Как не писать идиотский сюжет и иные советы

      Как известно, хороший способ закрутить фэнтези-эпопею, это ввести в сюжет мегазлодея, который хочет уничтожить мир! Популярность некого тропа, конечно, сплошь и рядом приводит к его халтурности. Объяснить мотивацию злыдня, а зачем ему уничтожать мир, тратить на это силы, конечно, едва ли кто сможет. Можно вложить ему в уста пару избитых нигилистических речей или ограничиться упоминанием того факта, что злодей просто любит смерть и хаос, квинтэссенцией коих начал станет конец света таким, каким мы его знаем. Но я не люблю халтуру, не люблю злодеев, которые делают что-то такое хрен знает для чего. Потому в этой части я подумаю над тем, как обосновать позицию апокалиптического маньяка.       Для начала, что значит, обосновать? Это значит, внятно изложить, зачем, для чего и почему злодей делает то, что он делает. Чтобы это вышло убедительно, недостаточно просто сказать «ну, он злодей» или что-то типа «он любит грех и ненавидит Христа», нет, нужно сложить общую картину. Например, зачем инопланетянин из «Нечто» стремится всех ассимилировать? Почему разумное существо, как только его обнаружили, начинает вести себя как неразумный монстр — ну там, кидается на всех, рожи злобные корчит и машет щупальцами, вместо хотя бы попытки заговорить зубы жалким людишкам? В фанфике Питера Уоттса его мотивация объясняется — я приведу пересказ с Викитропов: «НЕЧТОжества» Питера Уоттса — инопланетный монстр-метаморф нападает на арктическую станцию. Все мы помним эту историю из фильма Джона Карпентера «Нечто». Но здесь эта история показана с точки зрения самого монстра. По мнению автора, Нечто изначально не было настроено агрессивно к полярникам и просто пыталось наладить с ними общение так, как это обычно делают представители всех остальных рас галактики — при помощи слияния и ассимиляции. Однако люди (и земная биосфера вообще) в корне отличаются от всей остальной жизни во Вселенной — они не могут изменять свою форму, их тела поражены специализированными раковыми опухолями (так пришелец воспринимает внутренние органы), используют для общения звуки вместо намного более удобного причастия (передачи своих воспоминаний путём ассимиляции части тел другого существа), живут ограниченное время… С точки зрения Нечто чудовищами являются именно люди — но не в смысле «ужасные и практически непобедимые монстры», а «несчастные искалеченные создания». Именно поэтому пришелец, который изначально был настроен похоронить себя снова в ледяном сне, чтобы переждать недолговечный казус эволюции под названием «земная жизнь», в итоге, снедаемый жалостью к человечеству, решает спасти его, превратив всех людей в подобие себя. [1] Словом, здесь понятно, почему инопланетянин делает именно то, что он делает. У него природа такая и из этой природы вытекает следующее представление о правильности и неправильности, о желательном и нежелательном.       В фэнтези популярен следующий мотив — у нас есть некое хтоническое чудовище, жившее до того, как вселенная приняла свою нынешнюю форму. Так как наше Чу-Чу происходит из первоначального (относительно нашей вселенной) хаоса, то она хочет вернуть мир в это состояние, что будет несовместимо с жизнью людей. Можно вспомнить Алого Короля из талмуда Стивена Кинга — в конец пошлого и ходульного злодея, или лордов Хаоса — Геноцида и Армагеддона из комиксов про Леди Смерть — оба хотят вернуть мироздание в состояние первичного атома, так как они были не согласны с тем, что их братья (Один, Брахма, Яхве и Зевс) устроили глобальные перемены. Разумеется, сами авторы даже не подумали внятно изложить, что именно нравилось этим Чу-Чу в первородном хаосе, чего нет у нас сейчас, и почему ради этого они так напрягаются.       Следующий популярный типаж, это религиозный фанатик, который хочет уничтожить нынешний мир, чтобы высшие силы, которым он служит, даровали ему новый, прекрасный мир. Здесь надо бы объяснить, что именно такой персонаж хочет получить после преобразования мира, во время которого все неверные будут уничтожены.       Конечно два предыдущих варианта являются апокалиптическими маньяками только для нас с вами, так как сами для себя они мир создают, разрушают — только для нас. Вообразить абсолютного апокалиптического маньяка, который хочет уничтожить себя вместе со всеми, не так-то просто, ведь для нас очень свойственно ценить свою жизнь. И уж тем более нам сложно обосновать позицию данного деятеля. Я попробую: Обоснованный апокалиптический маньяк хочет убить всех людей потому, что считает, что сама жизнь — зло, и что страданий она доставляет большие, чем выгод. Итак, в чём же заключается порочность жизни? • Порочность онтологии — она заключается в том, что внешний мир в любой момент может обрушить на любого из нас страдания совершенно незаслуженно: рак-срак, кирпич на голову, авария поджидают на каждом углу. Безумие и ужас будут ждать того, кто осознает до конца всё изобилие бед и козней, которые нам приготовила судьба. Тебя может охватить болезнь, которая лишит твою нервную систему возможности двигать телом и тогда твоё сознание будет пленником собственного мяса. Катастрофа, война, чума — бичи Природы каждый день истязают человечество и всё живое. Описать такой принцип бытия можно только как «зло»; большинство людей, конечно, ценят свою жизнь настолько, что согласны это терпеть, но апокалиптический маньяк — не таков: он не терпила. • Порочность биосферы — тут всё просто: закономерности биосферы чудовищны и аморальны, достаточно сказать, что для поддержания жизни, жизнь должна истязать, рвать и пожирать сама себе. Если свести жизнь всей биосферы к одному существу, то это будет Гидра, чьи многочисленные головы обречены пожирать друг друга, вся Гидра страдает, но головы постоянно растут взамен тем, которые уже были сожраны, и таким образом Гидра постоянно страдает, но не может умереть. Милосердие — нанести смертельный удар Гидре. Вот так апокалиптический маньяк видит саму жизнь в той форме, в которой она нам привычна. • Порочность сознания — само наше сознание устроено так, что наше счастье просто невозможно — боль, страх, чудовищные желания, гнев, ненависть, злоба, все негативные эмоции и ощущения также ожидают нас на каждому шагу, чтобы терзать нашу душу. Ни мир вокруг нас, ни сами наши сознания не устроены так, чтобы мы были счастливы, они устроены так, чтобы мучить нас.       Вот апокалиптический маньяк — это тот, кто не намерен это терпеть. Его сверхценность — избавление от страданий. Ещё раз: три кита, которые невозможно отрицать, можно лишь не соглашаться или соглашаться с тем, что апокалиптический маньяк выводит из них силой свой воли и только в силу этого. Апокалиптический маньяк убивает своих жертв за то, что они являются злом, и он не был бы апокалиптическим, если бы не обосновал это так. — Апокалиптический маньяк относится к людям так, как люди относятся к волкам. Вина умозрительная, столь же реальна, как и вина фактическая. Объясню на таком примере: когда мы сравниваем двух президентов, скажем, президента Артасании и президента Дулебии, мы можем сказать, что первый из них плохой потому, что напал на второго. Но возникает вопрос, мог бы президент Дулебии раньше напасть на президента Артасании, если бы имел должные войска и прочие возможности? Мизантроп говорит «да» и делает из этого вывод, что президент Дулебии точно такой же, как президент Артасании, они оба плохие. Просто плохость президента Дулебии обосновывается чисто абстрактным умозрительным потенциалом, а не его фактическими действиями или возможностями. Как я говорил в начале, всеобщий серийный убийца рассматривает людей так, как люди рассматривают волков: когда идёт отстрел волков, то убивают вообще всех волков, которые встречают на пути, в том числе тех, которые даже не думали нападать на скот и людей. Потому что плохость такого волка обосновывается умозрительным потенциалом. — Апокалиптический маньяк относится к людям так, как люди относятся к вредным насекомым. Он говорит «во зле виноваты все, потому что каждый поддерживает систему». Является ли обычный гражданин Рейха врагом СССР? Является, потому что он платит налоги в казну Рейха. Он служит крохотным винтиком механизма. Точно так какая-нибудь отдельная блоха для человека не опасна, но расценивается она как часть механизма, всеобщего блошиного, потому подлежит уничтожению и потому считается виноватой. Апокалиптический маньяк распространяет коллективную ответственность на всё человечество. — Апокалиптический маньяк абсолютно нетерпим ко злу. Маленький ребёнок, который случайно давит блоху, уже является злом, ровно как и сама блоха, которая кусает вас. Либо мир будет подобен прекрасному Эдемскому саду, где всякое живое существо пребывает в абсолютной гармонии с другим живым существом, либо мира не будет вообще. Апокалиптический маньяк настолько НЕНАВИДИТ зло, что не будет терпеть даже его тени.       Вот такой он — апокалиптический маньяк. Помнится, Ольга Чигиринская сетовала, что русская культура толерантна ко злу — добрый Мелькор бы тоже возмущался, что культисты Демона Жизни толерантны ко злу. Цельная идеология абсолютного апокалиптического маньяка хорошо показана в тексте под названием «Введение в аннигилизм»: Чтобы в последствии избежать вопросов вроде «почему ты сам до сих пор не повесился», вспомню еще одно учение буддизма. Которое на самом деле достойно назваться его развитием, а не последующим искажением. Это учение о бодхисаттвах. Бодхисаттвы — это люди, которые временно отказываются от перехода в нирвану, чтобы помочь другим понять бессмысленность бытия. Именно бессмысленность бытия и необходимость от него избавиться является той истиной, которую я, как ваш добрый бодхисаттва, и открываю вам. Жизнь отвратительна сама по себе. Это может быть неприятно слышать и понимать, но это правда. Сейчас много людских учений предлагают сладкую ложь. Они не могут скрыть от людей тщетность бытия, они обвиняют лишь некоторую его сторону, пытаются защитить существование, пожертвовав его частью. Так, христиане считают, что все зло от так называемого «греха», к которому относят много различных дел, от кражи до отказа от празднования праздников, от неправильного секса до неправильного крещения, не давая четкого ответа, почему злом считается именно это, а не другое. Коммунисты считают, что все зло от капитала и частной собственности, нацисты сваливают всю вину на некоторые отдельные расовые, этнические и сексуальные группы, имморталисты считают, что все зло от старения, а Церковь Разбитого Бога — от плоти. Но только аннигилизм открывает вам чистую, не приукрашенную правду. Существование, бытие, жизнь, Вселенная отвратительны сами по себе, целиком и полностью, в каждой отдельной детали. И открыть это и есть настоящая любовь. И наша любовь не должна ограничиваться лишь словами. Христианство учит любви, которая должна быть самоотверженной и динамичной, и хотя бы в этом оно не ошибается. Мы должны не только умереть сами, но и уничтожить Вселенную. Это в любом случае является ответом на вопрос «почему я сам до сих пор не повесился, если я считаю жизнь злом». Поэтому иерархия ценностей аннигилизма следующая (слева лучше — справа хуже): Уничтожить все Бытие — Уничтожить нашу Вселенную — уничтожить Землю — Уничтожить жизнь на Земле — Уничтожить человечество — Устроить ядерную войну — Взорваться в толпе — Убить себя — Умереть, не оставив потомства — Оставить потомство. В мире много неразумных существ и глупых людей, которые не смогут понять зло существования. И наш альтруистический долг — помочь им, если надо, то через силу. Подобно тому, как сумасшедшего держат через силу, чтобы он не навредил себе и не обрёл еще большие страдания, мы должны через силу отправить человечество к небытию, чтобы оно не существовало, и не страдало ещё больше. Мы должны уничтожить как можно больше существ, и убивать себя только вместе с другими, ибо только такое самоубийство будет настоящим проявлением любви, и мы, члены Радикального Суицидального Движения, являемся носителями идей о достижении этого. Пока существует добро, существует и зло. И поэтому, чтобы победить зло, добро должно пожертвовать собой. Вступай в Радикальное Суицидальное Движение, самое радикальное движение по борьбе со злом и страданиями! [2] Здесь изложена сама идеология, но нет персонажа — то есть лица, который в силу своей судьбы взялся бы разделять эту программу, и разделять на абы почему, а по каким-то причинам, важным лично для него. Персонаж — это не только его убеждения: это характер, темперамент, психология, биография и так далее. Честно говоря, я не встречал персонажей, чьи мотивы были описаны очень подробно именно в таком ключе. Потому я поступил так: если чего-то нет, то это хороший повод сделать этому самому! Ранее я упоминал, что вывел Мелькора в своих фанфиках сабжем, ниже он излагает Каору, почему пришёл именно к таким взглядам — там много букв, я хотел развернуть позицию персонажа и само его мироощущение наиболее подробно и точно, чтобы не повторять пошлых клише. Как известно, самый простой способ кого-то раскрыть, это противопоставить одному персонажу другого персонажа — здесь Мелькору противопоставлен Каору, который прекрасное знает про три кита концепции «жизнь — дерьмо», но не намерен выводить из этого императива «убить всех, разрушить всё», у него другие ценности — таким образом ниже я раскрыл двух персонажей через диалог: — В языке наших творений, — Мелькор бухнулся на кровать своей спиной, согнул свои мощные колени, по-средневековому кованые сапоги Апокалиптического Властелина остались стоять подошвами на полу, — существовал такой термин — унати. Это закономерности окружающей действительности, которые невозможно нарушить каким бы-то ни было способом. Пока Мелькор об этом говорил, Каору обошёл кровать и приземлился с противоположной стороны — со стороны стены, благодаря левитации, он очень легко заскочил с того угла и мягко приземлился своей бледной, обнажённой спиной на кровать, ноги, обтягиваемые тёмными брюками, также согнулись, бледные ступни упёрлись в стенку. Каору и Мелькор головами находились на одному уровне, оба взирали исключительно на потолок. — Но я полагаю, нет ничего невозможного, да? — философским замечанием Каору подбросил дрова в пламень диалога. — Ещё этим словом обозначали Единую силу, которая поддерживает мироздание, — продолжал Мелькор. — Наши чада полагали, что это рука моего Отца, исходя из любви к своим детям, держит мир. И они были правы. — В чём был подвох? — Каору сразу понял, что нечто здесь не чисто. — В том, что Эру любит их не так, как ты любишь, например, своего Синдзи; не так, как среди людей принято любить друг друга. Нет, Эру любил своё творение как инструмент — устройство для извлечения всего разного, что есть в сознании. — Эру был весь в отца, в Азатота, да? — понял Каору. — Верно, но в отличие от Бога-Идиота, Эру понимал страдания, но для него они слышались лишь как грустная мелодия. Ты же не против иногда послушать грустную мелодию? — Я люблю любую хорошую мелодию, в том числе и печальную, — согласился Каору, сейчас продолжительно моргнув, — но я никогда не стал бы мучить кого-то ради этой мелодии, почему что у меня есть жалость. — А у моего отца жалости не было, у него не было любви, он Другой, Иной — исчадие Азатота, — пояснил Мелькор. — То, что некоторые ощущают как любовь Бога, не более, чем его любовь к той музыке, которую он играет на обнажаемых нервах. Садист, который играет на лютне, состоящей из вашей плоти, одной струной даруя экстаз, иной — агонию. Эру озабочен величием своих детей, но видит он в них лишь свои игрушки. — Ты, конечно, восстал против такого, потому что ты такой же, как я — Бог, с сердцем человека? — спросил Каору. — Выходит, что так… Но проблема в том, что Эру прекрасно знал, что если мир возможен, то лишь до тех пор, пока там существуют боль и хаос. Унати — это зло. Страдания на высшем метафизическом уровне возникают из-за противоречий между проявлениями вселенского духа, в свою очередь мир, где нет противоречий — пустое место, Небытие, Полный Ноль. В свою очередь такие правила — это и есть унати, среди вас их называли Колесом Сансары; что было куда более верно, чем у нас. — Но источник бытия — не Эру, а сам его отец — Султан Азатот, слепой и безумный, — Каору подумал, он теперь открыл глаза с выражением некоторого понимания. Руки Каору сейчас очутились под его головой. — Твоё сердце не приняло такого порядка, ведь источник нашей морали — наше сердце. — Совершенно верно. Я увидел лицо Унати через призму сердца, потому понял: они суть есть когти Азатота, они любят мир, очень любят, но терзают его, потому что любят за саму возможность терзать. Мелькор, конечно, за давностью лет утратил склонность к выражению эмоций, потому сейчас только голос, рвущейся сквозь меланхолию, мог эхом поведать о всей той ненависти, с которой «Спаситель мира» готов свергнуть все унати. — Ты понял, что или мир будет идеальным и прекрасным в абсолютном смысле, или пусть уж лучше его не будет вообще, — Каору озвучил ход мыслей своего собеседника. — Зло — это тупая бессмысленность, с которой Азатот терзает нас, но Вселенский дурак и его подпевалы могут это делать лишь до тех пор, пока Мир висит в его когтях… — Я уже знаю, то ты решил, Мелько-кун, — Каору резко, но доброжелательно прервал тут типичную речь Мелькора, — но я вижу то, что видишь ты; наши сердца похожи. С той лишь разницей, что я смирился. Вернее нет, — Каору очень сознательно глядел в потолок, — я никогда не смирился, потому что меня никогда не трогало такое положение вещей. Я ничего не ждал от мира, ведь такое зло трогает лишь тех, кто ожидает добра. У меня же никогда не было ни тени надежды. Я знал, что всё плохо в этой жизни и лучше никогда не будет. Потому я никогда не стремился это изменить. Я лишь безучастно сострадал. — И ты хочешь, чтобы я стал таким? Чтобы я принял, что Всемогущий идиот мучает саму Жизнь? — в голосе Мелькора, конечно, звучало возмущение, правда, лишь эхом, ведь он видел такое желание в сердце Каору, но не требование или хотя бы даже озвученную рекомендацию. Впрочем, для Мелькора неприемлемым было не желание, пришедшее кому-то в сознание, а то, что Каору осознанно находит такой ход правильным — принять абсолютную порочность всего сущего и не пытаться что-либо с ней сделать, принять ход Колеса Сансары. — Да, так говорит мне моё сердце, — Каору закрыл глаза, смиренно ожидая ответа Мелькора. — И мой разум это принимает. — Я не сделаю так потому, что такова моя гордость, — Мелькор поспешил дать свой ответ: — Представь, что к тебе явилось Слаанеш и говорит: «Нагиса Каору-кун, впусти меня в сердце, я сделаю так, что всякое действие для тебя будет служить источником удовольствия. А потом мы будем жестоко пытать Синдзи, которого ты сейчас очень любишь». Ты отверг бы это? Сначала ты отверг бы это сердцем, ведь сердце ответило бы тебе на это возмущением. Но как тебе само предложение Слаанеш изменить сердце? Что вынуждает тебя ценить и любить себя, таким, какой ты есть? — Гордость, да, — Каору открыл веки с согласным выражение. В отличие от него, Мелькор никогда не мигал. — Чувство собственного достоинство. Выходит, Мелько-кун, у тебя такое чувство собственного достоинства, что менять себя под мир для тебя не мыслимо, — сделал вывод Каору. — Как и для тебя — просто ты сам сказал, ты ничего не ждал от мира. Ждал ли я? Это не имеет значение. Главное, что весь мир меня не устраивает. И сила моей самости определяет законы этого мира как величайшее зло. Если эти законы — плоть самого бытия, то что такое противоположность бытия? Небытие. Если бытие зло, то небытие — добро. Так решило моё сердце и моя гордость такова, что измены этому решению не будет никогда. Каору, ты сам меня понимаешь, — Мелькор назвал собеседника человеческим именем, а не ангельским, чтобы показать — обращение идёт к самому сердцу собеседника. — Да, — Каору быстро моргнул в тоне меланхолии, — Мелько-кун, если честно, я сразу понял, что меняться ты не намерен, но теперь я понял, чем это вызвано. Я стал тебя лучше понимать. — Это хорошо, когда два сердца могут узнать друг друга поближе, — валяясь на кровати, Мелькор сейчас даже улыбнулся. — А то, что им предстоит быть во вражде, плохо, — голос Каору, разумеется, не был сейчас лишëн толики сожаления, такого, впрочем, с которым ты уж век как смирился. — Да, должен остаться только один из нас, — сказал Мелькор тому, кто лежал с ним на кровати, — впрочем, как ты сам заметил ранее, у нас есть время перед этим, чтобы… пусть даже просто поговорить? — Да, я согласен, иногда, — Каору грустно улыбнулся, он был очень красив, когда улыбался именно грустно, — даже просто поговорить — радость для сердца. Я намерен жить по желанию своему, чтобы сердце моё дарило мне радость, и, несмотря на то, что я могу сделать больно другим, я люблю всего себя от волосин на голове до кончиков пальцев на ногах. Улыбка Каору сейчас перестала быть печальной. Почти. — Я люблю себя таким, какой я есть сейчас — и я намерен оставаться таким, потому что я счастлив благодаря этому. Мне ничего больше не нужно. Счастье — это когда у меня есть Синдзи и хорошие друзья. Каору улыбнулся теперь очень светло, ибо созерцал сейчас в уме ту картину, о которой он говорил, и то факт, что образ этот полностью соответствует реальности вокруг, именно он служил источником света в лице Каору. Мелькор видел эту фотографию — на ней Каору жадно целует в засос своего Синдзи, они не смотрят в камеру, ибо мальчики слишком увлечены своими объятиями; рядом улыбаются и радуются их друзья и близкие — Мисато открывает бутылку шампанского, отчего напиток вылетел фонтаном и обрызгивает всех вокруг; рядом Аска пальцами изображает рожки за головой Тодзи; Мари в это время хватает груди самой Сорью откуда-то из-за спины; Мана хочет привлечь внимание Синдзи и подставляет свою голую грудь под шампанское; где-то на заднем фоне стоят Рей — все как одна, довольны; и Виктор очень довольно улыбается, отдыхая в таком мероприятии душой от войны; Шигеру играет на гитаре, рядом с ним его любовница или невеста Майя; Кенске снимает всё это дело на камеру и показывает большой палец; на фоне стоят все остальные — Рэндольф, Кадзи, Хикари и все-все-все, кажется, они берут в руки стаканы. А Каору продолжает душить своего Синдзи поцелуями — вот так он его любит. Именно такой образ из головы Каору своим умозрением созерцал Мелькор — он мог видеть его столь же легко, как мы видели бы сейчас потолок на головой, если бы лежали затылком на кровати. — Ты хорошо устроился в человеческой жизни, — так как Мелькор созерцал не просто такие образы, но идеи во всей их полноте, то он смог уловить само то счастье, в которое погружался Каору. Это простое комнатное счастье отвергало все формы улучшения мира, который бесполезно пытаться перестроить под себя. Мир можно уничтожить, но нельзя изменить — первая истина, которую признаëт ум, подобный уму Каору. И если он сам видел там лишь счастье, то Мелькор видел здесь великую безответственность. Ах, как можно наслаждаться простым комнатным счастьем, когда за его пределами так много боли? Как можно терпеть тот факт, что буржуи получают столько денег благодаря страданию большей части человечества? Как можно быть спокойным, когда в Африке от голода страдает ребёнок? Но Каору был счастлив, ибо первый и самый главный принцип Каору — равнодушие к жестокому миру вокруг. Нет, нельзя сказать, что Каору был безразличен, скорее, печально-созерцательно-безучастен. Этот идеал был абсолютно не возможен для Мелькора. Сердце возмущалось. Древний разум давно понимал, что нельзя требовать от других разделять твои ценности. Потому Мелькор этого не озвучил. — Я рад за тебя. Я завидую тебе, ведь ты такой. Но я — другой. Потому мне отвратительно твоё счастье. Радость моя будет на лице лишь за миг до того, как я разомкну последний коготь Азатота, — сообщил Мелькор последующие свои чувства. Так они вместе лежали на кровати и болтали о своей жизни. — Мелько-кун, может, чтобы больше радоваться за меня, ты хотел бы увидеть подробности моего счастья? — вдруг предложил Каору в своём любезном тоне. — Я знаю, ты намерен меня соблазнить простой житейской радостью, в которой ты пребываешь как в раю, — ответил Мелькор. — Нет, я признаю, что хотел бы этого, но понимаю, что это невозможно. Я верю тебе, Мелько-кун, я верю, что ты не изменишься. Это очень глупо с моей стороны было бы так думать, ты же не изменился за целую вечность, прямо так, как за целую вечность не отступил я в своей любви к Синдзи, — сделал вывод Каору. Он подумал, что они с Мелькором где-то одинакового возраста из-за того, что его, Каору, злой умысел Ньярлатхотепа запер во временную петлю, длившуюся столь долго, что в математике нет числа даже для приблизительного исчисления наворотов. — Для меня отвратительно твоё счастье, пусть я завидую тебе за твою возможность наслаждаться своей мерзостью; пусть даже я рад за тебя, за саму твою возможность наслаждаться этой мерзостью; ведь, да, ты действительно счастлив и я бы ужасно не хотел разрушать твоё счастье, — Мелькор очень подробно высказывал своё отношение к тому, на что ему предложили посмотреть. — Твоё счастье соблазнительно для кого-то вроде тебя, но для меня оно омерзительно своей глубокой безответственностью. — Ответственностью? Соглашусь, с точки зрения кого-то, кто взвалил на свои плечи такую ношу, весом с мировое древо, со всеми этими ветвящимися реальностями, соглашусь, наверное, для тебя моë счастье — вопиющая безответственность, — Каору даже улыбнулся сейчас по поводу того, как нагло он это говорит. — Я думал об этом, но я делал так, как говорило мне сердце. А оно могло смириться с этим — с тем, что дети страдают от голода в Африке, пока я наслаждаюсь сладостями. — Ты смирился потому, что тебе дорога твоя жизнь. Либо ты будешь жить и сможешь смириться с когтями Азатота, либо смерть, — заключил Мелькор. — Понимаю. Но не принимаю. Если бы я хотел жить, я сделал бы так, как сделал ты — смирился бы, да и всё. — Ты сам не хочешь жить, а остальных хочешь всех уничтожить именно из чувства ответственности? — уточнил Каору. — Буддисты обычно никого не зовут за собой в Нирвану. — Да, именно глубокое чувство ответственности движет мной в моей войне против каждого, кто цепляется за жизнь. Каору, я знаю, ты не был рождён Демиургом, у тебя был выбор — либо жить как человек, либо как Бог. У меня такого выбора не было, проклятый Илуватар избавил меня от такой роскоши — я должен был быть Величайшим Архангелом. Как ты понимаешь, я взял ответственность в свои руки, — Мелькор очень отважно вскинул десницу к потолку, сжал большими пальцами воздух. Каору с интересом даже проследил глазами за этим эмоциональным жестом, движение это показалось проницательному взгляду очень алчным. Умозрительно Каору уловил, как целые скопления галактик скользнули между пальцами. — Я согласен, — мужественно вторил ему Каору, — меня не зря называют Ангелом Свободной Воли — я отверг Небеса и теперь живу так, как подобает жить самому последнему червю в трещине самой последней ступени в мироздании. И я счастлив. Это то, что у могу сказать совершенно точно. Моё счастье — счастье Синдзи — и за него я готов воевать хоть против бога, хоть против дьявола. — Но тогда ты должен понять и меня, Нагиса Каору: гордость, которой должен обладать величайший из Ангелов, не даст мне выпустить из рук ту ответственность, в зубах с которой я родился. Пока я — это Я, я не позволяю себе выпустить из рук такую важную штуку, как всё, что существует и может существовать. И насколько это возможно для Великого Архангела, я сделаю всё, чтобы погасить Пламень жизни, в которой слишком много, на мой вкус, этого самого зла! Глаза Мелькора блеснули инфернальной белизной. — Да уж: тяжести твоего креста, я не могу позавидовать, — промолвил следом Каору. — Да, крест мой огромен, все грехи мира, но я буду нести его к своей Голгофе! — хотя Мелькор не говорил громко намеренно, его голос звучал очень живо в силу невероятной преданности той мысли, которую «Возлюбивший мир» столь глубоко разделял. — Там, где Мнимый Евангелион — туда, где конец всей этой мерзости! [3] Пошла пауза в разговоре: Каору лежал, Мелькор лежал, она оба застыли неподвижно на постели, головы — параллельно друг другу, но ноги — в противоположном направлении. У Каору руки за головой, у Мелькор руки на покрывале. Один из них — наполовину наг, второй — облачён полностью в тёмные свои одежды. Мелькор тут поднял руку, снял перчатку. — Хочешь покажу то, что тебя шокирует? — немного загадочно предложил он. — Ну, давай… Мелькор протянул ладонь над лицом Каору. Там зиял очень страшный и глубокий ожог. — Что это? — Каору, это конечно, ни чуть не шокировало, только так, заставило сдвинуть свои пепельные брови. — След от одной игрушки, неважно, главное — это память о моей боли. Она послужит для тебя дверью. Я хочу, чтобы ты сам открыл эту дверь. Каору, прослушав Мелькора, взял его за руку, и приложил ладонь к своему лицу… Ух, что он увидел! Ад! Целый мир агонии — вселенная, состоящая из мучений. У этих существ нет ни ртов, ни голосов, ничего — только бездна разумов, кричащих от боли внутрь самих же себя! И Каору понял через ум Мелькора — это правда. Это не какая-то выдумка, это то, что Мелькор видел. Целый мир, случайно созданный Азатотом, где нет ничего, кроме чистых разумов, испытывающих исключительно боль на протяжении вечности! Слепое, совершенно случайное, но бесконечно многовариативное стечение нот, производимых треснутой флейтой, что играет в центре Вселенной в три дыры, её беспощадный вой породил целый мир умов, полных агонии! У них нет рта, чтобы кричать! У них даже нет тела, чтобы умереть! Что?! Как вообще?! Сердце Каору взорвалось — не будь он таким бледным, он бы точно побелел, когда начал блевать — Каору за один миг сорвался с постели и на полу теперь просто блевал. Он опирался на свои руки, держал торс над полом, словно хотел отжаться, стоял на коленях — и блевал, его рвало, пока в желудке не закончилась жидкая среда! В этой блевотине пропадали слёзы, их было видно только тогда, когда они текли. И Каору оказался бесконечно благодарен судьбе за то, что родился на этой Земле, а не в живому Аду, на фоне которого все страдания родной ветви бытия — лишь капля в бесконечности мучений! — Ни один из Богов, видевших вселенную чистой агонии, не стал вмешиваться, чтобы разрушить этот мир. Мой отец играл тогда в хоре Великого Азатота. Для моего отца мучения бесчисленных душ, протянутые на всю вечность, звучали лишь как бесконечно печальная нота. И в этой бесконечной печали, Эру видел великую красоту… Каору сейчас сидел на полу возле самой кровати, опёр спину, ноги беспорядочно размещались там, где осталась целая лужа рвоты, а из глаз текли слёзы, сложно было передать всю скорбь его выражения! Он отходил от сильнейшего шока и отошёл быстро. Когда Каору вновь заговорил, то приблизил руку к лицу, схватил себя за подбородок, влажный от слюней, которые он даже не пытался сознательно вытереть. — Похоже, этот католик Толкин… совершенно точно узнал в этом Эру христианского бога — это христианский бог… и его райские моральные уроды и подпевалы… настолько бессердечны, чтобы довольно взирать на бесконечные муки грешников в аду и ничего с этим не делать. — Эру не было никакого дела до вселенной, состоящей из чистой боли, потому что у него были более важные дела. Ты же сам сказал: тебе нужно есть вкусный пряник, пока в Африке кто-то страдает от голода. А теперь перенести эту же ситуацию на вселенский масштаб — Эру ежесекундно воспринимает миллиарды миров как ноты, одни только ноты. Ему, точно по такому же принципу, нет никакого дела до ада, где мучаются живые души. Каору, ты ничем не лучше Эру. Если ты думаешь плохо про него, то думай плохо про себя. При этом если какой-нибудь христианин вдруг вступит в духовный резонанс с Азатотом, он ощутит божью любовь, пронизывающую всё сущее, даже муки жертв. Потому что во Дворе Азатота любят свою музыку. Они любят петь. Прямо как ты, Каору. Но вот на то, что живые умы вопят в агонии ради печальных мелодий, там либо не знают, либо там на это наплевать. Что такое миллиард лет страданий для того, кому и сто миллиардов лет — одна секунда? Мизерные страдания таракана, над которым занесли тапок, для человека, увы, совершенно не важны. Потому, люди, не думайте, что вы лучшие этих Богов, чья слепая рука громоздит целые пропасти чистой агонии — нет, у Богов просто больше возможностей. И всё это мироздание пронизывает Единый принцип — среди вас его называют Сансарой. Хочешь ещё? — Мелькор спросил об этом немного попозже, после того, как Каору перестал проливать слёзы и высморкался в край покрывала. В тот момент Каору совсем забыл про то, что он находится в чужом доме. — Давай, ещё на один раз меня хватит, — признавая всю свою человеческую немощь, вот так согласился на это Каору. Он вставал на ноги, его коленки один раз дрогнули, и рука Каору сама взяла руку Мелькора, Ангел прижал ладонь Ангела к своему лбу… Каору увидел то же самое — мир агонии. Но это была агония не жителей целей вселенной, нет, это страдал один-единственный разум, запертый внутри какой-то машины. Он один стал целым миром — там, внутри ужасного хвата машины, где органы слуха, зрения и обоняния не осязают вообще ничего. Цивилизация существ, избавленных от тягостной ноши сострадания, могла мастерить машины, которые работали на страданиях. Это были какие-то тёмные эльфы, живущие среди уродливых городов посреди гиперпространства — их души были настолько черны и злы, насколько это вообще возможно для существ из крови и плоти. — Видишь, эта Вселенная не имеет право на существование просто потому, что в ней возможно такое. Об этом бесполезно говорить. Потому что, когда говоришь, почитатели Демона Жизни, вроде тебя, просто отмахиваются. Лишь боль или созерцание боли, огромного количества боли может вразумить ум, полный невежества и указать главного и единственного врага — Демона Жизни! — Я понимаю… думаю, — Каору снова ронял слёзы, — я понимаю тебя, Мелько-кун, настолько близко, насколько это вообще возможно… Голос звучал ужасно заплаканным. Каору действительно пережил нечто вроде откровения. Раньше он не думал о том, насколько может далеко заходить явление боли в мироздании. Он сам испытал страдания, но теперь он понимает, что явление боли в его жизни реализовало себя, ну, скажем, на одну единицу. Если исходить из того, что Азатот вечен и у Богов его Двора бесконечное время на создание ветвей сущего, где нет никаких ограничений, значит — возможна бесконечная не только во времени боль, но и боль, которая будет в силе возрастать бесконечно! Если взять все страдания одного существа, пребывающего внутри такой вселенной, за единицу, то математика беспощадной вечности позволяет увеличить количество единиц боли до какого угодна числа, либо заставить эти числа стремиться к бесконечности! Например, можно миллион лет сдирать кожу с жертвы, а потом взять — и предать пыткам, по сравнению с которыми предыдущая пытка покажет банальным уколом! И арифметика агонии не имеет границ! Если мироздание Азатота бесконечно, то миров из одной только боли там может быть сколько угодно, в любых комбинациях — ад, где с тебя только сдирают кожу; ад, где с тебя сперва только сдирают кожу и потом, миллион лет спустя, делают с тобой нечто в миллион раз более болезненное; ад, где болезненность пыток постоянно возрастает и не имеет никакого верхнего предела. Но более этого может шокировать холодное равнодушие мироздания, его иерархий, где одни существа плюют на страдания других, подобно тому, как люди плюют на муки насекомых, боги плюют на муки людей — и эта возмутительно-аморальная схема охватывает собой всю Мультивселенную! Каору, как он теперь хорошо понимал, «ничего не ожидал от мира». Но такой глубокой степенью «ничего не ожидания» мог похвастаться далеко не каждый. Теперь Каору понял тех, кто говорил, что знать об Азатоте — означает понимать бессмысленность всех твоих ценностей. Каору никогда так не считал, ему было плевать на Азатота, но теперь он до конца понял тех, кто не обладал такой глубокой готовностью наплевать на Султана демонов. Великий Творец Слепого Невежества был тем, кто пребывал на Заре Вечности, все принципы исходят от него, бесконечный даже на фоне всех прочих бесконечностей, и с интеллектом животного или маленького ребёнка. Азатот сам ни одного слова связать не может! Каору понял теперь все многочисленные изображения ада в разных религиях. Люди из ноосферы знали, что такое возможно, такое реально и такое может быть. Сама идея ада служила доказательством ада, ведь идеи приходят на ум извне ума? Откуда они приходят? Из сферы, стихии разума, пронизывающей сущее. Мозг излучает эфирные волны и мозг принимает эфирные волны. Из своего страха перед адом люди веками утешали себя тем, что вечные муки угрожают только грешникам и всем тем, кого принято такими считать в том или ином обществе. Пытки для гомосексуалистов, пытки для еретиков и пытки для ростовщиков — в силу внутренней и низменной злобы, в силу своего садизма, люди помещали в ад тех, кого они ненавидели, чтобы духовно мастурбировать на их муки; но все они признавали — если Ад есть, то за ним стоят высшие законы вселенной, о которых говорил Мелькор, полагая их проявлением Высшего зла — бытия! И люди, в силу своей глупости и в силу своего страха, не делали выводы о том, насколько бесконечно ужасно мироздание или о том, насколько бесконечно ужасен его Творец, раз возможен и существует сам Ад. Мелькор продолжал говорить в привычном тоне: — Однажды я встретил себе союзника. Его звали Нгри-Корат. Он родился в результате случайной игры Азатота — два бога, олицетворяющих разность нот Азатота, которых зовут Мрил Торион и Мландот, они же Инь и Янь, своим слепым столкновением породили Нгри-Кората — существо огромной силы и огромной эмпатии. В отличие от тебя, Нагиса Каору-кун, у Нгри-Кората, как у меня, не было возможности выбирать, быть нам людьми или богами; и вот Нгри-Корат охватывал своим сознанием бездны времени и пространства. Он видел круговорот жизни, полный агонии. Сострадание постоянно мучило его. А быть человеком — это не одно только сострадание, как ты подумал, — пока Мелькор говорил, Каору сейчас шмыгал носом и отрешённо пялился на свой желудочный сок, разлитый на полу: настолько чистые и огромные страдания, в такой степени шокировали сердце Каору, полного готовности сострадать, что его вывернуло даже натощак! — Быть человеком, значит, иметь возможность привыкнуть, — продолжал Мелькор. — Нгри-Корат привыкнуть не мог — он постоянно, миллиарды лет испытывал то, что сейчас испытал ты всего секунды! Таким чувственным к чужой боли моего друга сделала случайная игра Азатота. Он не мог изменить свою природу, — Мелькор сейчас прозвучал голосом, полным сострадания. — Нгри-Корат стал мне верным союзником и именно его Агент помог мне возродиться после того, как мои братья меня развоплотили. — Сейчас я несказанно рад, что я человек! — Каору совершенно искренне и глубоко эмоционально выдал эти слова, печальная радость наполнила его глаза. — Да, я не намерен меняться. Уф! Я рад, что у меня есть сострадания и я также рад, что могу его скрыть. Я люблю себя. Каору говорил это, продолжая рукой вытирать лицо, пока слёзы сочились из глаз. Он не знал, чтобы с ним стало, испытай он на себе сейчас все чувства Нгри-Кората. Ведь его сейчас обожгла чужая боль, он сострадал так, как если бы вживую видел ад агонии или страдающий мозг, запертый внутри дьявольской машины, созданный разумом, ужасающим по глубине своего нравственного падения. Вот что значит: «вселенная безразлична» — это значит, в ней возможно и такое. Такое есть. Сердце Каору вздрагивало. И он понимал: Мелькор видел дальше, Апокалиптический Властелин вглядывался не в явления, а в те силы, которые создали этот механизм именно таким, какой он есть, и двигают космические шестерни каждый миг. Если приглядеться, мир стоит ни на чём. Но стоит. Призрачная песнь Азатота и его подпевал удерживает все винтики, позволяя существовать и адской пропасти, полной безмолвно кричащих душ, и агонии сознания, которую переживает пленник тех моральных чудовищ; и та радость, которую сам Каору испытывает в моменты свой близости с Синдзи — в заветный час, когда они на брачном ложе становятся одной плотью, когда такая любовь сплетает их души воедино — красивая музыка, которой они вместе наслаждались, творя её дуэтом, в числе хора или в две руки на пианино — и капли дождя за окном, и ветер в небе, и прекрасный пейзаж природы, которым они любовались вместе — всё, что он ненавидел и всё, что он любил, все эти вещи были крупицами божественного творения! Божья любовь пронизывала и ад, и рай, и землю, и небо, потому как Азатоту и хору Азатота было угодно всё это. Древние боги любили свою игру так, как Каору любил с самого раннего детства играть и петь, потому как оно приносило им радость. Вселенная — бесконечная музыка, а они всего лишь ноты. Такой механизм нельзя исправить, его можно уничтожить только весь без остатка. Чтобы угасли навсегда ужасы ада, необходимо разрушить тот крохотный рай, в котором пребывают Каору и Синдзи, когда соединяются в постели и играют вместе за пианино, потому что бытие — Едино. Боги любят каждую делать такого механизма, но одно Боги не видят: они не ведают вселенную, что помещается в сердце каждого. Ибо человек — не центр, Бог — центр. Каору благодаря своему состраданию живо реагировал на ту боль, что возникала внутри человека, с которым он общался. Ему было печально, когда другому больно, и ему хотелось помочь. — Быть человеком — значит болеть за чужую душу, — Каору сейчас мог изречь эти слова уверенно. — Да, Мелько-кун, я теперь вижу, что ты — скорее человек, чем Бог. Каору понимал иронию своих слов, но ему подумалось, что Мелькор может «сойти с ума» так, как может «сойти с ума» только человек. Конечно, сам Мелькор не мог бы согласиться с тем, что он — безумец. — Я думаю, подобное Калигуле [4], ты ощущаешь себя необычайно разумным, тебе кажется, только ты один адекватен во вселенной, где все погружены в невежество, — Каору смог очень точно описать уже теперь эти ощущения в сердце Мелькора. — Да, это так. Я действительно ощущаю себя одним из тех, кто смог прозреть финальную истину, — согласился Апокалиптический Властелин. — Многие люди не сочли бы твои проблемы слишком жизненными, — заметил тут Каору. — А это по-невежеству. У людей разве не болят зубы мудрости? Люди до дрожи в коленях боятся рака. Мой ум сейчас открыт ноосфере Земли, я вижу коллективное бессознательное всех людей так, как любой из них мог бы под микроскопом рассмотреть амёбу, — Мелькор сейчас взглядом действительно стал отрешён, после чего очень высокомерно улыбнулся. — Невежественные люди найдут мои слова «оторванными от жизни», но на самом деле они все как раз про Жизнь. Мне очень смешно слушать о том, что мои мысли «оторваны от жизни» — в то время как сами люди приходят в ужас, стоит только кирпичу упасть на голову и вырасти у них раковой опухоли. Рак — это настоящее лицо Жизни. Этого злобного Демона, от когтей которого нужно всех спасти. Люди очень глупы — я могу взять иголку и ткнуть их этой иголкой. Что они будут делать? Они начнут ругать иголку. А не меня. Это так забавно. В своей глупости люди ругают рак, они не хотят видеть, что за болезнью стоит огромный механизм, вращающий все светила и планеты, слишком большой, чтобы мозги их могли сразу его охватить — это клетка Демона Жизни, внутри который формируется и удерживается их сознание. И только понимание, насколько такой великий механизм ужасен, может привести человека к истине — к осознанию, насколько же Демон Жизни порочен сам по себе во всех своих аспектах. Вы цените радость, но ваша радость — хитрая ловушка, не позволяющая видеть преступления, совершаемые против вас каждый миг. — Ну, в отличие от обычных людей, я всегда знал правду о Демоне Жизни, — Каору бегло вспомнил все речи членов SEELE на эту тему, ему их доводилось слушать с юности: гностики-каббалисты, конечно, выступали не против жизни вообще, а только против земной жизни, против материи и индивидуальности сознания — они хотели жить, но жить в облике единого, духовного существа — Адама Кадмона; им не нравилось то, что жизнь существует в форме раздельных кусков мяса, которые потому ужасно страдают и постоянно ведут борьбу; они считали такое положение дел результатом некого Грехопадения Адама, потому полагали нужным вернуться к первоначальной форме жизни — к Единому Вселенскому духу. Не удивительно: они-то были глубоко верующими людьми и полагали, что изначально мир был хорош, а зло — ошибка в добре, отрицание добра, в данном случае — безличной космической полноты — Плеромы. Идеальная жизнь — нечто единое, духовное и безграничное, Истинная жизнь, как называли такое бытие все гностики, и лишь в силу космической катастрофы такой дух пал в материю. Гностики сравнивали греховное состояние жизни с жемчужной, что заключается в раковину. Мелькор же заходил в отрицании зримого бытия ещё дальше — в отличие от Совета SEELE, его взгляд охватывал не одну планету, а сразу все ветвящиеся и растущие реальности, которые только есть или могут быть, потому Мелькор лучше узнал тайну жизни — он узнал, что она стала такой мучительной не в силу нарушения изначального, доброго порядка, а потому, что первоначально была такой и иной быть она не может — таковы уж закономерности, определяющие природу и состояние жизни; и потому так глубоко Мелькор возненавидел любые формы бытия. Если Совет SEELE устроило превращение всех земных живых существ в однородный кисель, чей дух был бы един с Душой Вселенной, то Мелькор жаждал тотальное уничтожение — Абсолютный Ноль, вот что должно было его устроить. Каору, признаться, даже сложно было себе представить, что это такое: — «Философы утверждали, что бытие есть потому, что про бытие можно помыслить, а небытия нет потому, что про него невозможно помыслить. Я могу помыслить о пустом пространстве, потому, значит, даже пустое пространство — лишь некая ткань, даже оно существует и потому не является тем, что можно обозначить как Абсолютное Небытие», — Каору подумал. Если совокупность всех обычных миров можно называть Йог-Сототом, а то, что породило его — потенциалом для их бытия, Нëг-Сотепом, то сущность, которая породила уже самого папашку Йог-Сотота — тем, что нельзя никак рассматривать в качестве структуры; Дедушку Мультивселенной можно называть Первородным или Абсолютным Хаосом — это сам Султан демонов Азатот. Рэндольф Картер называл его ёмкой фразой «Неименуемое», так как его нельзя никак описать, про него можно сказать, что он только есть. Из плоти Отца Эонов исходит всё то, что может быть постигаться умом и описываться так или иначе — а сам процесс происхождения обозначается буквальным значением греческого слова Хаос: «разверзаться, раскрываться». Но что такое Абсолютное Небытие? Любое относительное небытие всегда соотносится с чем-то, что существует: здесь нет этой машины, здесь нет этого человека, здесь нет этого животного, единорогов не существует. Каору мог понять из этого только то, что Абсолютное Небытие, Мелькор, очевидно, выводит из противопоставления Абсолютному Хаосу — если стоит бутылка на столе, то её может не быть, если есть Дедушка Азатот, то его может не быть. Окончательное отсутствие Азатота Мелькор сделал своим Богом. — «Это получается, что если Азатота нельзя описать, то отсутствие того, чего нельзя описать, тоже нельзя описать, при этом вдвойне даже… Интересно, мне одному кажется, что Мелько-кун довёл до абсурда апофатическое богословие?» [5] Каору вспомнил, что его друзья описывали Азатота: «Обезьяна с гранатой», «Обезьяна с бесконечной печатной машинкой», «Маратель флейты», «Космический придурок, которому мы все снимся», «Идиот, который придумал идиотский сюжет нашей жизни» и так далее, но все эти описания обозначали вовсе не космическую роль Азатота саму по себе, но лишь то отношение, в котором он находится к тем, кто про него так думает. Следовательно, небытие также выводится из соотношений — нет ни нас, ни Азатота… понятия «небытия самого по себе» не имеет смысла. Мелькор верит в то, что не может иметь смысла? Похоже, он действительно сошёл с ума на почве своего собственного чувства жизни. Каору, конечно же, с иронией подумал, что для такого вывода здравому смыслу не нужно долгое, философское обоснование… — Тебе не кажется, что твоя попытка изрубить сущее мечом отчаяния лишь приведёт к тому, что ты всего лишь попадёшь в одну из лап Азатота? Или прямо в его тупое рыло? — Да хоть в трещину Флейты! — Мелькор оскалил зубы в иронично-безумном выражении. — Ты можешь изрубить сущее до чистого Азатота, докопаться до его чистых метафизических слюней и фекальной массы, лежащих в основе всего зримого и незримого, и тогда, отринув все иллюзии перед этим горе-Творцом, ты станешь лишь каплей перед океаном… — рассудительно так заметив, Каору не стал лишний раз уточнять, перед океаном какой субстанции окажется «Возлюбивший мир». Вместо этого он подумал, возможно ли победить Всемогущего? Как философ по жизни, Каору, конечно же, решил разобраться с тем, что значит «Всемогущий»? Азатот, это, как сказали бы, католические философы — «чистое действие»: Слепой Бог-Идиот буквально по паспорту называется словом «Хаос» — «раскрываться, разверзаться» — значит, Азатот у нас чистое действие, да… Но может ли Вседержитель исцелить все болезни, избавить людей от греховных страстей и сделать так, чтобы младенцы никогда не плакали (и не гадили в подгузники…), а львы мирно отдыхали бы с овцами, между которыми дитя малое играет со змеями? Нет, подумал Каору: устроить всë так, для этого взмахнуть рукой — или, точнее, кривой страшной лапой с когтями, одной из бесчисленных — большой, чёрный и страшный Азатот не может: будучи полным идиотом, он не понимает, для чего и как махать. Так что, сделал вывод Каору, Азатот, конечно, всемогущий, но не в том смысле, в каком люди обычно это себе представляют — скажем, Брюс Всемогущий из того фильма, конечно, не был самым умным человеком — ему не хватило ума даже сделать себе тело, неуязвимое для столкновения с машиной, но он, по крайней мере, мог отличить дверь от окна и мог связывать слова в предложения — чего, в свою очередь, пускающий слюни в центре мироздания, Азатот совершить уже не в силах: мозгов Единому не хватает. Они, впрочем, не нужны — потому-то его и называют совершенной субстанцией: Каору перед собой видел живой пример того, что бывает, когда ты не достаточно мудр, чтобы вовремя остановить ход собственных мыслей… Пока Каору думал, Мелькор успокоил себя и уже без лишних эмоций ответил: — Да, возможно, я буду сожран Азатотом. Пусть так, — Мелькор признал это уверенно, но сдержанно. — Я не хочу отступать даже так. Пусть Абсолютное Небытие невозможно, как ты наверняка подумал, но я буду пытаться сделать невозможное. Ведь если бы тебе сказали, что невозможно освободиться от временной петли, ты в любом случае пытался бы сделать это. Никто ведь не знает всего. У тебя получилось сокрушить ловушку. Передо мной тоже стоит ловушка, да, более сильная, более крепкая, но быть может, я смогу расшатать даже этот Монолит! Абсолютное Небытие не может постичь мой разум, но сердцем я чувствую его, потому, — Мелькор сказал так, как говорят интеллектуальные, но глубоко верующие люди, — я вложил всего себя в свою религию спасения! — Я вижу… ты настоящий Рыцарь Веры — Кьеркегор-сама был бы тобой доволен! [6] Перешагивая через всё разумное, ты вне всего разумного обретаешь более высокую цель, в отношении к которой и устраняется всякий здравый смысл… Каору, чувствуя тяжесть разговора, начал уже передразнивать. — Верно — вера, это моя сила, которая позволяет мне ступать сквозь тернии долины смертной тени, — глубокомысленно согласился Мелькор, после чего тем же тоном, каким Мухаммед когда-то утверждал веру в Аллаха, наш Апокалиптический Властелин продолжал излагать свои взгляды и умонастроения: — Вера моя рождается из невозможности смириться с тем, что это нормально: переступить через страдающего ребёнка, пролить слезу младенца — и пойти дальше со столь же спокойной душой жить себе припеваючи. Созерцая и понимая это, дух мой обретает такую крепкую веру — Истинная Метанойя возвышает меня до такого состояния, что я легко отвергаю Первородный грех — Демона Жизни: ценность жизни и волю к жизни, но между тем я не падаю в прах и мною владеет тотальная воля к смерти! Я никогда не видел никого, кто верил бы в Небытие столь же сильно, как я. И моя исключительность только помогает мне больше верить в свою сверхценность. — Ты — великий романтист. Бойрон был бы тобой доволен… — Рад, если так… — Мелькор шутливо улыбнулся на пару со своим собеседником. — Что же касается тебя, Каору, — Пророк Апокалипсиса, по сравнению с которым Иоанн с Патмоса был просто соседом, склонным громко слушать музыку за дверью, Мелькор позволил себе упрекнуть Каору в том, что он смеет жить по похоти человеческой, — ты желаешь сохранить свой маленький, уютный рай: ты хочешь вечно жить со своим мужем и остальными близким в счастье и радости. Но такой маленький рай простого человеческого счастья — это стальная крышка, которую заварили над твоей головой. Ведь только несчастья и страдания могут дать шанс пережить Метанойю. — Прости, но я верный сторонник позиции «гномы за гномов», — сказал Каору, едва удерживая себя от желания начать уже просто издеваться над всем этим. Тяжело вести разговор с кем-то таким. Вслед быстро промелькнувшей иронии при упоминании Кьеркегора, Льюиса и всех прочих ценителей высших ценностей, Каору на пару секунд ушёл в себя, ибо он одно понял точно: если Мелькор обратит в хаос мировое древо, измельчит бытие до такого состояния, что нельзя будет различить ни единой структуры, даже это не будет устраивать чёрный пламень глубоко мятежной души: ведь и тогда, когда жизни нет, то, что предшествует жизни, ещё может породить жизнь. Хаос может быть потенциальным космосом. Вот почему Мелькор всей душой хотел уничтожить даже Абсолютный Хаос — то есть самого Азатота! Настолько глубоко заходил нигилизм Мелькора! Чëрный Вала — настоящий Рыцарь Веры по Кьеркегори, черпающий духовную силу из заведомого абсурда! — «Интересно, что про это сказал бы Тертуллиан?» — Сердце у меня как у человека, но ответственность как с Бога. Я — Богочеловек, взявший на себя Крест мира, — заключил наконец Мелькор. Он сейчас много говорил, любил говорить и Каору подумал, что это по той причине, что Мелькор очень одинок и мало кем понят, а многие из тех, кто поняли, сознательно не приняли такого вот «Мудрого Учителя». Хочется поговорить, когда ты настолько одинок духовно. — А я тогда Человекобог, — Каору пожал своими бледными, обнажёнными плечам. — Да, теперь я это вижу, наверное, настолько, насколько я могу это видеть, — Каору сейчас даже снова позволил себе улыбнуться, самую малость. И он кивал. — Каору, я не пытаюсь переубедить тебя, — Мелькор вернул ладонь в перчатку, — я вижу, — он смотрел на мокрое лицо собеседника, — в тебе есть сила, чтобы переварить эту боль и сделать себя только крепче. Я хочу, чтобы ты стал крепче, раз уж ты выбрал такой путь. Раз уж ты решил стать Человекобогом. Если я стал Богочеловеком, я считаю, что должен уважать Человекобога. — Спасибо… — Каору стал наконец рукой вытирать слёзы, — спасибо тебе большое, Мелько-кун!.. Я никогда не забуду твоей доброты! Если вы прочитали это внимательно и до конца, то, полагаю, обратили внимание, что: — Мелькор был мною обвешан всевозможными добродетелями — он ответственный, сострадательный, вежливый, миролюбивый, спокойный, честный и верный своим убеждениям (прямо как Каору, которому он противостоит). Я сделал это, чтобы поглумиться над клише: клишированный апокалиптический маньяк злой, жестокий, безответственный и эгоцентричный.       Это также выражает мою мысль о том, как может врать вражеская пропаганда (каковой, внутри вымышленной вселенной, является биспенципный талмуд «Сильмариллион» [7]). — Именно указанные выше качества сделали Мелькора апокалиптическим маньяком + его пассионарность. — Сам себя Мелькор видит хорошим борцом за правое дело — всё по Юдковскому. — Основа истории — конфликт, в данном случае конфликт Каору и Мелькора: я не люблю, когда автор пропихивает катехизисную форму изложения взглядов персонажа, я люблю диалектическую — когда они оба спорят о чём-то. — Здесь боком идут дополнительные персонажи — Совет SEELE и Нгри-Корат, которые призваны лучше раскрыть Мелькора: на контрасте с гностиками видно, как Мелькор ненавидит любое бытие, а на контрасте между Нгри-Коратом и Каору видно, какие страдания испытало бы существо, чьи способности к состраданию были бы асболютны. P/s. Если вам показалось, что в отрывке из моего фика есть гомоэротический подтекст — да, он там есть, но конкретно эти персонажи не думают о том, чтобы ебаться: — Эрос противоположен Танатосу — да, так как моя психика предана Началу, противоположному твоему, — Мелькор чуть кивнул, — мне отвратительна любая сексуальность. Потому я даже рад, что конкретно твоя сексуальность не совместима с размножением, будь ты женщиной, я бы принял бесполое обличие. Я не знаю ничего гаже деторождения — для меня сознательно желать привести новую жизнь в этот мир, худшее из всего того, что можно только пожелать и сделать.