Как не писать идиотский сюжет и иные советы

      Протагонист — тот персонаж, от чьего взгляда идёт повествование. Часто он является лицом положительным или по крайней мере имеющим обоснование своих действий. Но не в нашем случае — в нашем случае протагонист — чистое зло! Не обязательно, чтобы он был полным чудовищем — но он злодей и безо всяких условностей. Протагонист-злодей бывает следующих типов: • Нулевое существо по классификации Немировского. Этот персонаж творит зло по сугубо органической причине, потому не несёт за своё зло никакой моральной ответственности. Таковы в целом все люди с точки зрения животных. Это человек-охотник в историях, когда он показан с точки зрения героев-животных. Это хищное животное, в том числе антропоморфное, если оно может есть только антропоморфных животных. Наиболее известный пример — это Годзилла. Сюда же относятся, скажем, орки и демоны из Вахи в историях, рассказанных от их лица. Такого злодея можно возненавидеть, но к нему нельзя высказать претензии. Я уже в иных случаях описывал такой тип персонажа, потому не буду более останавливаться на нём. • Герой архаики — этот персонаж ворует, убивает, насилует, но не потому, что он сам по себе один такой злой, а потому что он вырос и живёт в среде, где так принято. Персонаж родился в обществе, где грабить, убивать и насиловать чужаков — норма жизни. В его обществе убивать инаковерующих, ЛГБТ и инородцев не просто не порок — это добродетель: священные тексты и жрецы проповедуют это со всех амвонов! Геноцид, уничтожение вражеского рода — тут повод для ликования. Выбить зубы у женщины, более низкой по статусу, изнасиловать её и оставить валяться на дороге — законное право сильного и верный знак того, что ты настоящий мужчина. Выкинуть престарелых родителей на мороз — гражданский долг. Или этот персонаж — антропоморфное животное, он может питаться только обычными животными, но в его обществе принято есть антропоморфных животных иного вида. Важная черта такого персонажа — герой архаики целиком и полностью сходствует своей среде и при этом его ни на долю не коробят жестокости этой среды — он без них жизни не видит, он полностью разделяет людоедские взгляды и сам охотно участвует в варварстве. Он не видит зла в этом. Иными словами в ситуации героя архаики — зло не только он сам, зло — сам его мир, а он — лишь его органическая часть. Как бы мне не был гадок «Золотой ключ, или Похождения Буратины» Крылова-Харитонова, но автор блестяще описал сабж, когда пояснил про свой фик: «Мир Буратины» — это некое подобие допотопного мира, о котором в Библии сказано, что в нём всякая плоть извратила свой путь на земле. Большинство героев — не люди, а разумные животные. Они и живут так, как полагается жить животным. То есть во грехах. Которые для них и грехами-то не являются, ибо какой с них спрос? «…» Мир «Буратины» — это мир трёх низших грехов, каждый из которых в нём доведён до предела. Голод, Похоть и Злоба — это три столпа, на котором он стоит. Заметим, это именно структурные элементы. Это то, что делают все. А именно — 1. пожирают всё, что угодно, включая друг друга, 2. то же самое делают в плане секса: ограничений там никаких нет, да и быть не может; 3. любой уровень жестокости, включая изощрённые истязания, воспринимается как нечто нормальное — «ну, такова жизнь». А редкие проявления воздержанности, доброты и т.п. воспринимаются как личные капризы. «…» Я не буду подробно растолковывать, зачем мне понадобилось описывать такой мир. Простейший ответ: он интересен, там возможны разные забавные приключения. Ответ посложнее: он позволяет выразить своё отношение к нашему реальному миру». Наглядная иллюстрация практики сабжа — мемуары призывника Дмитрия Лычева — «(Интро)миссия» — тут как раз показан образчик такой среды — армейская дедовщина в войсках славной страны советов: «Выяснив, что я остаюсь в качестве чуть ли не почетного зрителя, я попросил Алика помочь немного приподняться, чтобы было лучше видно. Взяв его за талию, я другой рукой как бы случайно провел по заповедным местам и ощутил, что там что-то откликается. Этот момент остался для Алика незамеченным. Он уже принялся обсуждать со старшиной, кто будет на этот раз стоять «на шухере». Выбрав для этой роли подходящего кандидата, старшина удалился и через минуту привел двух испуганных хлопцев. Озираясь по сторонам, они безмолвно готовились к чему-то страшному. Дверь закрылась на ножку табуретки, и концерт начался. Ребята нараспев продекламировали несколько армейских стишков, в которых воздавалась честь и хвала старослужащим. После каждой декламации один из хлопцев подходил к Алику, другой — к старшине, и вместо аплодисментов они получали по оплеухе. Алик возмущался отсутствием у ребят всякого намека на изысканность. По силе это выражение благодарности ничем не отличалось от удара в область моего глаза, поэтому я каждый раз морщился от несуществующей боли, представляя их ощущения. Запас стихов быстро истощился, и началась физическая тренировка. Хлопцев заставляли отжиматься от пола, ползать под кроватями и делать еще ряд упражнений, не поддающихся описанию. Наконец, силы участников шоу иссякли, они с опозданием реагировали на команды старшины, за что каждый раз подвергались телесному наказанию. Одного из них, хорошенько отколошматив, отпустили. Со слезами на глазах, десять раз пожелав старшине и пятнадцать раз Алику спокойной ночи, он удалился. Второго подозвал к себе Алик. Ударив изнеможденного парня по щеке, он заставил встать его на колени и открыть рот. Достав то, чем я час назад уже успел поинтересоваться, Алик отправил это самое по назначению под одобрительные возгласы зрителей: «Соси, пидар!» Я не мог смотреть на то, что всегда казалось мне таким будничным в собственной практике. Встать и уйти я не мог. Я просто закрыл глаза. Невозможно было видеть, как бедного парня по очереди насиловали в рот шесть или семь человек — все, кому это было «положено», исходя из срока службы и согласно сложившемуся здесь обычаю. Алик, удовлетворенный, попросил меня подвинуться и прилег рядом. Я забылся. Уже забрезжил рассвет, когда я очнулся от шороха под боком. Алику не спалось, и он попытался завязать со мной разговор. На его вопрос, как мне всё это понравилось, я шепотом (все уже спали) сказал, что все они скоты, и что у меня просто язык не повернется разговаривать с кем-либо из них. Алик рассказал, что наше отделение далеко не единственное в этом роде, в некоторых даже похуже будет. Такой же беспредел творится почти во всех отделениях госпиталя и в армии в целом. Потом он поведал мне о том, как начинал служить он, как над ним издевались «деды», заставляя стирать их нижнее белье. Теперь же, когда он прослужил почти два года, пришла пора отыгрываться на других, ничем не провинившихся ребятах. Мне было тошно его слушать, несмотря на грамотно построенную речь. Я был готов вцепиться ему в морду. Исполнить это желание я не мог из-за осознания своей полной беспомощности перед здоровым и сильным Аликом, к которому, несмотря ни на что, я испытывал необъяснимую симпатию. Я продолжал слушать его рассказы о жизни в отделении, где, по идее, должны были прежде всего лечить от сердечных недугов. Оказывается, те, кто действительно чем-то болел (здесь и далее я имею в виду только солдат, исключая старых отставников), долго здесь не задерживался. Их быстренько отправляли на прежнее место службы. Полковник, начальник отделения, предлагал остаться лишь тем, в ком видел рабочую силу. Ребята выполняли роль санитаров, грузчиков, рабочих на кухне, складах и на дачах начальников. Только те, кто хорошо работал, имели право долго находиться в госпитале с фиктивными диагнозами. Оно и естественно: в Рабоче-крестьянской Армии труд, разумеется, считался эффективнейшим из лекарств. Труд облагораживал человека и особняки местных шефов… Рассказав всё это, Алик предупредил, что полковник обязательно будет говорить об этом со мной, так что я должен заранее подумать, что я могу сделать, если, конечно, хочу задержаться. Вспомнив, что я давно не курил, я предложил Алику пойти в пустующую соседнюю палату. Открыв окно и прикурив от моей сигареты, Алик стал рассказывать о парне, которого насиловали. Он был робким и стеснительным деревенским пареньком, который исполнял в отделении роль рабочего на складе. Это была самая грязная, тяжелая и неблагодарная работа. Так же, как и меня, в первый день его вызвали в солдатскую палату, где он совсем растерялся и не стал отказываться выполнять любые требования старшины. В конце концов его сильно избили и пригрозили убить, если он не удовлетворит старшину. Бедный парень так испугался… На мой вопрос, как Алик сам к этому относится, он сказал, что не видит ничего зазорного в том, чтобы кому-то дать в рот — он и до армии практиковал это с пидарасами». Как видите, советские служивые ни чуть не хуже героев античности — Ахиллес тысячи лет назад делал также и больше [1].       Что же касается непосредственно ярких персонажей, то самый известный пример — Тарас Бульба. Но, к сожалению, шедевр Гоголя в сокращении школьных учебников — это как адаптация библейских сюжетов, сделанная христианами, всё самое интересное безбожно вырезается: «Тарас выжег восемнадцать местечек, близ сорока костелов и уже доходил до Кракова. … Не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя. «Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!» — приговаривал только Тарас». Вот — ещё один идеальный пример [2]: «Кто же знал, что эта славянская бабёнка — колдунья? Если б Арзак-багатур знал, он нипочём не стал бы её насиловать. Он даже её детей не стал бы убивать, хотя это ж такой прикол и ржака — подкидывать младенца в воздух и ловить на копьё. Арзак был человек благочестивый: не скупился жертвовать предкам с каждой добычи и никогда не убивал Знающих людей. Даже христианских попов — если, конечно, те не мешали ему грабить церкви. Но кто же мог знать, что эта дулебка тоже Знающая? Не похожа она была ни на готских хальярун, ни на своих гуннских шаманок — баба как баба. Арзак-багатур только и понял, что нарвался на ведьму, когда она начала его проклинать. Кое-какие славянские фразы он даже распознал — что-то про смерть лютую, чёрта чёрного и семидесятое колено, — а всё-таки протупил, убил суку слишком поздно. Сжёг потом, конечно, весь этот поганый хутор, ни собаке, ни поросёнку не дал убежать, и кости все разметал, а после набега пожертвовал предкам вдвое против обычного. Ну и вроде помогло — проклятие отвёл. По крайней мере, так ему показалось. И правда, никакое лихо не настигло Арзак-багатура. После того мелкого набега он ходил и в Иллирик, и в Галлию, и в Италию, и ни в одной схватке не получил ни царапины — не иначе, предки хранили. Всякого добра награбил без счёта и распорядился им мудро: обменял на скот, и в междоусобицу после смерти Аттилы влезать не стал, а ушёл на покой — откочевал в Скифию со всеми своими несметными стадами и табунами, жёнами и детьми, рабами и бедными родственниками. И прожил остаток долгой жизни в богатстве, славе и почёте. И мирно отошёл к предкам во сне». Развивать такого персонажа можно по-разному — например, можно развить его так, что он поймёт — зло — это плохо. Например, Кратос понял по итогу, что зло — это плохо. А можно переписать более ранние фрагменты текста, чтобы изобразить героя менее чёрным, чтобы он потом мог стать без проблем просто антигероем — как поступил Стивен Кинг в отношение Роланда Дискейна. Я не просто так назвал этот тип злодея-протагониста героем архаики — многие персонажи древних текстов — как раз примеры сабжа, начиная от пресловутой Библии и заканчивая шедеврами Гомера. • Просто злодей. Этот персонаж стал злым главным образом не под влиянием среды, он осознано выбрал злые методы и порочные цели, он поддался тёмным желаниям и следует их тропой. Таков, скажем, Раскольников — парень, который решил стать либертином; Ягами Лайт — серийный убийца, движимый манией величия; четверо маньяков из «Ста дней содома» и Жюльетта из одноимённого романа де Сада — откровенные слаанешиты, которые, в отличие от слабака Раскольникова, очень преуспели; Калеб и его трое дружков из «Вlood». Такой персонаж сознательно подан как исключительно порочный злодей, не имеющий никаких оправданий. Он — само зло.       Можно допустить, что просто злодей разделяет некую идеологию, которая оправдывает его действия, но такая идеология будет и самим автором подана как злодейская. Либо как героическая, если сам автор её разделяет и является каким-нибудь нацистом — но это уже другой разговор. • Трагический злодей — этот злодей встал на путь зла потому, что с ним случилось нечто ужасное. В силу этой травмы злодей озлобился на весь мир и ему плевать, сколько людей пострадает от его действий, если само убийство всех вокруг не есть его цель. Если у такого злодея до трагедии было доброе сердце, то ныне оно заглохло, хотя может иногда напоминать о себе. Очень важно, что такой персонаж должен действовать в полном рассудке и отдавать отсчёт о своих действиях — он добровольно и совершенно без необходимости совершает злодеяния, потому сюда не подходят Артес и Лакхаан из Disciples 2 — они оба были магически подчинены повелителями нежити и сами стали нежитью. Приведу примеры:       Дарт Вейдер/Энакин Скайуокер — наиболее известный пример. Много раз мною упоминаемые члены Нечестивого Консульта. Феанор и его команда в принципе сюда же подходят. В игре Disciples таковыми являются повелители нежити и демонов. Мортис — богиня смерти — впала в отчаяние из-за несправедливо убитого мужа, пыталась вернуть его к жизни, ради чего устроила несколько кровавых войн — когда муж вернулся к жизни, то в ужасе обозвал жену монстром и убежал — тогда Мортис задумала кровавую месть лично ему. С Бетрезеном — владыкой ада — вышло ещё хуже — верховный ангел создал прекрасный мир и решил показать его отцу, пока он за ним ходил, завистливые братья Бетрезена пришли и развратили новый мир, погрузив всё тут в зло и грех — когда Бетрзен и его Отец пришли, то второй, безо всяких разбирательств, объявил Бетрезена виновником и запер его внутри планеты, где полыхал огонь, в котором Бетрезен был обречён страдать навечно. Вот после такого предательства, Бетрезен возненавидел всех и вся и вошёл в режим адского сОтОны. Иной пример — Хоуп, ака Леди Смерть и Эрнест Фэрчайлд, ака Злой Эрни из Chaos! Comics. Первая была доброй девушкой, которую ложно обвинили в колдовстве за то, что она смогла вылечить от чумы свою знакомую, и решили сжечь, в последствии она переродилась в сущность, запертую в аду — чтобы выбраться из ада ей надо было убить всех человеков, на что она в порыве мщения и пошла. Эрнест был мальчиком, над которым издевались родители, соседи знали об этом, но никто не заступился за него, боясь влияния родителей. Когда Леди Смерть предложила затюканному Эрни свою любовь в обмен на то, чтобы убить всех человеков, Эрни согласился и стал одержим этой идеей. Русалка Швагерин из «Dies Irae» (в одном из спин-оффах она протагонистка) — была девушкой, которую несправедливо обвинили в злом колдовстве — когда её были готовы казнить, к ней явился бог Меркуриус и дал ей реальную магию. С помощью которой Русалка в отместку убила всех жителей своей деревни. Проявила тем самым садистические наклонности и уже стала настоящей злодейкой и дальше губя людские жизни без проблем. Присоединилась к ордену нацистов, чтобы получить вечную жизнь. Я сам, когда начал писать, но не закончил свой ориджинал «Следующий Завет», вывел в качестве протагониста-злодея Кристофера Робертсона Планка — он был обычным, пусть и циничным парнем, у которого любовника убил исламский террорист. Когда Кристофер получил суперсилы, он решил поубивать всех гомофобов и мусульман, начав с того, что уничтожил Тегеран. Хотя я не закончил эту историю, в моих планах было такое продолжение — Кристофер приходит к выводу, что сами люди и сама жизнь — зло, потому необходимо уничтожить всю жизнь на планете, чтобы положить конец боли и страданиям. Интересно то, что Кристофер — является моим альтер-эго       Итого: нулевое существо по Немировскому творит зло в силу органических причин и для него оно вообще не зло, как не является для нас злом поедание животных; архаический герой творит зло потому, что с детства не видел иного образа жизни и у него нет внутреннего отторжения; просто злодей творит зло в силу свободной воли и личных пороков; трагический злодей творит зло в силу трагедии, что не является для него оправданием. Один злодей-протагонист можете перетекать в иного — скажем Гриффит тянул на очень умеренного героя архаики, а потом стал трагическим злодеем. И, да, если учесть, что Банда Ястреба всё равно была бы вырезана, так как вся она вдруг оказалась в окружении армии некропедозоофилов, которые могут превращаться в огромных монстров, то поступок Гриффит выглядит предрешённым.       В историях со злодеями-протагонистами часто вообще много злодеев — и тогда даёт о себе знать эффект инфляции зла. Суть его в том, что один злодей на фоне более ужасного злодея, уже не кажется злодеем. Как писал мой приятель Balduin [3]: «При этом, что забавно, все потуги Мартина Станниса обгадить оказываются тщетными… из-за особенностей мира, сконструированного самим же Мартином. Это толкиновский Феанор на фоне других толкиновских эльфов (не считая совсем уж отмороженных, вроде Эола и Маэглина) смотрится не самым приятным типом — в мире же Мартина, где изощренная жестокость и предательство волею автора, старательно выстраивавшего его именно таковым, являются если не нормой, то её вариантом, Станнис — ещё из лучших. Он властолюбив и готов идти по трупам? Не больше, чем его соперники в борьбе за Железный Трон. Он сотрудничает с агрессивной сектой религиозных фанатиков? Ну извините, у Мартина многие культы балуются чем-то таким — от практикующих человеческие жертвы старобожников до наемных убийц-Безликих. Ряд мартиновских утверждений о Станнисе при внимательном рассмотрении оказываются ложными исходя из фактологии созданного им же самим мира. Скажем, Станнис заявлен как суровый человек, не умеющий прощать — но при этом после убийства Ренли он простил и принял на свою сторону лордов Штормовых земель и Флорентов (хотя лорды Штормовых земель не только поддержали узурпатора Ренли, но ещё и во время Восстания Баратеона поддержали Таргариенов), а в походе на Север привлек на свою сторону для войны против Болтонов местных аристократов, включая даже дикарей-горцев — при том, что в прошлом северяне выдвинули собственного короля Робба Старка, провозгласившего независимость от Железного Трона, на который Станнис претендовал. Злодейскую сущность Станниса, по мысли автора, должно иллюстрировать то, что он рассматривал возможность принесения в жертву (в рамках рглорианского ритуала — Мелисандра обещала ему пробудить дракона из камня) Эдрика Шторма, своего племянника-бастарда. Многие лорды Вестероса в его ситуации колебались? Но характерно, что на этот шаг он так и не пошел — а когда Давос Сиворт, чтобы гарантировать безопасность Эдрика, организовал его вывоз в Вольные Города, Станнис в конечном итоге не только оставил Давоса в живых (хотя его поступок мог быть квалифицирован как измена), но и поручил ему важную дипломатическую миссию на Севере».       Ещё во всех энциклопедиях по тропам отмечают, что полное чудовище — тогда полное, когда оно выдающейся гад по меркам произведения. То есть какой-нибудь мелкий злодей, просто приказавший без видимой необходимости расстрелять жителей деревни, несомненно — полное чудовище по меркам какой-нибудь истории про войну — но кем этот военный социопат будет, скажем, в Warhammer или на фоне общества монголов? Военный социопат обыкновенный едва ли запомнится, так как своими пороками ему не блистать тут. Именно поэтому скажем, практика средневековых мусульман, когда они требуют откупаться от себя у инаковерующих, суть есть вершина религиозной толерантности по меркам своего времени. Суть вы поняли — это когда одно зло перестаёт казаться злом, ибо на фоне него стоят куда более великие злодейства. Это может работать в обе стороны — с одной стороны на контрасте с более великим злодеем более мелкий злодей может показать свои положительные стороны, точнее они будут лучше видны. С другой стороны, стремясь показать более великое зло, автор рискует исчерпать фантазию, станет повторяться, покажет зло слишком сказочным — и тогда это зло перестанут воспринимать серьёзно — у вас получится эффект Ормазда, если более мелкое зло окажется более реалистичным, чем противостоящее ему более фэнтезийное, потому — малое зло, за которое предложено болеть, будет более ненавистно. Или из-за передозировки зла вообще сложно будет его воспринимать. Как пишет один рецензент «Второго Апокалипсиса» [4]: «Что же делает Бэккер? Он сразу же, с первой же книги обрушивает нас в мир постоянного насилия и невыносимой грязи. Общество построено на сплошном угнетении и лютом религиозном фанатизме. Женщины — игрушки мужчин, знать топчет простонародье так, как будто никакого закона, кроме самодурства, в мире в принципе не существует. Любой конфликт немедленно превращается во взрыв чудовищной жестокости. Пытки, похищения, рабство, предательство абсолютно в норме вещей. И всё это тонет в постоянном описании телесной грязи, антисанитарии, болезни, безумия. Сексуальное насилие — какой-то абсолютный фетиш для 2/3 мужского населения, вообще мужчины ведут себя так, как будто их придумывала самая упоротая радикальная феминистка. И надо всем этим нависает тень великого зла. Хмммм… Значит, теперь надо показать великое зло. Таковы в этом мире люди, а каковы же шранки? И вот тут автор попадает в ловушку. К моменту, как он добирается до шранков и инхороев, он уже переполнил текст описаниями насилия. А ему нужно больше! Ему нужно показать, чего люди этого мира действительно боятся, боятся больше, чем своего повседневного кошмара. ОТЛИЧНО! Тогда шранки будут… Эээ… ПРЯМО В ПРОЦЕССЕ БОЯ ПЫТАТЬ ЖЕРТВ А ПОТОМ НАСИЛОВАТЬ ИХ ПРЯМО В ОТКРЫТЫЕ РАНЫ, В ПРОЦЕССЕ ЭТОГО ПОЕДАЯ ЖИВЬЁМ! И это я сейчас НЕ шучу и НЕ преувеличиваю. Автор даже не задаётся вопросом при этом, насколько будет эффективно в бою такое, хм, войско, которое постоянно отвлекается от процесса битвы на все эти вдохновляющие излишества. Когда за дело берётся местное зло, насилие перестаёт быть просто отвратительным, оно становится гротескным. К концу второго цикла — когда человеческое войско движется по Злой Стране долгим страшным маршем — сцены насилия и безумной жестокости, совершаемые всеми сторонами конфликта, окончательно перестают восприниматься как что-то вообще как-то цепляющее за душу. И — что самое главное — в этой истории вообще никого не жалко. Нормальной — даже средневеково нормальной — жизни людей в принципе не показано, её в этом мире попросту не существует. Не к чему стремиться, нечего по сути бояться и — некому сочувствовать. Есть буквально парочка персонажей, которые не участвуют в общем разгуле насилия, это, в сущности, одна случайная полусемья из старого сбрендившего мага и двух бывших шлюх. Вот их — НЕМНОГО жалко, хотя все они показаны довольно-таки надрывно-уныло-несчастненькими — уважать хоть сколько-то даже их не очень получается. Когда же смотришь на всех остальных, то главная мысль под конец — НУ СЛАВА БОГУ, простите, Не-Богу зловещему, что всё это мучительное мельтешение абсолютно и уродливейше больных существ наконец ЗАКОНЧИТСЯ НАВСЕГДА. Здесь ничего не исправить, господь, жги!»       Эффект инфляции зла часто используется для того, чтобы показать менее злой оттенок зла, потому протагонист-злодей в таком случае, если он всего лишь меньшее зло, чем вот это, является кем-то, кто может, по крайней мере, вызывать меньше отвращения — скажем, именно таким в этой сцене характерен Малец из «Кровавого меридиана»: «Среди этих изнурённых мясников, съёжившихся у огня, бродил Дэвид Браун, всё искавший того, кто помог бы ему как хирург. В бедре у него торчала стрела, прямо с оперением, и никто не хотел к ней прикасаться. Меньше всех этим хотелось заниматься Доку Ирвингу, потому что Браун обозвал его гробовщиком и брадобреем, и они старались держаться подальше друг от друга. Ребята, молил Браун, я сам бы справился, но мне никак не ухватить её как следует. Судья поднял на него глаза и усмехнулся. Может, ты возьмёшься, Холден? Нет, Дэйви, не возьмусь. Но скажу тебе, что я сделаю. И что же? Я выпишу тебе полис на страхование жизни от любого несчастного случая, кроме петли. В таком случае будь ты проклят. Судья захихикал. Разъярённый Браун огляделся. Так никто и не поможет человеку? Все молчали. Тогда будьте вы все прокляты. Измазанный в крови больше остальных, он уселся на землю, вытянул ногу и осмотрел её. Ухватился за древко и надавил вниз. На лбу у него выступил пот. Взявшись за ногу, он тихо выругался. Одни наблюдали за ним, другие — нет. Тут поднялся малец. Давай я попробую». Они там все — головорезы, но Малец, по крайней мере, заботится о товарищах, в отличие от остальных.       В некоторых случаях зло меньшего злодея можно сделать ничтожным, то есть вообще не имеющим смысла. Читатель даже может забыть, что малый злодей — вообще-то злодей, когда он стоит в тени великого колосса порока. И тогда, я так считаю, надо напоминать. Скажем, когда я писал свой фик РСБЕ, я иногда напоминаю, обычно только в разговорах, что Рей Аянами — вообще-то нигилистка, которая вполне может уничтожить всю жизнь на Земле только потому, что мальчик, который ей нравится, её об этом попросил — Рей безразличны жизни всех жителей Земли, с её точки зрения смерть их — тоже вариант. Однако зла без поводу Рей и мухе не причинит — она вегетарианка даже. Не только читатель, но и мало кто из персонажей вообще обращает внимание к моральному облику Рей — так как по страницам моей писанины вокруг бродят типы, которые куда больше бросаются в глаза своей чудовищностью. А теперь представьте, что будет, если скажем, перенести Рей Аянами куда-нибудь в сеттинг, ну скажем, Толкина. Подумайте, как она там будет выглядеть… Хотя нет, не надо её в Арду, а то окажется, что Эру и Валары одобряют комплементацию — неудобно получится. Давайте что-нибудь попроще. Скажем, что будет если Саурон и Саруман попадут в Эарву, где им будет противостоять Консульт! Гостям из Арды явно будет в новинку глядеть на то, как их орков прямо в раны ебут до смерти шранки! Кстати, да, автор рецензии забыл сказать, что шранки — борцы за высшее добро без иронии, если учесть, что они ведут войну против Ста Богов, которые вечно всех пытают на том свете. Концепция ада хороша не только тем, что она запугивает, но и тем, что она оправдывает всё переходящее зло. Если вы считаете, что хотите спасти от вечных мук, то вам будет позволено всё для этого, ибо ставки очень велики. Короче, «если ад есть — всё позволено».