одна другой говорит: «Наверное это путь в лучшую жизнь». Другая: «не-е, чё-то стрёмно». Первая поплыла в сеть, вторая прочь от сети. Мораль: кто оказался выпотрошен, зажарен и съеден высшими существами за гранью понимания? Но да не буду воду в ступе толочь — в реальной жизни смерть является нашим концом; даже те, кто разделяют заблуждение о существовании загробной жизни, всё равно воспринимают смерть почему-то также трагически, как и те, кто от этого мифа свободен (именно саму смерть, а не плохое посмертие, это важно, люди заботящиеся о посмертной жизни ведут себя иначе, как будет видно на примерах Консульта и скопцов). Даже некоторые животные, например, слоны и обезьяны, осознают смерть и, похоже, по крайней мере догадываются о её необратимости, как видно — они плачут над умершими, слоны даже посещают кладбища и со слезами держат в хоботах кости других слонов. В фэнтези-сеттингах, однако, смерть зачастую воспринимается тоже как конец для нас, хотя там как раз есть эмпирические доказательства, что это не так. В первую очередь наша проблема касается тех ситуаций, когда внутрисюжетно смерть перестаёт быть смертью из-за этого, но нас по-прежнему внешнесюжетно убеждают, что это смерть. Ну вот «Гарри Поттер». В этой вселенной существует вполне себе доказанное посмертие, более того — пребывающие там умершие осведомлены о том, что происходит в мире живых и могут при желании в мире живых оставаться, и, судя по всему, им там хорошо. Родители Поттера смогли заявиться на вечеринку и помешать Володе убить Гарри. Плакса Миртл вполне себе торчит после смерти в туалете — что мешает у неё поинтересоваться, кто её убил, змейка или паучок? Эти призраки — даже большая дыра, чем маховики времени на самом деле. Говорится, что они «отпечаток» умершего мага, но ведут они себя разумно и осознанно — с точки зрения персонажей, им требовалось бы больше задаться вопросом, о том, как именно устроено посмертие. Резня Феанором кого-то там уже перестаёт считаться «кровавой резнёй», а становится «принудительной депортацией в чертоги Мандоса», а это уже смотрится не так уж драматически, и не понятно, чего это сам Мандос бузит на Феанора и ко за это — уж не из-за того ли, что по вине Феанора всего лишь у него, Мандоса, в чертогах неожиданно увеличились очереди и подорожала колбаса? В играх серии «Бог войны» Кратос относится к смерти жён и дочери так, прямо как мы, забывая, что в его сеттинге они не исчезли окончательно, а живут где-то в мирах мёртвых — вероятно в Аиде/Хельхейме. Кратос много раз бывает в том же Аиде и даже в конце концов разносит это царство почивших ко всем чертям, однако никак не пытается найти жену и дочь. Аналогичное можно сказать про Святого Покровителя Убийц из «Проповедника». Особенно просятся критически быть осмысленными те ситуации, когда персонаж заведомо знает о посмертном существовании, но относится к смерти как мы, то есть как к концу, никак не беря в расчёт риски неблагоприятного посмертия. Например, в том же «Проповеднике» многие персонажи узнали, что христианское мировоззрение соответствует действительности, однако их нисколько не заботит риск попадания в ад, включая главного героя, который идёт на смерть, чтобы уничтожить христианское божество, при этом никак не беря в голову, что его за это в аду будут вечно терзать бесы. Будь смерть концом — это одно дело, но вечные муки несоизмеримо хуже. Например, я однажды случайно выстрелил себе из перцового балончика по гениталиям и это было ужасно больно, хотя и практически безопасно, тем не менее я сломал кран в порыве яростной агонии. Любому, у кого не хватает фантазии вообразить вечные загробные муки, я рекомендую прыснуть из такого балончика по гениталиям, и потом вообразить, что следующие чудесные ощущения никогда не заканчиваются и много сильнее. Тогда становится понятно, почему религии, пугающие адом, предельно аморальны, их боги — полные чудовища, само их мировоззрение — предельно ужасно и гораздо хуже тех, где со смертью приходит финальная гибель. Я стал понимать скопцов — эти сектанты верили в то, что с гениталиями их в рай Иисус не пустит, и что с такой лишней бездуховной ношей им путь только в ад, потому без колебаний отрезали эти богомерзкие члены. Вот так ведут себя истинные верующие, истово озабоченные загробной судьбой. Рациональные сюжеты акцентируются на том, каково посмертие, как ясно из этого. Например, во «Втором Апокалипсисе» сюжет завязан на стремлении Консульта и всей цивилизации создателей инхороев спастись от вечных посмертных мук в аду. В частности история прекрасно показывает, насколько чудовищны и аморальны приверженцы местной религии спасения, деконструирующей христианство и гностицизм, так как они готовы абсолютно на любое зло, чтобы спасти лично себя от ада, ад полностью при жизни освободил адептов этого культа от любых оков добра и зла, сделал их совершенно безразличными к чужим мукам, так как на уме у них лишь спасение самих себя от посмертной вечности неописуемой агонии. Разумеется, тут особенно идёт акцентуация на психологии таких персонажей, узревших ад — в этом сеттинге есть устройство (Обратный Огонь), позволяющее заглянуть в загробный мир и увидеть свою участь, те, кто это сделал навсегда изменились и готовы абсолютно на всё для спасения души. Они смеются, когда пытают, ибо знают, что любые пытки здесь — ерунда на фоне загробной жопы. То есть сама ось отсчёта ценностей у индивида полностью меняется от созерцания ада. В то время как другие персонажи, даже знающие про ад, относятся к этому далеко не так, больше как мы к смерти. И те, кто видели, над последними маниакально смеются как над наивными идиотами в промежутках между пытками и изнасилованиями — это они так опыт загробного ада запивают: «То, что он увидел, заставляло неметь, повергало в прах сознание, испепеляло ум, и, тем не менее, всегда, каждое мгновение оставалось с ним, если не терзая его сердце, то спускаясь куда то ниже, становясь бездонной дырой, что вечно грызла его нутро. Ужас столь глубокий, столь неизменный, настолько чистый, что все прочие страхи уходят, растворяясь без остатка. Ужас, превратившийся в подлинный дар, ибо непоколебимое спокойствие и решимость следуют за ним. Они, Мангаэкка, имели гипотезу. И начали экспериментировать. Они брали пленников и приносили им все возможные муки сразу и всё ради крайне недостоверного результата, ради скудных крупиц сведений об Аде. Вырывали людям ногти, одновременно раздавливая гениталии, тут же жгли их огнем, убивали их детей, насиловали жен, душили матерей, ослепляли отцов. Они приносили невинным совершенно невероятные, безумные мучения, но обнаружили в себе абсолютную непроницаемость, полное отсутствие раскаяния. Некоторые даже смеялись. Да и что такое все земные муки в сравнении с тем, что ожидало их самих? Ничто. Лишь видимость. Чуть большее, чем пустышка, безделица, лежащая на пути монументальной поступи грядущего кошмара». («Ложное Солнце») И самое прекрасное — это осознание того, что ты, вы, мы, как существа, боящиеся боли, вели бы себя точно так же и реагировали бы аналогично, окажись мы на месте Консульта. «Посмотри, дорогой читатель, — как бы говорит автор серии, — какую я ситуацию придумал: ты станешь полубезумным маньяком, действительно до конца осознав, что такое вечные муки и каковой станет цена от их избавления!» «Колдуны избегали размышлений о Преисподней. Они наполняли свои жизни бесчисленными привычками, позволявшими им уклоняться от подобного рода мыслей. Покрывший себя позором нелюдь-изгой вновь поднял взгляд и воззрился в Обратный Огонь, остававшийся для Маловеби игрой призрачных отблесков на устилавших пол зеркально-чёрных плитах. Переплетения языков пламени отбрасывали по всей поверхности точёной белой фигуры Мекеретрига тени, подобные текущей жидкости или струящемуся дыму. Через несколько мгновений взгляд его заволокло каким-то наркотическим остекленением, на лице же было написано полное опустошение. — Со временем, — безучастно вымолвил он, — абсолютность и чудовищные масштабы этих мучений даруют спокойствие… и возвышают… Отсветы пламени, скользящие по белой коже. — И они никогда… никогда не повторяются… всегда разные… какая-то непостижимая арифметика… Его эмалевое лицо исказилось ужасом. — Мы называем это Стрекалом, — продолжил он, хриплым от неистового напряжения голосом. — Именно оно связывало воедино наш Святой Консульт все эти тысячи лет… — На лице его отразился приступ мучительной ярости. — Возможность узреть совершённые против нас преступления! Вот что побуждает нас терзать ту непотребную мерзость, что представляет собой этот Мир! Мучения, явленные нам Обратным Огнём!» («Нечестивый Консульт») В ряде случаев посмертие оказывается таким, что оно мало чего даёт — например, реинкарнация, которая фактически стирает прежнюю личность и там далее она развивается иная. Как говорил маньяк Ряховский: «Гомосексуалистов исправит только реинкарнация» (сам Ряховский, слава богу, был гетеросексуалом — насиловал убитых им старух). Хотя в ряде случаев прошлые жизни можно вспомнить, например, в индуистской/буддийской мифологии это возможно для духовно развитых: «Если он хочет, он может вспомнить многочисленные прошлые жизни: одну жизнь, две жизни, три жизни, четыре, пять, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч, многие кальпы свёртывания вселенной, многие кальпы развёртывания вселенной, [вспоминая]: «Там у меня было такое-то имя, я жил в таком-то роду, имел такую-то внешность. Таковой была моя пища, таковым было моё переживание удовольствия и боли, таковым был конец моей жизни. Умерев в той жизни, я появился здесь». Так он вспоминает многочисленные прошлые жизни в подробностях и деталях. Он может засвидетельствовать такую способность сам, как только представится возможность». (Пансадховака сутте) Наконец есть унылое посмертие, в противовес активно мучительному и тому, где утрачивается личность. Многие архаические верования описывали посмертную участь как предположительно неограниченно долгое существование умерших в виде «теней мёртвых» — неполноценных блеклых созданий, которые вечно пребывают в апатии, в темноте и мало чего могут. Например, такой видный моралфаг Платон ратовал за запрет «Одиссеи» Гомера в своём идеальном государстве (пожалуй, это первый план тоталитарного общества), ибо, кроме того, что Гомер изобразил античных обитателей Олимпа человечными в плохом смысле, он же изобразил посмертие в Аиде довольно неприглядным: После Пелеева сына великого всех превзошедший. Тень быстроногого внука Эакова, став предо мною, Мне, возрыдавши, крылатое бросила слово: «Зачем ты Здесь, Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный? Что, дерзновенный, какое великое дело замыслил? Как проникнул в пределы Аида, где мертвые только Тени отшедших, лишенные чувства, безжизненно веют?» Мол, как же, вопрошал Платон, воины будут жертвовать собой ради общего блага, если будут читать у Гомера, что их за это ждёт после героической смерти уныла жопа? Вот тут логика у людей работала. Нирвана — похожее состояние, но со знаком «+», тут нет скорби, в классическом варианте полная безмятежность без удовольствий и страданий на протяжении вечности. Нирвана актуальна как цель в сеттингах, где есть реинкарнация, обрекающая души переживать раз за разом жизни, полные страданий и удовольствия, и цель тут в первую очередь избавиться от перового ценой избавления от второго. «Арджуна спрашивает: «Кришна, я немного озадачен. Я не совсем понимаю, что плохого в том, что человек заинтересован в плодах своего труда. Человек упорно работает, вкладывает в свое дело много сил, что же плохого в его желании добиться успеха? А иначе зачем предпринимателю заводить свое дело?» Кришна смеется и отвечает: «Я понял твой вопрос. Нет ничего аморального в желании получить вознаграждение за то, что сделал. Но, видишь ли, на­града, к которой человек так стремится, относится к этому миру. И если ты жаждешь этой награды, то привязываешь себя к этому миру. И что в результа­те? Цикл рождений и смертей. Если ты хочешь сойти с этой колеи (а Я думаю, что хочешь), ты должен избавиться от желания, вот и все». (Махабхарата) Читая все эти фантазии про ад и про вечное депрессивное прозябание в заднице Аида, начинаешь даже испытывать облегчение от осознания, что ты всё же пропадёшь навсегда — да, смерть это не самое страшное, бесперспективные муки — страшнее небытия, это даже понимают животные, способные осознанно покончить с собой, и пока смерть есть — у нас есть выход от бесперспективных мук. Ещё можно вспомнить Клайва Льюиса — у него в «Хрониках Нарнии» [1] есть три варианта: уничтожение для грешников, рай для праведников, где удовольствие вечно возрастает, и запирание в тесном месте вроде хлева тех, кто в бога Аслана не уверовал, но и сволочью не был. Очевидно, запирание в хлеву позиционировалось как участь лучшая, чем смерть окончательная, однако на деле она много хуже, ибо вообразите, что вас замуровали в стену и лишили возможности умереть. Логика у Льюиса не работает банально, не говоря уже о том, что злодеи, никогда рая не видевшие, ни о чём не пожалели, как рассуждает злодей Маркиза де Сада, напомню: «Может быть, вслед за некоторыми учеными мужами, которые не могут связать физические страдания в аду с благодеяниями своего Бога, вы мне скажете, что моей единственной мукой будет лишение возможности созерцать его? Ну так что из того? Неужели я буду чувствовать себя наказанным тем, что не смогу видеть предмет, о котором не имею ни малейшего представления?» (Железное Сердце, «Жюстина, или несчастная судьба добродетели»). Пора бы поговорить о рае, вернее о том, как его воспринимают верующие в рай. Как гласит мудрость рациональных атеистов: «Тот, кто верит в будущую жизнь — опасен в этой». Конечно же первыми на ум приходят адепты секты Врата Рая, которые совершили групповое самоубийство из веры в то, что их души попадут в лучший мир. Однако, куда больше у всех на слуху мусульманские террористы, взрывающие себя с целью попасть в рай. Подобное, с точки зрения их веры, смотрится крайне разумно и логично — зачем рисковать попасть в ад, если есть быстрый способ угодить в вечное блаженство прямо сейчас таким простым способом? Например, один исламский террорист перед попыткой шахиднуться составил список из последовательных вещей, которые он сделает, оказавшись в раю. Расставил авторитеты этот смертник совершенно правильно — на перовом месте у него стояло обустройство личного дворца и подборка вечных девственниц по вкусу, встреча с Аллахом только на седьмом [2]. Впрочем, христиане тоже столь же последовательны. Например, поп Дмитрий Смринов заявил: «…последовательный атеист должен покончить самоубийством. Потому что нет смысла «жить, учиться и бороться», если после смерти только лопух вырастет. Уж лучше сразу в гроб. Но этого же нет? Значит, атеисты это не настоящие. Боятся чего-то» [3]. Конечно, подумай этот святоша получше, он бы пришёл к выводу, что подобные мне рациональные атеисты живут, учатся и борются за земные наслаждения, блудодейства и похотения, чтобы есть сгущёнку, играть в игры и заниматься гомосексуализмом (ну или кому что по вкусу), и ради этого они же избегают смерти, так как смерть послужит концом не только для страданий, но и для того кайфа, который можно из этой жизни извлечь. Однако самое непонятное тут, это то, что истово верующий христианин Смринов совершенно позабыл то, что должен сделать последовательный христианин — а должен он лететь куда-нибудь на Ближний Восток, где исламские террористы отстаивают свою веру, найти этих ребят и вежливо попросить их себя каким-нибудь изуверским способом замучить во имя Христа. Таким образом, приняв страшную смерть за веру, Смринов попал бы в рай с титулом святого, то есть с бонусом. Что временные муки в руках у еретиков в сравнении с вечным блаженством и по отношению к избеганию риска падения в столь же вечный ад? Ничто! Филиппинские католики в городе Сан-Фернандо, например, прекрасно это понимают и потому отмечают Страстную пятницу так: какой-нибудь особо фанатичный христианин добровольно идёт на распятие с целью при жизни выслужиться перед своим божеством для последующего поступления в рай [4]. Чего им терпеть пытки от еретических, по их мнению, магометан? Вообще, я думаю, если бы последовательные христиане и мусульмане были критичнее настроены (не к своей вере, а к тому, что из этой веры вытекает), то они договорились помогать друг другу попадать в рай и избегать попадания в ад — выбрали бы себе специальный полигон, куда приходил последовательный христианин, там по обоюдному договору мусульманин, обвешанный взрывчаткой, пытал первого, доводя его до бессознательного состояния, после чего подрывался сам с ним — оба как мученики за веру сразу, с точки зрения каждого, отлетали в рай, минуя риск попасть в ад. И не нужны все эти крестовые походы, джихады и прочая ерунда. Но, похоже, верующим во всё это гораздо важнее иметь материальные плюшки от религиозных войн на грешной Земле, чем пряники на мнимых небесах. Ещё отмечу, что у отцов христианской церкви где-то мелькало правило «мученичества не ищи», однако ничего не мешает последовательному христианину послать это правило куда подальше, ибо Оргиен тоже был одним из отцов церкви, который выступал против догмата о вечности адских мук — и был послан, потому ничего не мешает ради веры посылать даже отцов церкви.