Как не писать идиотский сюжет и иные советы

      Раз уж в прошлой части я упомянул Оруэлла, то, наверное, стоит поговорить о такой злодейской организации (и сверхценной идеологии, которой она руководствуется), как «полиция мыслей». Цель у полиции мыслей номинально благая — не допустить творение зла на Земле (вне зависимости от того, что она этим злом считает — в основе своей идеология у них может быть любая по части представлений о прекрасном: хоть либерально-прогрессивной, хоть консервативно-духовноскрепной). Ведь прежде чем совершить плохой поступок, человек должен спланировать его в мыслях. Следовательно, чтобы поразить первопричину зла, необходимо «арестовать мысли», то есть сделать так, чтобы некие мысли просто не могли прийти человеку в голову. Целью полиции мысли является тотальная зачистка информационного поля. Всякая информация, которая может навести человека на плохие мысли, должна быть удалена. Почему я сказал, что полиция мысли является именно злодейской организацией? Потому что она злостно насилует саму человеческую природу — подобно экзальтированному садомазохисту из секты хлыстов, который избивает себя кнутом с целью подавить греховные мысли, полиция мысли пытается проделать это всё со всем обществом, но в духовном смысле. Полиция мысли отказывается понять тот факт, что человек порочен по самой своей природе и почему она верит, что мир можно сделать лучше ментальным насилием. В каком-то смысле полиция мысли, конечно, права — например, гитлеризм возник в том числе из-за того, что в информационной среде распространялись определённые идеи, будь то вера в еврейский заговор или концепция «нордического» превосходства. Чтобы появился гитлеризм, необходимо было, чтобы появились эти идеи. Однако, подобно любому другому сверхценному учению, полиция мысли отказывается от идеи перманентной оптимизации — вместо этого она пытается вырезать все корни зла, не считаясь с потерями, которые она доставляет. В этом смысле она не лучше апокалиптического маньяка, который с целью избавления живых существ от страданий, хочет их всех убить. Не говоря уже о том, что человек един с первородным грехом, и в таком случае те, в чьих руках находится полиция мысли, будут использовать её для реализации своей ницшеанско-сатанинской воли к власти.       Если рассмотреть историю, то полиция мыслей в качестве самостоятельного института появилась в обществах, где доминировала сверхценная догматическая религия — в таком случае полиция называется обобщающим словом «инквизиция». Так полагалось считать пророка Мухаммеда самым лучшим из людей, верить в «триединого Бога» (даже если никто не понимал, что это значит) и в сакральный статус тибетских лам [1] — отрицание священных догматов или сомнение могло жестоко караться. В обществах современного типа роль догматических религий занялась светская доктрина — в западных буржуазных демократиях это идеология либерализма, в фашистских и социалистических странах — это свои прогрессивно-революционные доктрины. Традиционный Китай со своим легизмом также был близок к нашим светским доктринам. Конечно, здесь нельзя отождествлять наличие политической идеологии, которая есть всегда, и полиции мысли. Полиция мыслей — это организация и идеология, которая занимается и оправдывает именно что тотальную зачистку информационного поля.       Центральное произведение на эту тему — роман Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Однако я его не читал, потому рассмотрю сабж на примере Оруэлла. Для начала сам автор сравнивает двух персонажей — фанатика Сайма и внешне похожего на Берию партийного ноунейма и жену Уинстона, а также — реалии ангсоца и его декларируемые идеалы. — В новоязе есть слово, — сказал Сайм, — Не знаю, известно ли оно вам: «речекряк» — крякающий по-утиному. Одно из тех интересных слов, у которых два противоположных значения. В применении к противнику это ругательство; в применении к тому, с кем вы согласны, — похвала. Сайма несомненно распылят, снова подумал Уинстон. Подумал с грустью, хотя отлично знал, что Сайм презирает его и не слишком любит и вполне может объявить его мыслепреступником, если найдет для этого основания. Чуть-чуть что-то не так с Саймом. Чего-то ему не хватает: осмотрительности, отстраненности, некоей спасительной глупости. Нельзя сказать, что неправоверен. Он верит в принципы ангсоца, чтит Старшего Брата, он радуется победам, ненавидит мыслепреступников не только искренне, но рьяно и неутомимо, причем располагая самыми последними сведениями, не нужными рядовому партийцу. Но всегда от него шел какой-то малопочтенный душок. Он говорил то, о чем говорить не стоило, он прочел слишком много книжек, он наведывался в кафе «Под каштаном», которое облюбовали художники и музыканты. Запрета, даже неписаного запрета, на посещение этого кафе не было, но над ним тяготело что-то зловещее. Когда-то там собирались отставные, потерявшие доверие партийные вожди (потом их убрали окончательно). По слухам, бывал там сколько-то лет или десятилетий назад сам Голдстейн. Судьбу Сайма нетрудно было угадать. Но несомненно было и то, что если бы Сайму открылось, хоть на три секунды, каких взглядов держится Уинстон, Сайм немедленно донес бы на Уинстона в полицию мыслей. Впрочем, как и любой на его месте, но все же Сайм скорее. Правоверность — состояние бессознательное. Уинстон доел свой хлеб и сыр. Чуть повернулся на стуле, чтобы взять кружку с кофе. За столиком слева немилосердно продолжал свои разглагольствования мужчина со скрипучим голосом. Молодая женщина — возможно, секретарша — внимала ему и радостно соглашалась с каждым словом. Время от времени до Уинстона долетал ее молодой и довольно глупый голос, фразы вроде «Как это верно!» Мужчина не умолкал ни на мгновение — даже когда говорила она. Уинстон встречал его в министерстве и знал, что он занимает какую-то важную должность в отделе литературы. Это был человек лет тридцати, с мускулистой шеей и большим подвижным ртом. Он слегка откинул голову, и в таком ракурсе Уинстон видел вместо его глаз пустые блики света, отраженного очками. Жутковато делалось оттого, что в хлеставшем изо рта потоке звуков невозможно было поймать ни одного слова. Только раз Уинстон расслышал обрывок фразы: «полная и окончательная ликвидация голдстейновщины» — обрывок выскочил целиком, как отлитая строка в линотипе. В остальном это был сплошной шум — кря-кря-кря. Речь нельзя было разобрать, но общий характер ее не вызывал ни каких сомнений. Метал ли он громы против Голдстейна и требовал более суровых мер против мыслепреступников и вредителей, возмущался ли зверствами евразийской военщины, восхвалял ли Старшего Брата и героев Малабарского фронта — значения не имело. В любом случае каждое его слово было — чистая правоверность, чистый ангсоц. Глядя на хлопавшее ртом безглазое лицо, Уинстон испытывал странное чувство, что перед ним не живой человек, а манекен. Не в человеческом мозгу рождалась эта речь — в гортани. Извержение состояло из слов, но не было речью в подлинном смысле, это был шум, производимый в бессознательном состоянии, утиное кряканье. Кэтрин была высокая, очень прямая блондинка, даже грациозная. Четкое, с орлиным профилем лицо ее можно было назвать благородным — пока ты не понял, что за ним настолько ничего нет, насколько это вообще возможно. Уже в самом начале совместной жизни Уинстон решил — впрочем, только потому, быть может, что узнал ее ближе, чем других людей, — что никогда не встречал более глупого, пошлого, пустого создания. Мысли в ее голове все до единой состояли из лозунгов, и не было на свете такой ахинеи, которой бы она не склевала с руки у партии. «Ходячий граммофон» — прозвал он ее про себя. Но он бы выдержал совместную жизнь, если бы не одна вещь — постель. Стоило только прикоснуться к ней, как она вздрагивала и цепенела. Обнять ее было — все равно что обнять деревянный манекен. И странно: когда она прижимала его к себе, у него было чувство, что она в то же время отталкивает его изо всех сил. Такое впечатление создавали ее окоченелые мышцы. Она лежала с закрытыми глазами, не сопротивляясь и не помогая, а подчиняясь. Сперва это приводило его в крайнее замешательство; потом ему стало жутко. Но он все равно бы вытерпел, если бы они условились больше не спать. Как ни удивительно, на это не согласилась Кэтрин. Мы должны, сказала она, если удастся, родить ребенка. Так что занятия продолжались, и вполне регулярно, раз в неделю, если к тому не было препятствий. Она даже напоминала ему по утрам, чтo им предстоит сегодня вечером, — дабы он не забыл. Для этого у нее было два названия. Одно — «подумать о ребенке», другое — «наш партийный долг» (да, она именно так выражалась). Довольно скоро приближение назначенного дня стало вызывать у него форменный ужас. Но, к счастью, ребенка не получилось, Кэтрин решила прекратить попытки, и вскоре они разошлись. Оглянешься вокруг — и не увидишь ничего похожего ни на ложь, льющуюся из телекранов, ни на те идеалы, к которым стремятся партия. Даже у партийца большая часть жизни проходит вне политики: корпишь на нудной службе, бьешься за место в вагоне метро, штопаешь дырявый носок, клянчишь сахариновую таблетку, заканчиваешь окурок. Партийный идеал — это нечто исполинское, грозное, сверкающее: мир стали и бетона, чудовищных машин и жуткого оружия, страна воинов и фанатиков, которые шагают в едином строю, думают одну мысль, кричат один лозунг, неустанно трудятся сражаются, торжествуют, карают — триста миллионов человек — и все на одно лицо. В жизни же — города-трущобы, где снуют несытые люди в худых башмаках, ветхие дома девятнадцатого века, где всегда пахнет капустой и нужником. Перед ним возникло видение Лондона — громадный город развалин, город миллиона мусорных ящиков, — и на него наложился образ миссис Парсонс, женщины с морщинистым лицом и жидкими волосами, безнадежно ковыряющей засоренную канализационную трубу. Разумеется, по ходу сюжета Сайма репрессируют — потому что ницшеанско-сатанинским деспотам не нужны фанатики, ведь фанатики способны осознать, что их власть не соответствует собственным идеалам, потому фанатик, способный мыслить, уже опасен для партии — а вот кто нужен партии, так это пустоголовые болваны, способные только повторять то, что вещает партия. Пустоголовый дурак должен повторять догматы и лозунги, будучи неспособен связать одно с другим. Полное уничтожение критического мышления, полная готовность, как у маленького, наивного ребёнка принимать всё на веру, вот таков идеал полиции мысли. Чтобы человек перестал представлять угрозу для общества, необходимо полностью уничтожить его мышление. Если бы общество состояло только из людей вроде Кэтрин, то это был бы настоящий земной рай — кругом безобидные простофили. Это и есть то, к чему стремится любая полиция мыслей, вне зависимости от её идеологии. Мышление — опасно, следовательно, его требуется уничтожить.       Чтобы показать то, как работает полиция мыслей, я приведу следующие рассуждения. Я докажу, что идущие ниже произведения проповедуют всё, против чего сражается западная политкорректность (чтобы читатель понял, что она абсолютно ничем не отличается от российских духовных скреп — они если противоположны друг другу, то лишь в том смысле, в каком Кхорн противоположен Слаанеш). Далее я буду называть адептов полиции мыслей моралфагами. Моралфаги в мировом искусстве, это люди, которые считают, что всякое произведение искусства должно всячески демонстрировать безукоризненный идеал морали и нравственности — по принципу: «демонстрируют — значит, одобряют». Раз так, то из него должны быть исключены всякие порочащие вещи и всякие явления, какие в реальной жизни были бы предосудительны или нежелательны. Ну, например, насилие или курение. Волк в «Ну, погоди!» пропагандирует курение. Если бы моралфаги победили (давайте пофантазируем об этом апокалиптическом будущем), то мировая культура была бы чрезвычайно скучной. Возможно, в ней бы по-прежнему присутствовали произведения, где фигурировало насилие, но оно должно быть написано исключительно быстро, мимоходом и стерильно. Это означало бы, что у нас не было никаких красивых батальных сцен. Следующим пунктом должно было бы стать нравственное поучение читателя или зрителя или игрока. О какой именно бы нравственности шла речь, зависело от идеологии моралистов.       Например, если бы к власти пришли традиционные христианские моралисты, то эти требовали изображать исключительную верность в браке, приписали бы необходимым вводить в историю сцены, где положительные персонажи обязательно фигурировали как участники каких-либо ритуалов или посещали церковь. Им осталось бы ругаться на тему, какая вера вернее и стараться свести всю литературу к тому, чтобы точно следовать некой богословской доктрине (Толкин и Льюис могли были быть запрещены — как пропагандисты какого-нибудь язычества или гностицизма). Было бы что-то среднее между известным кодексом в США и сказками о православном ёжике.       Если бы победили СЖВ-шные моралисты, то такие бы запрещали всякое неугодное изображение кого-либо, кроме белых цисгендерных мужчин-христиан. Я могу назвать множество причин, почему, моралисты запретили бы, например, «Берсерк» и «Евангелион»: — В «Берсерке» все ЛГБТ-персонажи [2] — мерзкие злодеи. Единственный негр — один из них, педофил-насильник, кроме того — изображëнный с карикатурными чертами. Среди женщин присутствуют стереотипные женщины-злодейки в лице развратных потаскух (от одной из Руки Бога до женщины-Апостола в прологе). Представители неевропейских народов, например, кушаны, списаны с индийцев, изображены нацией почитателей Тёмного Властелина, которому прислуживает йог-чернокнижник. — «Евангелион» запретили бы за то, что японцы изображены участниками апокалиптического заговора, японская армия изображена аморальными злодеями, которые готовы убивать невинных детей. Единственные ЛГБТ-персонажи (Каору и Синдзи) изображены обладателями букета психологических отклонений, а это, как вы понимаете, гомофобная пропаганда… Символом апокалиптического заговора является каббалистическое Древо Жизни, следовательно — данное аниме проповедует ненависть к иудеям, в частности к последователям Каббалы… И вообще — там присутствует заговор с участием лиц, у которых подозрительные еврейские морды, так что — да, «Евангелион» и «Моя борьба» должны стоять на одной полке…       Теперь, как я сам изобразил полицию мыслей. Здесь у меня на самом деле очень большой простор — можно придумать монстра-телепата, который использует свои псионические способности, чтобы буквально удалять из мышления своих жертв крамольные мысли; можно придумать демонического духа, который вселился в интернет и который корректирует всю информацию для того, чтобы пропагандировать угодное и подавлять неугодное.       Начну я, наверное, с Саурона. Его идеология построена на следующем принципе: глупые народные массы должны быть сытыми и безобидными простофилями, в свою очередь над ними должны стоять умные люди, которые всё понимают и сознательно служат новому мировому порядку. Просто эти люди должны быть убеждены в том, что электронный концлагерь антихриста — это наилучшая форма правления. Соответственно, умные люди всё понимают, но по крайней мере не выступают против общественно полезного полного чудовища и терпят все злодеяния Тёмного Властелина: — Из какой ты старой эпохи, — сказал азиат в очках. — XX век — по их стилю — это самое начало Войн за объединение Терры. — Да, я слышал, что в вашей временной линии блок НАТО победил Россию, Китай и Арабский мир, чтобы установить гегемонию, — Виктор всё же не мог игнорировать политический вопрос. Когда он его затронул, то все посмотрели на него так, как если бы он начал говорить что-то про Пуническую войну. — Слушай, можно не грузить мозги? — откровенно пренебрежительно заявил паренёк со змеиными глазами. — Никто из нас не учил историю. — Особенно — настоящую историю, — прямо сказал азиат в очках; кажется, он единственный из всей группы, кто интересовался вопросом и вообще производил впечатление начитанного человека. — Когда я лично спросил у Большого Брата, он ответил мне, что всё что сейчас известно об истории — это им придуманная ложь. — И Большой Брат тебе об этом прямо сказал? — удивился Виктор. — Саурон сказал мне: «Ты умный мальчик, мне нужны умные офицеры». — А можно мы не будем обсуждать политику? — вдруг предложил парень в скафандре. — Хорошо, — Виктор подумал, что это не очень безопасно для его новых друзей. — Ну я всё же задам один вопрос. Азиат в очках взглядом дал понять, что готов его выслушать. — Сколько людей Саурон уничтожил, чтобы создать единое мировое государство? Ну хотя бы примерно. — Когда я задал ему этот вопрос, то он мне ответил: «10%, за всё время ведения войн, длиною в несколько столетий». Так это абсолютно расходится со всей известной мне информацией, я понял, что любые исторические сведения на моей планете — это ложь, либо подтасовка. Могу предположить, что главными погибшими были русские, китайцы и арабы. Здесь я вдохновился мультсериалом «Аргай: пророчество», где фэнтезийный Тёмный Властелин из древнего прошлого вдруг завоевал современную цивилизацию, уничтожил 10% населения и устроил себе диктатуру полицейского государства с высокими технологиями. Там вся информация о прошлом была удалена из общего доступа и персонажам приходилось её выведывать у путешественника во времени. Теперь кого ещё я придумал? В прошлой части я упоминал незатейливую книжку «Излом времени». Мне очень показалась интересной её концепция: инопланетный демон-мозг из космоса с помощью псионических способностей порабощает население планеты и уподобляет их жизнь хорошо настроенному механизму. Из этой концепции надо было выбросить только всю эту инфантильную чушь с силой любви и карикатурность злодея. В моей истории инопланетный мозг совершенно искренне думает, что поступает правильно, когда подавляет свободу воли населения своей планеты. По его мнению люди не способны адекватно распоряжаться собственным сознанием. Ведь в нашем сознании существуют желания и импульсы, которым мы не хотели бы подчиняться сами и реализация которых причинила бы нам и окружающим страдания. Разумеется, в моей версии нет никаких расстрелов за насморк — зачем они нужны, если инопланетный мозг способен с помощью высокой технологии и эффективной магии исцелить кого угодно? Нет, в моей истории этот инопланетянин совершенно искренне идентифицирует себя в качестве положительного персонажа и любит своих рабов: — Они вправили мне мозги, — совершенно прямо и честно ответил Виктор. Он смотрел в лицо Альфы. — Я теперь здоровый член общества. Без отклонений. Каким хотел быть всегда. Русский говорил просто, чётко и без намёка на раздражение. Огромный Мозг не давал ему злиться. В близи от себя этот великий социалист не пропускал никаких лишних движений души. Альфа взглянул теперь на Демона-премьера. — Милый мой, — ответил этот нелюдь, — твой друг реально хотел этого. Если он теперь счастлив, — коварная нежить положила руку на плечо Северова, — то тебе придётся либо оставить его здесь, либо остаться с нами. Ну как?.. — Что?.. — Альфа в свете Фонаря понял, что воплощение Вселенского Зла не врёт. … — Виктор, ты по реалу хочешь быть здесь? Только озвучив такое, Альфа вытаращил глаза. Гигантский Мозг всё себе пульсировал на кругом помосте, на что было сейчас решительно наплевать. В свете того, кем стал Виктор. — Альф, — высокий брюнет звучал нежно, и тут не было ни лжи, ни иронии, — моё детство пришло на 90-е годы. Ты не жил в России эпохи развала Союза. Тебе это ничего не говорит. Но я прямо тебе скажу — развал, разборки и прочая… — Виктор дошёл до такого состояния, что не мог сказать ни одного нецензурного слова. Мозг планеты искоренил всё плохое из его сознания. — Короче, всё плохо было. И я желал порядка. Я желал сытой жизни. Я был превращён в эмбрион из-за проклятия, которое наложил на меня Шрайк, и я здесь вырос заново. Здесь теперь моя социалистическая Родина. Моя новая Россия. Теперь у меня новая жизнь. Наконец моя жизнь. Как я хотел всё это время. — Виктор! — Альфа повысил голос. Схватил Виктора, встряхнул — со стороны это всё казалось комичным, если учесть, как Виктор был высок и как скромен в габаритах был Альфа. — Виктор, они промыли твои мозги! Они… — Альфа, твой друг всем тут доволен, неужели ты захочешь разрушить его счастье? — спросил «Человек» с красными глазами, активно жестикулируя. — Альфа, я не уйду отсюда. — Виктор уверенно ответил ему. — Давай я покажу тебе, как тут мне хорошо. Виктор посмотрел в глаза Альфы. В глазах Виктора Альфа рассмотрел образы — Виктор с друзьями ходит на рыбалку и на шашлыки, играет в мяч с детворой, коллекционирует оружие (впрочем, совершенно не нужное здесь), смотрит футбол, слушает новости, где говорят только об успехах. Ложится спасть и встаёт. Спит под плотным одеялом, как в детстве. Работает программистом, как по профессии, следит за работой ретрансляторов ментальных волн Большого Босса. И всё это постоянно, ежесуточно и в одно и то же время. — Я теперь живу счастливо. Постоянство — это счастье. Альфа, ты станешь врагом мне, если покусишься на моё счастье, — ответил так Виктор. — Скажи, разве тут происходит нечто плохое?.. Альфа сурово смотрел на Виктора. — Виктор Северов, которого я знал, не согласился бы на это. Он вообще сказал мне, что симпатизирует либертарианству. Но дело не в этом… Он не давал согласие на это. На то, что вы с ним сделали, — Альфа бегло бросил взгляд в сторону Мозга. — Разве человек даёт согласие на то, чтобы впитывать ценности и мораль общества, в котором он рождается? — спросил «Человек» с красными глазами. — Не нужно демагогии! Я хорошо знаю вашу манеру втирать всякое. Меня не провести! Виктор Северов не давал согласие на подчинение себя Мозгу. Он бы не дал на это согласие никогда, будь он в своём уме. Если вы превратили его в ребёнка и заново воспитали, то мой долг — вернуть в прежнее состояние того, когда я люблю, — изложил свою позицию Альфа. — Альфа, ты можешь любить меня здесь. Только здесь ты можешь любить меня правильно. Потому как здесь я свободен от любых отклонений. — Виктор говорил ему. — Любить как друг, конечно. Здесь нет гомосексуализма. Как и любых отклонений, как я уже тебе сказал. Ты же понимаешь, что гомосексуализм и трансгендерность — это отклонения, каких у нормального человека не бывает? На этой планете есть нормальная экология, здесь нет грязных предприятий, тут всё природное, в колбасе — только колбаса. Не бойся, тебя тоже вылечат. Альфа не соблазнился, но он озадачился. Премьер полыхнул алым. Его демоническая энергия растворила в себе андроидов, сокрушив их одним быстрым ударом. … Виктор вдруг схватил Альфу — налетел, накрыл его собой. Альфа не решился использовать пирокинез. … Поваленный белокурый красавец получил сигнал от кипящего Мозга. — Лежать! — Виктор уткнул Альфу в пол, приложил возле пульсирующей живой массы. Ментальные щупальца вонзились в сознание!.. Короче, инопланетный гигантский мозг желает всем любви и добра — особенно с помощью варп-щупалец! Воинственность Кхорна, декадентство Слаанеш, анархизм Малала, пассионарность Тзинча и упадничество Нургла — всё это нуждается в дополнении: в страсти видеть весь мир подчинённым единому порядку, в неистовом вожделении перед сильной рукой товарища Сталина, перед мощью государства; Бог Хаоса, страстно желающий Порядок.