— Всевышнее Существо, Отец Порока бросается понтами, «Стальной алхимик».
Агитация некроморфов, «Dead Space».
Раз уж я описал стоицизм, то, думаю, нельзя не описать два других мировоззрения, которые можно считать вершиной тогдашней мысли — платонизм и гностицизм. Про гностицизм как-нибудь в другой раз, в этот раз будет про платонизм. Я много раз поднимал тот вопрос, что в фэнтези магия работает так, словно там есть объектные границы между телами так, как они есть в нашем языке — потому стоит как раз рассказать отдельно о концепции, которая популяризировала такое миропредставление. Платонизм и неоплатонизм — это первоначально философская теория, основанная на идеи объективации языка, посвящённая концепции объективных идей (эйдосов), которые стоят за всеми мировыми закономерностями. С самого начала платонизм выродился в религиозную сверхценную идеологию государственного устройства и этического поведения. Главным автором этого учения выступает Платон, который своей философией пытался разрешить сразу несколько задач: • Сформировать теорию всего. • Разработать практическую систему этого мировоззрения — этику, ответить на вопрос, в чём смысл жизни и т.д. • Построить наиболее желательную социально-политическую модель общества («идеальное государство»). Разбирая это мировоззрение, я коснусь каждого из аспектов и отмечу, что в отрыве от буквального платонизма, они могут свободно существовать друг от друга. Начну с первого аспекта. Платон исходил из того, что идеи в нашем уме сами по себе существуют вне нашего ума, прямо как магнитные поля или радиация, они самостоятельны и объективны — эти объекты своего рода отбрасывают тени в материальный мир, отчего сгустки материи формируют отдельные материальные тела. Как он это доказывал и из чего исходил, достаточно внятно разобрал Немировский: Итак, Платон и его аудитория отлично знали, чем доказывается его теория касательно идей. Раз у человека есть понятие о «столе вообще» (а оно есть, как есть и соответствующее слово — «стол»), и раз в его семантической структуре размытый образ этого «стола вообще» оказывается центральным и первичным по отношению к образам отдельных столов (а он оказывается), и, наконец, раз ничего этого человек сознательно не придумывал (а он и не придумывал), — то, значит, в мире обязательно существует некий «стол вообще» — мать всех столов, а иначе откуда у всех людей независимо друг от друга появились такие ощущения? Отлично понимал Платон и то, что при ином представлении о происхождении языка философия потеряет всякую силу. Однажды некий сторонник искусственного изобретения языка сказал ему: «Стол, Платон, я вижу, а стольности (идеи стола) — не вижу!» «У тебя есть глаза, чтобы видеть стол, но нет ума, чтоб увидеть стольность!» — ответил Платон, укоряя оппонента в том, что тот пренебрегает особым «органом чувств» — «умом», собственным понятийным аппаратом, являющимся на деле ничуть не худшим каналом получения объективной информации, чем зрение. То есть Платон считал, что наш ум — это шестой орган чувств. От этого и плясал. В целом — по меркам своего времени это вполне себе научная теория. И, подобно марксизму, она содержала в себе идеологию, то есть систему предписательных суждений. Суть этих суждений сводится к тому, что человек должен стремиться к идеалу, но идеалы тут понимаются вовсе не как выдумка людей (призванная, например, способствовать комфорту), а как реальные сущности из другого мира, которые представляют собой эталоны жизни в нашем мире. Представьте, это как если бы от вас диктатура инопланетян требовала жить по собственной, чуждой людям воле. Вот это по Платону — то самое Высшее Благо. С самого начала Платон исходил из того, что эти идеи создают отдельные тела, и эти тела со временем становятся хуже — они отдаляются от своих исходников (можно в большей или меньшей степени идеалу соответствовать, чем дальше от идеала — тем хуже). Это, по мнению Платона, плохо. Скажем, он утверждал, что женщины являются продуктом деградации мужчин. Причину этой деградации Платон видел в самой природе материи, которой свойственно меняться, в отличие от неизменных идей, потому с тех пор платонизм исходил из дуализма души и тела, духа и материи, из дуализма высоких и низменных желаний. Именно материя была провозглашена Антиначалом — источником боли и страданий, якобы потому что бесплотная душа отождествляет себя с телом, она страдает от боли, негативных эмоций и так далее. То есть одной из важных идей тут является тождественность степени приближëнности к прообразу и степени моральной положительности. Понятно, откуда это взялось, это происходит через ассоциацию между идеальным как «морально положительным» и идеальным как «некий объект наиболее точно копирует или отражает некий объект-прообраз», при этом когда мы нечто отражаем или копируем, мы ставим цель сделать это как можно точнее, потому для нас большая степень близости к объекту-прообразу имеет яркий позитивный окрас. Вот только в рамках картины мира Платона — наши идеи вовсе не наши, они подобны диктатуре инопланетян, если хотите, так как это сравнение больше всего поясняет суть морали Платона. В политике Платон задал следующий образ идеального государства. Не нужно долго думать, чтобы определить сущность государства — это система общественных отношений, призванная защитить и упорядочить жизнь людей от имени императивной власти. Потому Платон рассудил так — в идеальном государстве есть три главных социальных группы: рабочие (как мойщики полов, так и ремесленники, крестьяне и т.д.), воины (силовики, полиция, армия) и администраторы, которые всеми ими управляют (главным образом выбираются при этом из интеллектуальных силовиков). Главным критерием приобщения к ним служат те или иные душевные качества. Чтобы эта система могла работать, над государством опущен железный занавес, кругом цензура и диктатура совета мудрецов-аристократов — ну шоб вы не набрались вредных идей от варваров и людей невежественных, а то захотят, сволочи, ещё демократии. Платон считал демократию результатом деградации и выступал против неё, считая, что интеллектуальная воинская элита много лучше власти народа. За это Поппер называл Платона отцом тоталитаризма. Как можно заметить, эту социально-политическую модель наиболее точно повторяют Тау из Вахи. Невежды сравнивают их с коммунистами, что не так — Тау это социальные платонисты. Касты Эфира и Воздуха — это высшие и низшие мудрецы-админы, Каста Огня — это воины, Каста Земли — рабочие, Каста Воздуха — поддержка других каст, главным образом воинов и рабочих (отвечают за летающий транспорт). Платон жил в полисном обществе, если бы он мог представить глобальную цивилизацию, то он бы добавил касту отвечающих за наиболее мобильный транспорт. Я не знаю, читали ли авторы Вахи Платона, но термин Высшее Благо — также использовался платонистами, как прямое обозначения идеи сверхценного добра: Итак, пусть древние мудрецы разъяснят ищущим знания, пусть выскажется Платон, сын Аристона, насчет высшего блага и пусть скажет в одном из своих писем, что высшее благо отнюдь не «поддается определению» (rhe ton), но возникает «при частом общении» людей между собою; оно «внезапно возгоревшийся в душе свет как бы от взвившегося пламени». Далее Платон в письме пишет: «Если бы я думал, что это можно достаточно ясно изложить письменно или устно для многих, то что лучшее мы могли бы совершить в жизни, чем написать столь полезное для людей и вывести природу на свет для всех?»— неоплатоник Цельс.
Это шо касается социального строя. С Платоном случилось то, что случилось с Марксом и Энгельсом — дорогие последователи не нашли ничего лучше, кроме как догматизировать его труды и впасть в лютый СПГС: Платон предстает (нео)платонизму неисчерпаемым источником истины в любом вопросе и во всех отношениях. Ничто в нем для почтительно преданного ученика не может быть неглубоким, разгадыванию вплоть до неисследимых глубин мудрости подлежат даже, казалось бы, случайные и бытовые детали его писаний. В отношении к учителю берется за правило эвристический принцип: нет такой бездны прозрения, которая не была бы заложена в его слове. Место, время, обстоятельства, имена, походя упоминаемые в платоновских диалогах, приобретают неисчерпаемый смысл; нет мелочи, которая не вызывала бы глубокомысленного обдумывания. Сливающийся в едином лице автора двоякий платоновский образ философа — искателя и преданного хранителя истины (молодой Сократ и его учители, рассказчик и зрелый Сократ) — платоническая школа разводит до полярной противоположности, оставляя себе роль только беззаветного ученичества, предстояния перед возвышающим человека величием. [1]— философ Владимир Бибихин излагает суть.
В принципе, это закономерное развитие всякого сверхценного учения — рано или поздно оно провозгласит тот или иной текст абсолютной истиной и будет сосать скрытый смысл столь энергично и долго, как не может сосать подлинного творца нашей жизни ни одна проститутка. Подобный подход, как очевидно, губителен для всякой мысли — мировая мысль может развиваться только тогда, когда можно ставить под сомнение и спорить — а бредовая навязчивая идея приводит к краху всякого мысленного развития. Я не буду пересказывать подробно системы всех этих фантазёров — остановлю внимание на Плотине. Как о нём писал его современник Диоген Лаэртский: «Философ Плотин, наш современник, казалось, стыдился, что он пребывает в теле. И из-за такого настроя не любил рассказывать ни о своем происхождении, ни о своих родителях, ни о своей отчизне». Плотин испытывал остервенелую ненависть к материи, к мирской жизни и собственному телу и видел смысл жизни главным образом в метафизических рассуждениях и умствованиях. Один из его близких учеников — Амелий — предложил сделать его портрет — Плотин отказался, сказав: «Неужели, Амелий, ты полагаешь, что недостаточно носить образ, в который уже облекла нас природа?» Плотин систематизировал Платона и вывел следующую схему: Верховным божеством предстаёт некое Единое, оно же Высшее благо — статичный и безличный сгусток бытия, который невозможно определить ни словами, ни мышлением, хотя он является первопричиной, даже первопричиной его называть нельзя, настолько он выше всего этого; от переизбытка творческого потенциала, от него исходит Мировой Ум (Нус), от него исходит в свою очередь Мировая Душа, уже она порождает материальный мир, который порождает раздробленные души людей и страдания. Смысл жизни заключается в восхождении по этому потоку в слиянии с Единым. Получается своего рода Святая Троица. Это, собственно, и был прототип для тринитаризма. Важная особенность заключается в том, что Единое, Нус и Мировая душа статичны. Когда сказано, что Единый испускает Нус, то это не процесс во времени, а отражение постоянной имеющейся связи. Собственно временной поток есть только в материальном мире и обусловлен он свойством материи. Состояние, в котором пребывают Единый, Нус и Душа — это статичная Вечность. Это важный момент. То есть Единое технически-то всесильно, но ничего не может сделать практически, так как оно уже всё сделало раз и навсегда. Рассмотрим то, как неоплатоники оправдывали зло: Что же касается вопроса о том, как может Благо породить прямо противоположную себе природу, то Плотин доказывает, что порождение Благом зла абсолютно необходимо. В самом деле, способ, каким Единое производит из себя все сущее, заключается в том, что каждая новая ступень реальности до некоторой степени отрицает предыдущую. Так, Единое дает быть иному себе, не-Единому, и в результате появляется Ум. Ум производит свое иное — Душу, а Душа — материю и космос. Таким образом, Единое создает как бы последовательные ступени своего собственного отрицания, и понятно, что последней ступенью такого исхождения будет нечто полностью отрицающее Единое и абсолютно ему иное, т. е. противоположное. Но противоположностью Единого и Блага является зло, следовательно, появление зла действительно необходимо, ведь оно знаменует собой предел исхождения, показывая, что внешняя энергия Первоначала действительно охватила собою всё: как сущее, так и не сущее. В этом и состоит высшая благость Блага — дать присутствовать даже тому, что его полностью отрицает, наделив даже небытие призраком бытия. Действительно ли чувственно воспринимаемый космос оказывается у Плотина дурным? Здесь все зависит от точки зрения. Мировая душа видит мир как прекрасную картину, для полноты которой необходимы как яркие, так и темные краски, как свет, так и тени. С ее точки зрения во взаимном уничтожении частей мирового целого нет никакого зла, а только вечное обновление жизни, заменяющее состарившихся и слабых молодыми и сильными. В вечном круговороте жизни и смерти мировая Душа видит единственный способ, каким погруженный во временной поток космос может отразить свой вечный прообраз. И даже в смерти отдельного живого существа, которая самому этому существу представляется крайним злом и страданием, она усматривает божественное милосердие, стремящееся освободить единичную душу от чуждых ей и отягощающих ее телесных оков. При таком взгляде на мир, он, хоть и причастный материи, оказывается тем не менее благим и прекрасным, потому что даже искаженное отражение умопостигаемой красоты, даже слабый отблеск блага лучше, чем его полное отсутствие. Поэтому единственной разумной природой, усматривающей зло в мире, является единичная душа. Это для нее естественный порядок вещей, включающий в себя землетрясения, наводнения и пожары, таит в себе угрозу; это она боится болезней, боли и бедности; это ее наполняют ложные мнения и заблуждения, заставляющие ее страдать и делающие порочной. Чем же вызван подобный взгляд на мир? Не природой самой души и даже не ее приобщением к худшей, нежели она, природе тела. Причина в том, что душа начинает ошибочно отождествлять себя с телом. Такие забывшие о собственной бестелесности души начинают требовать от тел того, на что те в принципе не способны: бессмертия, прочности, силы, готовности совершать любые действия… Обманутые в своих ожиданиях, они полагают тела дурным, считают их для себя тюрьмой и обузой, страдают от этого и гневаются, наполняясь многочисленными страстями и заблуждениями. Чтобы избавиться от такого взгляда на мир, душе достаточно понять, что ей нечего страшиться смерти, поскольку она и так бессмертна, что ей не нужно бояться страданий, поскольку сама по себе она бесстрастна, страдания же и боль — это всего лишь способ истолкования происходящих с телом изменений. Так что даже единичная душа не обречена видеть в мире зло. В этом — принципиальное расхождение Плотина с гностиками, считавшими мир дурным творением злого Демиурга. Если для гностиков даже красота видимого космоса — всего лишь обманчивая приманка, удерживающая души вдали от небесной родины, то Плотин видит в ней отражение умопостигаемого прообраза, способное напомнить душе о том, откуда она ниспала. У Плотина душа не порабощена материей, как у гностиков; ее можно уподобить свету, светящему во тьме и не смешивающемуся с ней. Поэтому для освобождения от материи и всего связанного с нею зла душе необходимо просто переключить внимание с внешнего на внутреннее, с отражений в зеркале — на то, что отражается. [2]— философ Светлана Месяц излагает суть.
То есть Благом в неоплатонизме называется некая неведомая ëбаная хуйня, которая даже не имеет разума, по факту абсолютно беспомощна, так как не может ни на что реагировать — от переизбытка дерьма в организме, она порождает наш мир, целиком и полностью состоящий из говна. «Благом» эту хуйню называют только потому, что в голове у безумных философов возникают некие яркие эмоциональные ассоциации — и только поэтому. Я когда писал свой фанфик, то понял, что Азатот из Мифов Ктулху лучше всего высмеивает именно Благо неплатоников: значит, этот блаженный от творческого зуда, лепит что попало, это что попало приводит к страданиям для миллиардов живых существ. Сам же Азатот не может обратить на это внимание, так как он слишком тупой для этого. Слово «Благо» к Азатоту применимо точно так, как оно применимо к Единому. То есть это просто словесное блядство. — Ты говорил, SEELE имели много трактовок? — уточнил Синдзи. — Да, но они никогда не уделяли этому значения. Они посвятили себя служению той силе, которая была Ньярлатхотепом. Они целиком следовали только тому, что он им внушал — они говорили, мол, в конце концов это всяко за гранью понимания, потому чего рассуждать? Сгусток абсолютного добра, который царит на вершинах веры, метафизики и физики ведëт нас. Хотя я никогда особенно не верил во что-то такое и считал тех, кого люди называют Богами просто бессмысленной силой. Зачем Высшему Существу личность и разум, а? — Каору сочно жевал плоды за этим разговором. — Подлинное совершенство божье — в… — Блаженном идиотизме, — хмыкнул Синдзи. — Да. — И правда, неуязвимый блаженный идиот всегда счастлив, — завершил мысль Синдзи. Я ещё отмечу, что даже в христианстве зло не является необходимым для бога, в гностицизме — зло также является отклонением. Но в неоплатонизме Благо во зле не виновато, но оно его неизбежно порождает. Хотя понятие «виноват» и «не виноват» по отношению к безличной силе, каким является Единое, в принципе не применимы. Единое виновато во зле не больше, чем сила гравитации в падении самолёта. Но вот, значит, Азатот обгадился, создал нас и мы страдаем, что надо делать по мнению сабжа. Спойлер — нам нужна комплементация человечества: Смысл неоплатонической сотериологии [учения о спасении души, прим. Георгий] хорошо сформулировал Плотин в своих последних словах, обращенных к ученикам: «Старайтесь возвести божественное в себе к божественному во всем». Для того чтобы это сделать, человеческой душе необходимо переключить внимание с внешнего на внутреннее, перестать смотреть в направлении материального мира и обернуться к себе самой и своему собственному существу. Освобождение индивидуальной души от привязанности к материи неоплатоники называют «очищением» (κάθαρσις), понимая под ним избавление души от телесных страстей и постепенное сосредоточение на своих внутренних энергиях — рассуждении и мышлении. Очистившаяся душа перестает отождествлять себя с конкретным телом, осознает свое единство с душами всех живых существ в мире и обретает таким образом свою подлинную природу. Поэтому очищение — это одновременно и возвращение к себе. Но вернувшаяся к себе и нашедшая себя душа находит внутри себя более высокую реальность, обнаруживая, что источником ее мышления и самого ее существа является божественный Ум. Если душе удается достичь соединения с Умом и начать участвовать в его интеллектуальном созерцании, то она может погрузиться в этот процесс настолько, что перестанет отличать себя от предмета мысли. Только тогда она сможет прямо и непосредственно понять, кто же такая она сама, а поняв это, постичь и тот корень, из которого проистекает всякая самость вообще, то есть Единое. Простота Единого уже не предполагает ни сознания, ни мысли. Оно есть просто оно само, самость как таковая, с которой наша собственная самость может отождествиться так, «как если бы два круга одинакового радиуса совпали в своих центрах» (VI 9, 10, 16–18). Такое отождествление не есть растворение части в целом, но совпадение равных и окончательное обретение себя. Очищение души и ее уподобление Богу происходит благодаря добродетелям, хотя сам Бог выше добродетели. Неоплатоники выделяют несколько видов добродетелей, в том числе политические или гражданские, очистительные, теоретические и парадигматические. При этом речь идет все о тех же четырех т. н. кардинальных добродетелях, которые упоминаются в платоновском «Государстве»: мужестве, справедливости, самообладании и мудрости. Однако рассматриваются они в разных аспектах и на разных бытийных уровнях. Политические, или гражданские, добродетели необходимо практиковать для того, чтобы достичь умеренности страстей, разумности в рассуждениях, мужества в переживаниях, справедливости в согласовании вожделений и разумного начала; эти добродетели украшают смертного человека, оберегают его от зла, причиняемого неумеренными страстями, и являются предвестниками добродетелей очистительных. Очистительные добродетели отвлекают душу от всего связанного с телом и его страстями и подготавливают к умному созерцанию. Теоретические добродетели украшают душу, целиком преданную уму: мудрость здесь состоит в созерцании того, чем обладает ум; справедливость — в следовании уму и в сообразной уму деятельности; самообладание — в постоянной обращенности к уму; мужество — в бесстрастии по образцу умопостигаемого предмета. Наконец, парадигматические добродетели суть бытийные образцы для всякой теоретической деятельности — это прообразы добродетелей или идеи добродетелей, находящиеся в самом Уме. Эвдаймония, согласно Плотину, состоит в том, чтобы «пробудиться от тела к себе самому», «стать недосягаемым для внешнего», вернуться к самому себе и «принадлежать лучшему миру» (Enn. IV 8, 1, 1–11).— Светлана Месяц.
Если рассмотреть остальную их мифологию, то они в целом признавали то, что признавали большинство остальных жителей их эпохи — веру в реинкарнацию (наказание за грех — дурная реинкарнация), веру в магию, веру в духов и демонов-хранителей, веру в античных богов и в богов других народов — потому они могли быть веротерпимы, если на их собственные убеждения никто не нападал. Если почитать неополатоника Цельса, то он выступает за толерантность, правда мыслит при этом как языковой объективист: Итак, нет ничего дурного в том, что все почитают каждый свои законы. Конечно, мы находим у разных народов величайшие различия, и все же каждый из них сам думает, что его воззрение наилучшее. Те из эфиопов, которые живут в Мероэ, почитают «только Зевса и Диониса» (Геродот. II, 29), арабы — Уранию и Диониса (Геродот. III, 8), только их, египтяне все почитают Осириса и Исиду, а в частности жители Саиса — Афину, жители Навкратиды — с недавнего времени бога, которого назвали Сераписом, и так далее все по номам. Одни воздерживаются от овец, почитая их как священных, другие от коз, третьи от крокодилов, от коров, воздерживаются и гнушаются свинины. А вот у скифов считается прекрасным делом пожирать людей, и среди индийцев есть такие, которые считают, что совершают святое дело, поедая своих родителей [речь идёт о поедании уже умерших людей, а не об убийстве их в пищу, прим. Георгий]. Об этом как-то говорит тот же Геродот. Ради убедительности приведу тут же его подлинные слова: «Действительно, если спросить у какого бы то ни было народа, какие обычаи лучше всех, то каждый по расследовании ответит, что наилучшие обычаи — его собственные. Таким образом, всякий народ считает свои обычаи гораздо лучше всех остальных. Вот почему неестественно, чтобы кто-нибудь, разве помешанный, шутил с такими вещами. Что все люди относятся именно так к своим обычаям, можно доказать многочисленными примерами, в частности следующим: во время своего царствования Дарий позвал к себе эллинов, состоявших при нем на службе, и спросил их, за какую плату они согласились бы съесть своих умерших родителей. Те ответили, что ни за что не сделают этого. После этого Дарий позвал индийцев, именно так называемых калатиев, которые поедают своих родителей, и спросил их в присутствии эллинов, причем переводчик объяснял смысл ответа: за какую плату согласились бы они умерших родителей предать огню? Калатии отвечали громкими восклицаниями и требовали, чтобы он не богохульствовал. Так чтутся обычаи, и я думаю, Пиндар был прав, когда в своем стихотворении назвал обычай «всесильным владыкой» Таким образом, если иудеи так защищают свой собственный закон, то их за это нечего презирать; скорее заслуживают презрения те, которые отказываются от своей веры и примыкают к иудейской. «…» Иудеи, став самостоятельным народом, положив себе законы сообразно с местными условиями и сохраняя их в своей среде поныне, соблюдая богослужение, какое бы оно ни было, но во всяком случае унаследованное от отцов, поступают подобно прочим людям; ведь каждый следует отечественным законам, как они некогда были установлены. Да так, пожалуй, и удобно, — не только потому, что разным людям пришли на ум разные мнения и что надо соблюдать то, что установлено сообща, но и потому, что, по-видимому, отдельные части земли с самого начала предоставлены разным управителям и распределены между некоторыми властями и в таком порядке они и управляются. Поэтому у каждого народа всякое поведение правильно постольку, поскольку оно ему нравится, нарушение же того, что в данном месте издавна установлено, — нечестиво. Можно было бы привести и свидетельство Геродота, который так говорит: «Жители городов Мареи и Аписа, в той части Египта, которая граничит с Ливией, считали себя ливийцами, а не египтянами; недовольные способом почитания богов, не желая воздерживаться от употребления в пищу коров, они послали сказать Амону, что между ними и египтянами нет ничего общего; живут-де они за пределами дельты, во всем отличаются от египтян и желают, чтобы им дозволено было вкушать всякую пищу. Но бог не разрешил этого, говоря, что Египет — это вся земля, которую Нил орошает своими водами, а египтяне — все те, которые живут ниже города Элефантины и пьют воду из реки Нила». Так рассказывает Геродот. А ведь Амон не хуже и имеет такое же право рассылать указания о делах божественных, как и ангелы иудеев. Это классическое мышление, основанное на объективизации языка. Нации и народы для него — это нечто «объективное» и «богом данное» и если ты сменил национальные обычаи — то нарушил волю бога. Подробное мышление, только без религиозного оформления, продолжает жить и по сей день, так как оно очень удобно для идиотских упрёков и измышлений — типа коллективной вины всех белых перед всеми неграми за то, что предки первых когда-то поработили предков вторых — или для оправдания отжатия у других стран «исторически нам родных территорий». [3] Интересно, а не думал ли Цельс, как соотносится идея Абсолютного добра, которую каждый может видеть умозрительно, с тем фактом, что люди столь различны в обычаях? Что касается жизни неоплатоников, то это по большей части были образованные люди, которые периодически писали всякие трактаты про то, как Ум за Разум заходит (обязательно с большой буквы). Это могли быть оправдательные трактаты на тему «почему хорошо поступил Сашка Македонский, когда вырезал полностью того-то там — это Нус и Логос их, жертв Сашки, наказали» или это были какие-нибудь наставления на тему, что надо поменьше трахаться, вкусно есть, надо больше созерцать самого себя, молиться, поститься и слушать радио «Атлантида». Иногда они лезли с этим бредом к государям — так, например, Плотин вынашивал планы построить с единомышленниками город «Платонополис» в южной Италии. А ещё они были сексистами — скажем, неоплатоник Цельс, когда спорил с христианами, высказал такой аргумент против непорочного зачатия: мол, ни один бог в здравом уме не стал бы иметь дела с такой пакостью, как женское чрево. Я, напомню, что женщины по Платону — это продукт деградации мужчин, то есть женщина для них это как мужчина, только во всём хуже. Неоплатоники очень уныло слились христианству, уступив место религии, более понятной для простых масс — в которой было поменьше бреда про то, как Ум за Разум заходит, и побольше обещаний вечной жизни и вечного блаженства. Последним знаковым неоплатоником был император Юлиан — он пытался законодательно ограничить христиан, эту политику он продолжал до самой смерти. Погиб он в бою — по легенде от удара в спину, то есть, подразумевается, его насадил на пику легионер-христианин. Так христианская церковь даже сочинила предание о том, что один священник помолился одному святому, тот сошёл с иконы и насадил на пику проклятого Юлиана. О его взглядах стоит рассказать, чтобы показать, как мог видеть мир среднестатистический образованный неоплатоник: Юлиан отходит от изначальной народной веры гораздо дальше, чем Плутарх. Дельфийский мудрец видит в мифах пусть и искажённое за давностью лет, но всё-таки отражение истинной истории мира — а император полагает, что всю мифологию следует воспринимать практически исключительно как метафору и символ. Зато такой подход позволяет утверждать, что уж он-то непосредственно основан на боговдохновенном Гомере, просто понимает его Правильно, сиречь — аллегорически. Но так или иначе — Плутарх верит в сатиров, нимф и духов; Юлиан — нет. Мир Юлиана тоже строится на двух началах, но совершенно иных. Они не антагонистичны, а напротив, находятся в вечном неразрывном союзе. Это изначальное Мужское и изначальное Женское. Источником всей творческой силы и универсальным господином мироздания является Царь Солнце. Юлиан называет его Гелиосом, но это — совсем не древний титан греческого мифа. Это, с одной стороны, буквальное зримое солнце на небе; а с другой — отражение Истинного, Незримого Солнца Всех Миров (и тут все буквы концептуально большие). Истинное Солнце, изначальный источник бытия, для людей недостижимо; зримое Солнце есть его образ в мире, с которым можно взаимодействовать. Солнце есть господин и начальник всего. Единственное равное ему хотя бы относительно начало — это сущность, которую Юлиан называет Мать Богов — супруга Солнца и его партнёр по творению. Эта первичная богиня ассоциируется одновременно с Луной и с Геей-Землёй. Она — единственная, с кем советуется он; он — единственный, с чьей волей сверяется она; совместно они — абсолютная власть в мироздании, и добро, и зло существуют только в рамках их совместной воли. Царь Солнце и Мать Богов сочетаются в бесконечном браке. Вместе они порождают — а скорее эманируют, излучают — все образы божеств, сколько их есть на свете. И здесь Юлиан делает очень важное допущение: он в сущности считает, что поклоняться отдельным богам — это некий начальный, примитивный уровень веры. В этом нет ничего плохого, но это — для простецов. А истинные мудрецы знают, что все боги-мужчины есть лишь аспекты и образы изначального Бога, а все богини-женщины есть лишь аспекты и образы изначальной Богини. Бог и Богиня совместно устанавливают все судьбы во вселенной. И они же прописывают в мироздании некие правила, законы, принципы, выраженные на самом деле почти математически. Мир исчислен и скован строгой системой правил, и эти правила доступны людскому познанию. И здесь Юлиан вводит одно из базовых понятий своего учения — концепцию теургии. Теургия — это по сути магия; теург — это человек, который знает правильные ритуалы, действия, слова, исчисления, которые влияют непосредственно на установленный Богом и Богиней «первичный код» мира. Таким образом, совершая правильные ритуалы (в которых в том числе используются имена и символы «младших» божественных аспектов) человек-жрец может буквально править миром. Он не то чтоб в этот момент просит чего-то у богов — если он истинно посвящённый, то он знает, что богов в сущности не существует как действительных личностей, они — лишь функции и символы. Он по сути управляет богами, точнее — воздействует на отдельные аспекты универсальной божественности, применяя их силу к собственной пользе. Единственное правило, которое он при этом должен соблюдать — не нарушать универсальной воли изначальных Царя и Царицы мира, данной ему в интуитивном ощущении. Очевидно, что при этом какое-то примитивное общение с богами бессмысленно. Боги как аспекты бытия подчиняются правилам; эти правила надо познавать и осмыслять. Молиться им, договариваться с ними, заключать с ними договоры? Это помогает простолюдинам бороться с тревожностью, не более того. Настоящая же «молитва» Юлиана — это просто процесс пребывания в мистическом единении с Богом и Богиней, в процессе которого теург и постигает принципы взаимодействия с миром. Милость Бога и Богини к людям зависит даже не от моральных качеств напрямую, а скорее от способности человека к специфической «настройке» на их «частоту» [4]. Вот где-то такие взгляды будут у образованных неоплатоников эллинской эпохи. У неоплатоников не было канонического священного текста, который мог бы безусловно объединять их. Если бы они его выбрали, со значительной степенью вероятности это была бы писанина под названием «Халдейские оракулы» [5]. Отсутствие единой церкви и единого текста послужили существенными причинами их поражения в противостоянии с христианством, где такие штуки как раз были и потому христианам было много проще побеждать и расширять своё влияние. На том я думаю закруглить тему описания их мировоззрения. Что же касается идеального государства — то это пустые фантазии. Оно требует, чтобы власть была предоставлена умникам, которые будут по своему разумению смотреть, что вы читаете и что вы слушаете. В реальности мы, конечно, хотим, чтобы управляли нами самые умные — но всегда и во все времена (в пределах обозримого будущего, конечно) будут нами править либо сильные (аристократы, силовики, спецслужбисты, военная хунта), либо богатые (олигархи, лица, действующие в интересах капиталистических элит) — как показывает практика, сильные получают власть благодаря сильной опоре, а не благодаря интеллекту. Нет ни одного государства, где выбирали бы правителей по интеллекту. Сама вертикаль власти не может их на себе принять — но может принять хитрых, то есть эффективно способных пробраться к вершине власти, но не тех, кто будет ею эффективно там управлять. Так, теперь я немного коснусь истории. Платонизм и неплатонизм (кодификация учения Платона после Плотина) — это общие термины, которые описывают развитие комплекса идей по ходу исторического процесса. Как я сказал, неплатонизм в чистом виде не выдержал конкуренции с христианством — по тем же причинам, что и стоицизм — но смог скреститься с авраамическими религиями — плод этого пейринга породил каббализм (мистический, оккультный извод иудаизма), суфизм (исламский аналог сабжа — только вместо Единого там Аллах) и христианскую философию. Каббализм соединил учение авраамитов об эсхатологии с комплементацией неплатонизма — на выходе получив SEELE — кроме того, каббалисты модифицировали библейский миф о грехопадении. В результате вышла такая картина мира. Эйн Соф — безграничный Абсолют (местный эрзац Единого) — сделал внутри себя пузырь, который заполнил частичками своей субстанции. Из них он там сформировал Древо Жизни и Адама. Это космические сущности, а не буквально дерево и мужик. Это так еврейские умники аллегорически и метафорически интерпретировали библейский миф: дерево — только образ структуры мироздания внутри пузыря, Адам — богоподобная сущность. Адам должен был присосаться к одной части Дерева, но присосался к другой. Потому лопнул. Это привело к тому, что: 1) образовалось Дерево Клипота, оно злое — это демонические миры, 2) частицы Адама сформировали души обычных людей. Соответственно смысл жизни заключается в том, чтобы собрать всего Адама обратно. Это если предельно просто излагать суть их учения. Так как Евангелионов в реальной жизни нет, то каббалистам остаётся только сидеть на попе и придумывать всякие оккультные системы про ангелов, демонов, божественные и дьявольские миры, рисовать оккультные каракули и т.д. и т.п. Иногда они придумывали довольно занимательные вещи. Одни каббалисты считали, что радуга в небе — это член бога Яхве [6]. Некоторые каббалисты — расисты и писали, что души от Адама — это только души евреев, а у гоев души — от адского Клипота. По мнению иных Яхве прежде нашего мира создавал иные миры, которые не содержали в себе ничего, кроме зла, чтобы смотреть на боль и хаос, которые в них царили. Я не буду тут подробно останавливаться на их фантазиях, ибо охуенных историй там не на один вечер, а нам надо идти дальше. Затрону христианскую философию. Как можно заметить, одна из фишек авраамических религий в том, что бог у них личностный — Яхве-Аллах может действовать в рамках времени, он может желать и гневаться. В неплатонизме же Единое — это бог-овощ. Его овощной статус обоснован тем, что он сидит в Вечности. То есть он не может быть разумной личностью — так как понятие личности возможно только при ходе времени. Одна из главных особенностей личности — осознание себя в рамках хода времени. Христианская философия помещает Яхве в Вечность. Если Вечность существует, значит, Яхве-Аллах сотворил мир уже сразу и ничего не меняется в мире, все изменения нам кажутся. Вопрос, как тогда Яхве-Аллах может быть личностью, если он статичен? Тут либо овощ, либо личность, третьего быть не может (если такие понятия как «Вечность» и «личность» вообще могут иметь какой-то смысл). Кроме того, если есть Вечность, то нет хода событий, наш ход событий — просто иллюзия восприятия, а раз так, тот все дела наши одновременно совершены. В таком случае теряют смысл и наказание в аду, и награды в раю, и всё остальное, нет ни свободы воли у человека, ни божьей воли, ибо воля — это не статичность, воля — это выражение в один момент ментального усилия на конкретную деятельность (бог неоплатоников характерен тем, что ничего не делает конкретно, он вне времени и как бы в один момент уже сделал всё и на все времена). Вообще вся т.н. христианская философия — это философия неоплатонизма, взятая чуждым культом для своих целей. Стоит вспомнить только аргумент доказательства бытия Божьего от совершенства: Все конечные вещи обладают совершенствами лишь в той или иной степени — что-то более прекрасно, что-то менее. Но если существует степени совершенства, то должно быть и наиболее совершенное существо, предел всякого совершенства и причина всех ограниченных совершенств. Таким Совершенным существом является Бог. Ричард Докинз высмеял этот аргумент так: Это называется доказательством? Почему бы тогда не сказать, что все люди пахнут с разной силой, но сравнить степень источаемого ими аромата можно только по отношению к совершенному образцу, обладающему абсолютной пахучестью. Поэтому должен существовать несравненный, превосходящий все известное вонючка, и мы называем его богом. Приглашаю вас заменить мое сравнение на любое другое и получить не менее бессмысленное заключение. Суть посылки этого аргумента опять же в том, что совершенство — постигаемое умозрительно — это объективная характеристика объектов. Аргумент предлагает считать, что раз степени совершенства имеют смысл в нашем умозрении, то есть существуют в нашем языке и мышлении, то степень эта должна от чего-то отсчитываться, и в данном случае Бог выступает как точка отсчёта совершенства. То есть этот аргумент имеет смысл только, если мы признаём как исходник суждений то положение, что идеи и идеальные характеристики объектов существуют вне нашего индивидуального воображения и не есть нечто условное, а точнее — то, что наши умы, это своего рода глаза, направленные на иной план бытия, призванный видеть истинную реальность. Я бы на месте Ричарда Докинза возразил бы на это доказательство иначе. Действительно ли можно вообразить прекрасное, идеальное, совершенное существо? Попытка изобразить благого бога, будь то хоть Ормазд, хоть Кришна, хоть Иисус, хоть Эру, хоть Аслан — неизбежно приводит к тому, что данный субъект оказывается чрезвычайно несимпатичен. Именно поэтому апологеты вынуждены заводить шарманку про то, что «пошлое добро людей не есть правильное добро бога» и «дураку половину работы не показывают» — но тем самым они лишают смысла свой аргумент — в нашем мышлении добром может быть лишь то добро, которое соответствует человеческому добру. Моя попытка нарисовать как можно более доброго бога в лице Каору наткнулась на ряд неразрешимых противоречий — например, должен ли Каору вмешаться, если последователи ктулхиной жены хотят совершенно добровольно скормить самих себя объекту своего почитания? — если представители расы космических сгустков разумной слизи хотят ассимилировать всю жизнь на Земле, так как им морально невыносимо смотреть на то, как эта жизнь неизбежно страдает и пожирает сама себя (точно так, как нам невыносимо смотреть на садиста-педофила, убивающего и насилующего ребёнка) — то чью сторону должен занять Каору? Сторону людей, которые не хотят, чтобы их ассимилировали, особенно насильно, или сторону инопланетян, которыми движет сострадание? Если Каору выберет сторону людей, то он не будет благ для космической слизи, если он займёт их сторону, то не будет благ для людей. Если Каору выберет сторону сгустков, то люди помыслят о Каору как о гондоне, и наоборот — для кого-то Каору окажется гондоном. Уточню, что пример сугубо умозрительный, так как говорит о вещах, совершенно умозрительных, потому обусловимся, что Каору не может предложить компромисс — он должен или занять ту, или иную сторону. И так как Каору должен отказать кому-то в благе, то он не абсолютно благ. В свою очередь Абсолютно благое существо (если понятие «абсолютного блага» имеет смысл) должно быть одновременно благим с позиции обоех сторон — оно по определению не может быть гондоном ни для кого, кто мыслит о добре. А это невозможно, как я показал. Невозможно быть абсолютно хорошим всегда и везде. Итак, я заключаю, любая попытка представить всегда совершенное и благое существо рано или поздно приведёт к противоречиям. А один из важнейших постулатов античной философии гласит «реальным может быть лишь то, о чём возможно непротиворечиво помыслить» (скажем, именно на его основании Кант критиковал претензии философов осмыслять бытие одними умозрительными рассуждениями — он рассуждал, что раз, скажем, умозрительно можно привести аргументы за подтверждение противоречивых позиций, то сам метод ложен). Можно ли непротиворечиво помыслить абсолютно благое существо? Нет. Так что этот аргумент говорит не за существование такого бога, а против него. Господи, как это приятно, победить врага в его собственной игре! Об этом ещё Маркиз де Сад писал: Посмотрите сами, Жюстина, посмотрите, как уничтожают и поглощают друг друга все его атрибуты, и тогда вы поймете, что это мерзкое существо, порожденное страхом одних, ложью других и всеобщим невежеством, есть не что иное, как потрясающая пошлость, которая не стоит ни нашей веры, ни нашего уважения; это печальная нелепость, которая отвращает разум, возмущает сердце, и которая вышла из потемок только для того, чтобы мучить и унижать людей. Ещё можно, на основе этих соображений, вывести вот какой аргумент против бога: вы говорите, что Бог — это высшее добро и, в таком случае, связан с нашим нравственным чувством? Тогда почему в моей душе идея бога вызывает такое дикое моральное отвращение? Ведь я вижу, насколько полон зла этот мир — при этом я говорю не о том зле, которое совершают люди из злого умысла — а о том зле, которое исходит от начальных условиях — будь то факт пожирания одними живыми существами других, потребность вкушать пищу, старость, рак у детей и животных, стихийные бедствия и прочее зло, которое нельзя истолковать как кару за грех — если бог создал этот мир, то он создал и всё это, следовательно он — высшее зло; так вот, рассуждая так, идея бога у меня вызывает моральное отвращение, сам образ бога в моём уме мне чрезвычайно морально омерзителен. Так вот, если бог есть и моральные чувства исходят от бога, то почему тогда мои моральные чувства восстают против бога, а? Это, к слову, вопрос, который никогда не поднимался в религиозной апологетике такого рода — именно поэтому у верующих все богоборцы, что Ахриман, что его дэвы, что Сатана, что его бесы, что колдуны — они никогда не ставят под сомнение благость божества и собственное зло, они сражаются против добра потому, что они злые — но в рамках такой картины мира совершенно невозможен тот, кто питал бы отвращение к божеству за зло, от божества исходящее, и верно бы на это зло указывал. Что зороастрийцы, что христиане, согласно своей официальной доктрине, признавали за человеком возможность объективно различить добро и зло на уровне особого чувства — но когда я, например, впервые узнал о геях (я был маленьким ребёнком), я не подумал о них плохо, я подумал, что это совершенно нормально, если в этом нет вреда, я подумал, что можно и так. Но если геи объективно зло, то почему мои нравственные чувства, если они могут транслировать мораль бога, тогда промолчали? Почему те же моральные чувства говорят мне, что идея бога омерзительна, когда я до конца её осмыслил? Очевидно, это ещё один аргумент против такой картины мира, при этом основанный строго на её же собственных измышлениях. Это я просто ещё раз показываю вам, как такие идеи работают в обе стороны (и то, как их можно победить в их же собственной игре). Догмат про Троицу — это тоже вариация на бесконечные триады в платонизме и неоплатонизме. Честно говоря, я не знаю, сделали ли христиане что-то вообще своё или только писали фанфики по Платону, Плотину и ко. Даже любимый аргумент христиан о том, что зло не имеет собственной природы — это отсюда же. С той поправкой, что христиане не отождествляют зло с материей. К слову, это «объяснение зла» через слова о том, что «зло — это просто отсутствие добра», всегда поражало меня своей тупостью. Вам так велика разница, умирать вам от яда или от голода — так как в первом случае вы погибаете от внешней сущности, во втором — от отсутствия нужной сущности? Это что-то меняет? Я тоже могу рассудить так, чтобы доказать, что добра нет, а зло есть, с позиции объективизации языка [7]. Это совершенно поразительная глупость, которая, как оправдание зла, кочует уже тысячи лет (очевидно потому, что сказать-то им нечего). Апофатическое богословие — то есть определение сущности бога через отрицание всех определений (типа «безграничный») — оно также всё отсюда: по словам Плотина, «даже когда мы называем Его причиной, мы высказываем нечто присущее не Ему, а нам, поскольку это мы обладаем чем-то происходящим от Него, Он же существует в себе самом». Как верно сказал Немировский: Кстати, если о чем-то не может быть высказано никакого определенного правдоподобного суждения, этого чего-то не существует в единственном возможном смысле слова «не существовать». В мире Лукреция Кара существовали электромагнитные колебания (их просто называли другими словами, в том числе «светом» и понимали по-другому), но «не существовало», к примеру, квазаров. Конечно, теперь мы «знаем», что квазары «существуют» (о них можно сказать нечто определенное), и, соответственно, «существовали» и при Лукреции Каре. Однако пока никакое суждение об Х-е не получено, существование Х-а не подлежит обсуждению и не признается по определению самого этого понятия. Выше головы не прыгнешь. Мы всегда можем сказать: «есть многое, о чем мы ничего не знаем», но по определению тем самым не имеем права говорить об этом «чем-то» ничего определенного. Поэтому немецкие мистики XIX века, говорившие о существовании Бога, о котором не может быть истинным ни одно суждение (так как он несоизмерим ни с какими человеческими суждениями и понятиями), впадали в заурядную языковую ошибку: этот Бог не существует по любому реальному (т.е. функциональному) определению слова «существовать». Я так понимаю, Немировский почерпнул эту мысль из «Преодоления метафизики» Карнапа. А вообще апофатическое богословие — идеальный пример объяснить всё, не объясняя ничего. Почему я не удивлëн, что его придумали эллинские словоблуды? Платонизм жил до Нового времени, пока постепенно успехи физических наук не вытеснили куда подальше этот мыслительный рак. Последней его отрыжкой стала диалектика — сперва Гегеля, потом у Маркса и Энгельса в её, прости господи, материалистическом изводе. Она также строилась на том, что умозрительные категории — например, социальные классы — это какие-то объективные сущности, которые имеют свои безусловные закономерности. Если каббализм и христианская философия — это бастард неоплатонизма и авраамизма, то диамат — это самый причудливый гибрид вульгарного материализма и гегельянства, отчасти смахивающий на стоицизм — к счастью, после падения СССР он уже в могиле. Метафизическую диалектику Гегель придумал в том числе как ответ на критику Канта, общая суть её сводилась к следующему: Вот ты говоришь, Кант, что неверно то, что противоречиво — а я говорю так: наш мир — Разум бога, все объекты — его мысли, мысли бога могут противоречить, когда бог думает, и эти противоречия бог всякий раз разрешает. То есть, если класс пролетариата и класс буржуазии вступают в противоречие, то это только потому, что они — разные мысли бога (по аналогии с тем, как в нашей голове происходят противоречия), и если вследствие их противоречия рано или поздно появится бесклассовое общество — то только потому, что бог так разрешил противоречие в своих мыслях (ровно так, как мы разрешаем противоречия в нашей голове). Маркс и Энгельс выкинули бога, но оставили саму идею, согласно которой в рамках физической реальности есть чётко очерченные объективные сущности, которые при контакте с другими объективными сущностями будут вести себя именно так, а не как-то иначе, так как у этих сущностей есть чёткие границы и неизменная объективная природа. Без бога это правда не работает, так как бог корректирует ход своих мыслей в рамках ему угодной тенденции — это бог обеспечивает сам ход событий именно в этом ключе — и по Гегелю понять мы это можем потому, что наши мысли подобны мыслям бога. Но кто такой ход обеспечивает у марксистов? Закон развития материи? Короче, более убогий бастард, чем диалектический материализм, мне представить себе сложно. Теперь рассмотрим произведения, которые используют элементы платонизма. • Как я уже говорил выше, Тау из Вахи воплотили на деле эталон устройства общества по Платону. • Метафизика Warhammer имеет некоторые сходства с платонизмом — но он меняет причину и следствие: сперва были в мире вещей мыслящие существа и уже потом они заполнили варп идеями, которые обрели там субстанциональность — боги и демоны родились из людского мышления. Так как идеи, эмоции и прочие порождения нашего разума противоречивы и разрушительны, когда становятся сверхценными, то сущности Варпа агрессивны и губительны в своём стремлении следовать до конца тем или иным порывам наших душ. • Метафизика «Берсерка» аналогична, только в Варпе вместо Богов Хаоса доминирует одна Идея Зла. Она родилась из мыслей и желаний людей найти причину для объяснения, почему в мире существует зло. Это очень забавно соотносится со всеми этими философиями, которые пытались объяснить происхождение зла. Не думали ли они, что своими мыслями они надумали в другом измерении одну большую адову хню, которая потирает тентакли в предвкушении пожрать ваши души? Что характерно, Идеи добра там нет. • «Иные песни» Яцек Дукай — действие происходит в фэнтези-мире, где объективны законы физики и метафизики, придуманные Платоном и Аристотелем. Потому, например, тут можно на спине огромной стрекозы долететь до Луны, так как в эфире можно дышать. Конфликт начинается с того, что в этот мир пребывают инопланетяне, живущие по совершенно иным законам, в результате чего они вносят хаос и искажение в работу этого мира — в частности они мешают идеям отбрасывать тени в мир вещей, таким образом страшно деформируя всё, с чем касаются — таким образом, угрожая превратить местный мир в одно сплошное полотно Босха и Гигера. • Общество Плети из «World of Warcraft» в принципе тоже подпадает под идеал государства Платона — тут есть рабочие (низшая нежить, которая трудится руками, и некроманты низшего круга, которые следят за ними), воины (рыцари смерти, разумная нежить среднего звена) и мудрецы-правители (личи и высокопоставленные некроманты). Также примечательны они и пренебрежением к плотским удовольствиям — рано или поздно всякий должен стать личем или иной формой высшей нежити, тем самым будучи избавлен от всех издержек плоти. Некоторая нежить (банши, тени) вообще целиком и полностью существуют в эфирном виде. • Идеология APE из «Милого во Франксе» соответствует идеалу Платона — здесь есть рабочие (которых авторы в кадре не показывают), воины (пилоты Франксов, над душевными качествами которых, впрочем, местные комиссары нихрена не работают) и диктатура мудрецов, которые бдительно следят за тем, что вам читать, а что не читать. Они также запрещают секс — вот что тут ещё совпадает с платонизмом — так это остервенелая ненависть к сексу и плотской любви. Наконец все эти мудрецы работают на расу инопланетян, которые хотят освободить души из оков плоти и слить их на своей планете в коллективное сознание — то есть создать рукотворный эквивалент Единого. • «Евангелион» и «Эксперименты Лейн» — идеология культов SEELE и Рыцарей Алгоритма как раз основана на идеи слияния человечества с безличным божественным началом. У Рыцарей важный пункт в плане — объединение мира вещей и мира идей, используя при этом Интернет — среду чистой информации — как своего рода мост — и техномагию как средство слияния. Что наводит на мысли, как бы платоники отреагировали на изобретение Интернета. Рей Аянами концептуально отсылает на Мировую душу, Лейн Ивакура (память Творения) буквально является эквивалентом Мировой души и Нуса. В «Евангелионе» метафизика мало изложена, но в оригинальной 26 серии (не путать с «Концом Евангелиона»), похоже, Синдзи сливается с Единым и получает его силу, чтобы пересоздать мир — и так как Синдзи у нас правоверный рациональный релятивист, а не вшивый сверхценник, то мальчик возвращается в материальный мир, чтобы организовать себе комфортную в бытовом смысле жизнь — а не торчит в вакууме всю вечность, будучи безграничной сущностью [8]. В «Экспериментах» с метафизикой получше, там в виде мира «чистой информации», нам даже показали Мир Идей Платона (в виде абстрактного сюра, само собой). Даже показали, как он поглощает материальный мир из-за происков культистов-сверхценников. • «Стальной алхимик» — Истина — это буквальный эрзац Единого. Он даже предстаёт в персонифицированной форме — и тогда становится ясно, что является любимым занятием Всевышнего Существа — оно любит воздавать отчаянием тем, кто посягнул на его дурацкие законы. Жаль, что Эд претворяется атеистом, в то время как честно ему было бы сказать в духе де Сада: Послушать вас, так Бога следует либо очистить от всех пороков и недостатков, либо отвергнуть; что же до меня, я принимаю его целиком, со всеми его пороками, и тому, кто знает все отвратительные свойства существа, которого только из страха называют милосердным, мои идеи покажутся более разумными, нежели те, что изложили вы [атеисты]. Особенно забавно, когда Эд высмеивает в первой сюжетной арке веру культистки в то, что бог вернёт ей погибшего родственника — всё потому что Эд очень хорошо знает характер Высшего Существа — и понимает, что воскрешать всяких умерших родственников Единое вам не будет. Опять-таки, в конце Эд поступает как правоверный рациональный релятивист и выменивает тело брата у Истины в обмен на свою эксклюзивную связь с Абсолютом — то есть тратит свой магический дар — что сама Истина оценивает как «ты победил меня в моей же собственной игре». Отдать свою личную связь с Абсолютом в обмен на тушку для брата — это очень не по сверхценнически. Эд оценивает Абсолют с точки зрения личных интересов, потому без сожаления отбрасывает от себя эту сферическую в вакууме хню в пользу выгоды для родного брата. • Йог-Сотот в «Через Врата Серебряного Ключа» показан как буквальный эрзац Единого — тем паче в соавторах у Лавкрафта был его друг-неоплатоник. Йог-Сотот, правда, отмечает, что никакого отношения к добру и злу не имеет, так что тут ниспровергается этическая составляющая неоплатонизма. Рэндольф Картер после прогулок по божественным мирам, не стал там ни с чем сливаться и вернулся обратно. • «Прометэя» («Promethea») Алана Мура — комикс про то, как заглавной героине суждено слить мир вещей и мир идей в одно целое — мир идей часто фигурирует в кадре в качестве сюрового угара. В конце таки Сопряжение сфер происходит, но все счастливы и с сектантской радостью тараторят о богах и оккультизме — и чуть ли не блюют радугой от счастья. Чего много в комиксе — так это оккультного сюра, потому рекомендую ознакомиться хотя бы ради упоротого визуала. • Сеттинг «Искусство» Клайва Баркера в значительном смысле был вдохновлён платоновской эстетикой — главным образом тут есть другое измерение с морем субстанции, которая хранит в себе людские мысли, и формирует из них острова: Эфемерида простиралась на много миль, и каждый ее клочок был отмечен печатью гения. Если это создание природы (хотя кто знает, какова природа царства сознания?), то здесь природа показала, на что она способна. Она заставила твердую материю играть в игры, доступные лишь облакам и свету в том мире, что оставил Хови; она создала прямые и тонкие, как тростник, башни, на вершинах которых балансировали шары размером с дом; она украсила фасады отвесных утесов каннелюрами, напоминающими желобки на раковинах моллюсков; она подернула волнами стены каньонов так, что они стали похожи на оконные занавески; сложила спиралевидные холмы и высекла из валунов груди, собак и даже объедки, сброшенные с какого-то огромного стола, — множество образов. Но Хови не был уверен, что хотя бы один из них задуман осознанно. Фрагмент, напоминавший лицо, при повторном взгляде оказывался частью другого изображения. Восприятие каждой детали ежесекундно менялось. Возможно, это лишь игра воображения, как с тем пирсом, откуда Хови прыгнул в Субстанцию, когда его разум адаптировался к необъяснимому. Но оставалось то, что никак не трансформировалось: из бесчисленных трещин в отвесных стенах центрального острова архипелага, поднимавшегося прямо из моря, исходили вертикальные струи дыма. Плотная пелена дыма окутывала его вершину. Какая бы тайна там ни скрывалась, она притягивала огоньки душ, сбросивших бремя плоти. Они не влетали в облако дыма, а лишь порхали вокруг. Хови гадал, что не пускает их внутрь: страх или более существенная преграда. Когда он окажется ближе, то постарается узнать ответ. Он стал грести, помогая приливу скорее донести его до места, и через десять пятнадцать минут после того, как впервые увидел Эфемериду, уже выбирался на ее берег. Там было темно, хотя и не так, как в водах Субстанции. Ладони ощутили не песок, а грубую поверхность, похожую на кораллы. Его вдруг пронзила мысль: может быть, этот архипелаг создан так же, как и плавучий остров из человеческих фигур, который он видел среди обломков дома Вэнса. Если это так, то сколько же времени остров плавал в море снов, чтобы стать таким огромным? • Сеттинги Клайва Льюиса в значительной степени состоят из идей неоплатонизма [9]. Его вдохновил Чарльз Уильямс, у которого был рассказ про то, как идеи из мира идей чуть не сожрали мир вещей, начиная поглощать собой те вещи, которым каждая из них давала форму [10].