Как не писать идиотский сюжет и иные советы

      Для описания разного рода кланов, авторитарных семей, террористов, политических групп, догматических религиозных движений следует понимать, что лежит в их основе. В их основе лежит групповой фаворитизм — это, с нашей точки зрения, базис. Доктрина, лозунги и прочая болтовня — это только надстройка. Фаворитизм — глубокое чувство, когда человек желает отождествить свою личность со своей группой, чтобы испытать свою сопричастность к чему-то большему, и проникнуться ненавистью к чужакам. Джордж Оруэлл в своё время назвал такое явление национализмом, однако предупредил, что использует это слово в нестандартном ключе, так как у него нет более лучшего термина [1]. Я больше предпочитаю использовать термин «групповой фаворитизм», который означает, что человек предпочитает членов своей группы тем, кого он воспринимает в качестве чужаков [2]. Однако он не совсем описывает то, что мне нужно. Я в первую очередь разумею под этим термином глубокое психическое стремление раствориться своё «я» в своём коллективе во имя жажды восхваления своей группы и самого себя, как члена этой группы, и жажды ненависти по отношению к тем, кто воспринимается в качестве чужака. Короче говоря, это очередной сорт «тьмы, чтобы была прежде». «Свои» могут быть членами одной семьи, члены некоего государства, политической организации, подвальной секты, международного движения или даже некой мнимой группы. Мнимая группа — это когда человек, с подсознательной целью восхвалять себя, причисляет себя к некой огромной общности, которую сложно назвать неким единством. Так, например, приверженцы мировых религий склонны говорить от имени всей своей религиозной общности, в данный момент оставляя за скобками тот факт, что среди приверженцев одной мировой религии полно противоречащих друг другу группировок, многие из которых даже ненавидят друг друга и ведут кровавую войну. Приверженцы политических течений склонны проводит различные явно бессодержательные обобщения, вроде «левые» и «правые», которые зачастую вообще ничего не значат, кроме неких сугубо индивидуальных ассоциаций. Так, например, для одного «левые» — это сторонники плановой экономики, для другого «левые» — это сторонники потворства миграции и секс-меньшинствам; при этом зачастую эти люди искренне убеждены, что в объективной реальности существуют некие «правильные и неправильные пчёлы» — «настоящие левые и ненастоящие левые». Иногда группы абсолютно абстрактны в духе «каждый нормальный человек». Гомофобы, например, любят отождествлять себя с такой группой как гетеросексуалы и подчёркивать, что гетеросексуалов — 98% населения планеты. Хотя я не думаю, что кто-то вообще будет адекватно воспринимать гетеросексуалов в качестве единой общности, то есть это абсолютно надуманная группа, которая нужна гомофобу, чтобы на фоне секс-меньшинств, потешить своё эго. Один еврейский блогер в своё время очень метко иронизировал по этому поводу: «Вам, мусульманам, надо нам, израильтянам, ещё и приплачивать, ведь только благодаря нам, вы можете забыть все свои бесконечные распри и объединиться в своей ненависти к Израилю». Белая раса, истинные арийцы, еврейство, нормальные русские люди, всё прогрессивное социалистическое человечество, мусульманство, нормальные мужчины — можно придумать сколько угодно таких мнимых группировок. С другой стороны, чтобы предаваться греху группового фаворитизма, совершенно не обязательно быть членом какой-то большой группы, достаточно быть членом своей семьи или своего племени. Даже в рамках своей головы можно наслаждаться чувством великой общности, если вообразить себе всё, что надо. Я потом покажу это в конце на своём примере.       Сейчас я только сделаю важное объяснение, чем реальная группировка отличается от мнимой группировки. Реальная группировка — это такая группировка, члены которой разделяют друг перед другом некие взаимно ими признанные обязательства. Например, члены семьи обязаны регулярно делиться пищей и помогать друг другу, вообще вести свою общую миниатюрную экономику, а также воздерживаться от нападения друг на друга без достаточной на то причины, не гадить и питать хотя бы минимальное уважение. Нарушение этих установлений воспринимается ими как нечто резко негативное, как нарушение должного порядка вещей. Члены некой политической партии обязаны придерживаться неких общих точек соприкосновения, важных для этой партии, а также они обязаны признавать титулы друг друга — они обязаны признавать генерального секретаря своим генеральным секретарём, его заместителя — заместителем генерального секретаря и так далее. Существует ли между белыми мужчинами, гетеросексуалами, христианами и мусульманами подобные взаимо признанные ими обязательства? То что религиозные люди признают общего бога или пророка само по себе ничего не значит, так как не формирует напрямую никаких обязательств, ибо подобные люди легко способны формировать разнообразные группировки, которые будут вести друг с другом кровавые войны. Следовательно, есть группы реальные и группы мнимые, с которыми отождествляет себя марионетка фаворитизма. С таким же успехом лица, практикующие анальный секс, могли бы гордиться тем, что их форма полового акта является самой древней формой полового акта — ведь древние рептилии сношались в клоаку миллионы лет. Задосношение гораздо древнее, чем любая религия и любая нация, так-то.       Рассмотрим некоторые черты, которые присущи жертвам стайного инстинкта: • В первую очередь марионетка группового фаворитизма одержима восхвалением своей группы и поношением вражеской группы. Такой человек готов в любом контексте найти признаки превосходства своей группы и признаки упадка вражеской группы. Произведение мировой культуры, любые случайные события, даже, казалось бы, не имеющие никакого отношения к борьбе группировок, везде жертва стайного мышления найдёт то, что она хочет. Когнитивное искажение под названием «метод техасского стрелка» или «ошибка техасского стрелка» является ключевым способом познания реальности, а точнее формированием того кривого искажённого зеркала, в котором жертва видит окружающий мир [3]. • Рабу фаворитизма недостаточно сказать, что, например, его страна превосходит вражескую страну в военной силе — такой человек будет утверждать, что у его страны самые лучшие учёные, самые красивые женщины, самая вкусная еда и так далее и так далее. Он будет утверждать, что его религия или его нация самая древняя; утверждать, что его семьи самые крепкие, а жёны — самые верные, у них самый лучший скот и что у его двора самая зелёная трава за окном. • Раб группового фаворитизма постоянно увлечён навешиванием разного рода ярлыков и классификации всех окружающих его субъектов в качестве «своих и чужих». • Раб группового фаворитизма формирует свой собственный новояз, в рамках которого обозначены свои и чужие; из-за этого факта такой человек глубоко озабочен разного рода социальными ритуалами, призванными утвердить превосходство своей группы или доказать свою к ней лояльность. Для него чрезвычайно важно, в каком порядке расставляются флаги, в каком порядке называются страны, кланы или племена, в каком порядке называются те или иные лидеры и так далее и тому подобное. Новояз обязательно должен содержать именование своих и именование чужих — например, если речь идёт о племени людоедов, тот там слово «человек» будет означать лишь членов этого племени; в религиозных культах есть деление на верных и неверных / еретиков / «лицемеров» (как в исламе); в политических доктринах будет какой-нибудь троцкизм. • Нарративное рабство. Раб группового фаворитизма склонен конструировать у себя в сознании различные маньямирки, какими правят идеологизированные политические и религиозные нарративы. После этого вся поступающая информация будет осмысляться исключительно в ключе этих нарративов — проще говоря, не существует такой ахинеи, в которую раб грубого фаворитизма не был бы готов поверить, если эта чушь соответствует уже изначально предвзятой установки. • Раб группового фаворитизма легко готов простить все злодеяния и преступления своей группы, либо он вообще не способен их замечать. Раб группового фаворитизма часами готов рассказывать о злодеяниях, которые совершает вражеская группа (будь то буквально вражеская военщина или какая-нибудь мировая буржуазия), но ему даже не придёт в голову упомянуть злодеяния, который совершает его группа — фанатик просто их не видит и не замечает, либо выписывает неправильных пчёл с помощью логической махинации под названием «ненастоящий шотландец». Если ему на них указать, то он скажет какую-нибудь отмазку — «наши солдаты не ангелы» — при этом такое оправдание не будет работать на солдат противника, ведь раб фаворитизма автоматически подразумевает, что его солдаты выполняют принципиально благую роль, с которой всем следует аподиктически соглашаться. Он может сослаться на то, что подобные преступления также совершает вражеская сторона, хотя совершенно непонятно, каким образом это оправдывает его сторону. Наконец он может сперва отрицать преступления с своей стороны, потом он может начать их оправдывать, после чего может опять снова начать отрицать эти преступления — то есть он демонстрирует раскол сознания, где одна сторона сознания кричит, что утверждение о преступлениях, которые совершала его сторона, это вражеская провокация; а другая сторона сознания кричит о том, что эти преступления были, но их надо оправдать. • Раб группового фаворитизма искренне убеждён, что все злодеяния и преступления его стороны можно оправдать просто, если объяснить, почему они были совершены. Объяснение и оправдание для него — это одно и то же. Например, апологеты Сталина искренне убеждены в том, что если объяснить, какими мотивами руководствовался Сталин, то его репрессии можно тем самым оправдать. • Раб группового фаворитизма обожает разнообразные конспирологические теории, так как в их рамках любые общеизвестные факты вообще теряют какой-либо смысл и он может придумать любую картину мира, которая ему угодна, используя методы конспирологического мышления. • Два зла добро образуют — адепт группового фаворитизма искренне убеждён, что может оправдать свою группу, если скажет, что кто-то совершил подобное преступление до неё. На это адепт группового фаворитизма обладает способностью подсознательно остановить своё мышление, если его пытаются при помощи аналогии привести к чему-то, что ему не понравится, если речь идёт о картине мира. • Раб группового фаворитизма категорически не способен заметить непоследовательность своего мышления, если его общая стратегия направлена на то, чтобы восхвалять свою группу или унижать вражью. Например, он может кичиться своим цинизмом, утверждать, что все геополитические силы ведут «реальную политику» (то есть постоянно бьют друг друга в спину и предают любые клятвы), таким образом будет оправдывать все преступления своей группы — при этом этот же человек может считать себя православным и ходить в церковь, искренне быть убеждённым, что православие — это некая особая духовность. Получается, что Раскольников может проломить голову сколько угодному количеству старушек и оставаться при этом набожным христианином. Мышление такого человека — это искусство логикой убивать логику. • Адепт группового фаворитизма легко готов повернуть любой факт таким образом, чтобы восхвалять свою группу и порицать вражескую. Например, если страна, к которой принадлежит адепт фаворитизма, является относительно молодой державой, то он будет гордиться тем, что его страна стала великой несмотря на такую короткую историю и имеет превосходство над странами, которые имеют более долгую историю. Если наоборот — то он будет гордиться своей древностью и обзывать безродной сволочью вражескую молодую державу. Если наши женщины готовы легко дать мужчинам, то это значит, что они прекрасные и раскрепощённые; если их женщины готовы легко дать, то это значит, что они — грязные шлюхи; если наши женщины не готовы легко отдаваться мужчинам, то это значит, что они образцы целомудрия и добродетели; если их женщины не готовы легко отдаваться мужчинам, то это значит, что они некрасивые, либо что их мужчины — уроды, с которыми девушки не хотят вводиться. И так далее по такому принципу — не существует ничего в этом мире, что сознание подобного человека не истолковало бы двояко в подобном образе в духе «свой — чужой». На этом примере видно, что такой факт, как древность державы может быть интерпретирован как в её пользу, так и ей во вред, в зависимости от хотелок конкретного лица. • Адепт группового фаворитизма готов приложить огромные интеллектуальные усилия для того, чтобы разоблачить вражескую группу, но при этом он и доли своих ментальных усилий не приложит к тому, чтобы критически осмыслить свою собственную группу — и будет повторять совершенно примитивные лозунги в пользу своей группы. • Адепт группового фаворитизма обожает бичевать и громить разного рода «неправильных пчёл», то есть людей, который претендуют на то, чтобы быть частью его группы, но при этом ему в чём-то не нравятся или он с ними не согласен. Обычно он склонен утверждает, что неправильные пчёлы являются засланными вражескими агентами. • Всё поведение адепта группового фаворитизма пронизано глубокими эмоциями, он готов испытать экстаз, когда его группу восхваляют, и дикое чувство ненависти, когда его группу ругают. Глубоко гордится своей идентификацией, как член этой группы, и у него глаза горят, когда он об этом говорит. Если ему показать то, как жестоко казнят вражескую группу, то такой человек исполнится чувством глубокого садизма и морального удовлетворения. • Адепт группового фаворитизма не способен адекватно оценивать ни свои силы, ни силы противника — ведь он убеждён, что мы — великие, а противник — жалок. Сам Оруэлл в «1984» отмечал, что только война и прямая борьба может заставить адепта группового фаворитизма хоть как-то держаться с реальностью: В философии, в религии, в этике, в политике дважды два может равняться пяти, но если вы конструируете пушку или самолет, дважды два должно быть четыре. Недееспособное государство раньше или позже будет побеждено, а дееспособность не может опираться на иллюзии. Кроме того, чтобы быть дееспособным, необходимо умение учиться на уроках прошлого, а для этого надо более или менее точно знать, что происходило в прошлом. Газеты и книги по истории, конечно, всегда страдали пристрастностью и предвзятостью, но фальсификация в сегодняшних масштабах прежде была бы невозможна. Война всегда была стражем здравого рассудка, и, если говорить о правящих классах, вероятно, главным стражем. Пока войну можно было выиграть или проиграть, никакой правящий класс не имел права вести себя совсем безответственно. Но когда война становится буквально бесконечной, она перестает быть опасной. Когда война бесконечна, такого понятия, как военная необходимость, нет. Если войны нет или её невозможно проиграть, как в романе, то адепт группового фаворитизма может окончательно погрузиться в свои фантазии и конструировать воздушные чертоги — что и показывает Оруэлл.       То, что я описал выше — это апофеоз, наиболее крайнее проявление стайного инстинкта. Все люди склонны к групповому фаворитизму, даже маленькие младенцы предпочитают своих родителей чужим людям, над ними можно подшутить следующим образом — «папа сбрил бороду»: младенец видит перед собой человека, который выглядит иначе, но при этом звучит по-прежнему, и это вызывает у младенца когнитивный диссонанс. Существует разница между человеком, который испытывает желание заняться сексом, и между человеком, который занимается серийными изнасилованиями. Существуют разница между патриотом, который склонен доверять своим источникам и в целом одобрять действия своей страны, и бандой маньяков-людоедов (как из фильма «Поворот не туда»), которая живёт в лесу и периодически совершает набеги на остальных людей с целью полакомиться человечиной, изнасиловать и ограбить. Таким образом окончательным рабом человек становится тогда, когда страсть группового фаворитизма вытесняет всё остальное в голове и делается доминирующим психологическим позывом. На выходе получается законченный моральный урод, ровно как и раб любой другой деструктивной страсти, будь то похоть (я тут написал классный фик на тему греха похоти [4]), садизм, жажда власти / доминирования и т.д.       В качестве комплексного примера — и религиозного, и политического, и нациналистического Оруэлл привёл Честертона: Десять или двадцать лет назад формой национализма, которая более всего соответствовала сегодняшнему коммунизму, был политический католицизм. Свое самое выдающееся выражение он нашел в Г. Честертоне, хотя этот писатель представлял собой скорее экстремальный, чем типический случай. Честертон, писатель большого таланта, предпочел подавить как собственное здравомыслие, так и интеллектуальную честность ради пропаганды римской католической церкви. В последние двадцать лет жизни Честертон все свое творчество, в общем-то, обратил в бесконечное повторение одной и той же темы, которая, несмотря на всю вымученную искусность, была проста и скучна, как утверждение: «Великое есть Диана Эфесская». Каждая книга, которую он написал, каждый абзац, каждое предложение, каждый поворот сюжета в каждом рассказе, каждый фрагмент диалога — все в его произведениях было призвано безошибочно продемонстрировать превосходство католиков над протестантами или язычниками. Но Честертону мало было считать это превосходство только интеллектуальным или духовным, его необходимо было перевести в категории национального престижа и военной мощи, что и повлекло за собой дилетантскую идеализацию латиноязычных стран, и особенно Франции. Честертон недолго жил во Франции, и его описания ее как страны католических крестьян, беспрерывно поющих Марсельезу за стаканами красного вина, имеют примерно такое же отношение к реальности, как Синдбад-Мореход к повседневной жизни Багдада. В результате он не только колоссально переоценил французскую военную мощь (и до и после войны 1914–1918 годов Честертон считал, что Франция сама по себе сильнее Германии), но и вульгарно, глупо прославлял сам процесс войны. После военных стихов Честертона, таких, как «Липанто» или «Баллада Святой Барбары», «Атака легкой бригады» Киплинга читается как пацифистское произведение, — возможно, это самые безвкусные и напыщенные стихи на английском языке. Нельзя не сказать, что, если бы вся эта романтическая чепуха, которую он привычно писал о Франции и французской армии, была бы написана кем-нибудь о Британии и британской армии, Честертон первым бы все это высмеял. Во внутренней политике он был противником имперских амбиций, подлинным ненавистником ура-патриотизма и империализма и, в меру своих сил и возможностей, настоящим другом демократии. Стоило ему, однако, заговорить о международных делах, как он готов был пожертвовать своими принципами, даже не замечая этого. Так, его почти мистическая вера в преимущества демократии не помешала ему восхищаться Муссолини. Муссолини уничтожил представительное правительство и свободу печати, за которую у себя дома так упорно боролся Честертон, но Муссолини был итальянцем, он сделал Италию сильной, и это определяло все. Точно так же Честертон никогда ни словом не осуждал империализма и порабощения цветных рас, если это практиковали итальянцы или французы. Его чувство реальности, его литературный вкус и даже в какой-то мере мораль изменяли ему, как только затрагивались его националистические привязанности.       Мир «1984» — мир победившего группового фаворитизма, где главный его носитель — партия. Внешняя партия это главным образом полезные идиоты или/и безвольные приспособленцы, которыми просто манипулируют кнутом и пряником, ликвидируя излишне недоверчивых или пассионарных. Внутренняя партия — это сборище властолюбивых садистов, которые упиваются настоящим религиозным экстазом, когда растворяют свою идентичность в своих рядах (именно это для них означает лозунг «свобода — это рабство»), они искренне убеждены в своей собственной коллективной божественности лишь по той причине, что они могут фальсифицировать историю, в том числе недавнюю, вычеркивать из неё все неудобные для неё моменты. Члены партии убеждены в том, что человечество — это только они, а все остальные — это животные; что объективной может быть лишь коллективная память партии, которая всегда адаптируется под конкретную политическую конъюнктуру. Оруэлл вдохновлялся социалистическими революциями, фашистскими движениями и Второй мировой войной. Потому для нас с вами фаворитизм в первую очередь носит национальный, политический и религиозный характер, но на самом деле он может быть какого угодно уровня. Так, например, ещё про Александра Македонского и лидера ассасинов рассказывали байки о том, что он успешно приказал одному из своих сторонников покончить с собой на глазах у противников, с целью показать преданность этих людей лично себе.       Если рассматривать нашу классическую литературу, то в первую очередь конечно же, приходит на ум Тарас Бульба — Гоголь очень хорошо изобразил групповой фаворитизм лично протагониста и казаков. С одной стороны все они гордятся своим православием и Святой Русью, но при этом им глубоко наплевать на аскетизм, пост и всякие прочие заповеди. Проще говоря им плевать на православие в том смысле, что их жажда самоидентификации является базисом, а лозунги и декорации — надстройкой. «Единственный настоящий христианин умер на кресте», и так-то эти люди могли верить хоть в Пикачу, хоть в Летающего макаронного монстра, если бы эта вера предоставила им такую же самоидентификацию. Они умирают не за выдуманных богов, а за свою стаю и за право своей стаи грабить, насиловать и уничтожать чужую стаю. Тарас вырезает вражеские поселения, презирает и пинает евреев, безжалостно истребляет всё население, включая младенцев, и читает лекции о превосходстве русских над всеми остальными народами. При этом сам Тарас идентифицирует себя сугубо в положительном ключе, ему даже в голову не может прийти мысли о том, что он делает что-то плохое. — Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Всё взяли бусурманы, всё пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чём стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь своё дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь — и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдёт до того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а. . — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который жёлтым чёботом своим бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, — так никому ж из них не доведётся так умирать!. . Никому, никому!. . Не хватит у них на то мышиной натуры их!       Одной из причин распространённости и силы группового фаворитизма служит тот факт, что люди зачастую противопоставляют эгоизм и альтруизм как индивидуализм и коллективизм, а их — как добро и зло. Из этого следует, что если человек делает что-то для себя и восхваляет только самого себя, то это нечто плохое, а если он делает нечто такое для своей группы и восхваляет её, то есть самого себя, но опосредованно, как бы разделяя при этом восхваление между всеми членами своей группы — то это нечто похвальное и хорошее, ведь в это уверены все члены группы. В своё время над такой конструкцией издевался ещё Маркиз де Сад, когда предвосхитил образ партии Ангсоца. Мол, в таком случае семья / клан / племя / культ / банда серийных убийц-людоедов как организация должна быть признана правомерным образчиком добродетели, ведь каждый из них ест и убивает людей из внешнего мира не только лишь ради себя, но и ради своей группы. Вот так де Сад описывает банду серийных убийц-садистов-некрофилов, живующую в лесу: А в доме, где оказалась Жюстина, было только две служанки. Они жили здесь с самого рождения, ничего другого не видели, никуда не выезжали, купались в изобилии, пользовались благосклонностью хозяина и хозяйки, которые потому и не опасались, что они убегут. Провизией занималась мадам Д’Эстерваль, она раз в неделю ходила в город купить то, чего не давала ей ферма. В семье, насквозь развращенной, царила полная идиллия: зря думают, будто не бывает прочных злодейских союзов. Если что-то и разрушает эти гнезда, так только несходство нравов и обычаев, но когда там полное согласие, когда ничто не противоречит образу жизни их обитателей, нет сомнения в том, что они найдут свое счастье в лоне порока, как другие находят его в добродетели, ибо не то или иное существование делает человека счастливым или несчастным — лишь раздор погружает их в уныние, а это страшное божество появляется лишь там, где царит разногласие вкусов и привычек. … Наша героиня не вынесла стольких ужасов и потеряла сознание, и тут, в этот самый миг, кровожадный Д’Эстерваль схватил ее и начал содомировать. Его жена навалила на него все три трупа, и распутник извергнулся, терзая свою жертву и крича, что хочет привести ее в чувство. — По крайней мере одним грехом будет у нас меньше, — сказал Д’Эстерваль, выходя из подвала. — Что это значит? — спросила Доротея. — Мы не станем грабить этих людей. — Как знать? — откликнулась одна из служанок. — Эти плуты часто прикидываются нищими, чтобы не платить. Но увы, постояльцы сказали правду: самые тщательные поиски не дали ни единого экю. — Это отвратительно! — возмутилась Жюстина. — Согласитесь, что это преступление ничем не оправдано. — Вот поэтому оно и приятно, — ответил Д’Эстерваль. — Если человек любит порок бескорыстно, мотивы ему не нужны. Поделюсь своим собственным опытом: • В 14-году я был убеждён, что Россия может убивать сколько угодно людей, совершать любые преступления ради своего величия. При этом я считал себя православным и гордился превосходством православных над прочими религиями. • Потом я стал либералом и считал, что коллективный Запад может убивать сколько угодно людей, совершать любые преступления ради своего величия. При этом я считал себя рациональным безбожником и гордился превосходством либерального безбожия над адептами авторитаризма, как светского, так и религиозного. • Сейчас я проникся дикой ненавистью ко всему человечеству, в своих апокалиптических фантазиях я воображаю себя то коллективным сознанием армии роботов-убийц, то падающим астероидом, то некоей зловещей чёрной сущностью, которая истребляет всех людей на Земле. Я могу в своей собственной голове испытать искренний экстаз от того, что я растворяю свою идентичность среди некой опустошительной силы. Как видите, чтобы удовлетворить любовь к своим и ненависть к чужим, вообще не нужно иметь никакого отношения к реальности вне нашего сознания (точно так с помощью рукоблудия и фантазий можно достигнуть оргазма без реального полового партнёра). Так у меня даже существует свой новояз, где ключевые слова — «Гидра» (или «Демон Жизни») и «скоты». Гидра — это отождествление всей земной жизни с образом чудовища, чья главная цель — это истязание самого себя. Скоты — это именование отдельно взятых людей с точки зрения того, что они подчинены инстинктам самоистязания и самомучения. В рамках такого восприятия личность каждого человека не имеет значения, имеет значение лишь то, что он является частью суперорганизма, предназначенного для распространения боли и страданий.       Если у вас, дорогие читатели, возникло впечатление, что я больной на голову человек, то я напомню, что подобного рода аналитикой едва ли будет заниматься человек, у которого нет подобных проблем. Фрейд был одержим сексом и едва ли мог подарить нам такую дотошную аналитику, если бы не его одержимость. Едва ли Достоевский мог написать бы то, что он написал без нужного психологического состояния. Едва ли Маркиз де Сад смог с такой страстью и точностью описать все формы садизма, мазохизма и половых девиаций.       Когда я писал свой фанфик, я решил сублимировать своё желание стать боевиком тотальных убийц в лице «добрых» тёмных рыцарей Аст-Ахэ: — Мне кажется, или вы сознательно избегаете слова «убить» в своей речи? — подметил Кенске. — Верно, потому что для нас «убить» — это наивысшее благо, которое можно причинить ближнему и самому себе, — сказал тут Илльо. — В то же время мы считаем, что «убийство» должно быть совершено по согласию. Мы, как и вы, считаем, что нарушать чужую волю — это плохо по отношению к другому. — Слушайте, — обратилась тут к ним Аска, — а вы с детства в секте этого вашего Мелькора? — Да, — в один голос ответили Илльо и Даэйрет. — Выходит, вы не сами пришли к вашим взглядам на жизнь, вас воспитали думать так, как считает Мелько-кун, — обратил внимание Каору. — И не только думать, — поправил Илльо, — но и чувствовать, чувствовать саму жизнь так, как её чувствует Учитель. Для нас это главнее понимания. Вы вот можете попробовать понять вашу подругу, но вы не можете почувствовать то, как она чувствовала жизнь, о которой она вам говорит [это они обсуждают прежнее мировоззрение Аски]. А чувствовать важнее, чем понимать — так считает Учитель. Если мы говорим «жизнь — зло», то почти любой разумный человек поймёт наши аргументы, но заставит ли это его стать последователем Учителя, одним из нашего ордена? Нет, — моргнул Илльо, — для этого необходимо чувствовать жизнь именно так, как её чувствует Учитель. Как великое зло. Как вы уже поняли, когда сейчас разговаривали с вашей подругой, чувство жизни, важнее понимания чужих представлений о жизни — потом как именно чувство лежит в основе поступков и решений. — Какой ужас! — сказала тут Хикари. — Вы, выходит, с самого детства приговорены к тому, чтобы чувствовать жизнь так ужасно, как ваш Учитель?! Из-за того, что вас с малых лет воспитали в этой секте! — Для нас — Рыцарей Аст-Ахэ — это великое бремя, великая честь! — Илльо заявил об этом с чувством глубокой гордости и с тоном, исполненным самодовольства. — Ведь в отличие от многих, мы — Рыцари Аст-Ахэ — не путаемся в иллюзии пустых надежд, глупых идей, пустого оптимизма, мы не бежим от правды в тёплых отношениях, в каких от правды убегаете вы: мы видим жизнь такой, какая она есть на самом деле — мы смотрим прямо в лицо этого уродливого Демона, и говорим ему: нет, у тебя нет власти под нашими желаниями, над нашими чувствами — и, что самое главное, Демон Жизни, у тебя нет никакой власти над нашим нравственным началом! Над нашей моралью! Наша миссия — уничтожить тебя, дать свободу всем от твоих когтей! Илльо говорил об этом с таким глубоким чувством собственного достоинства, что всем стало ясно — его невозможно переубедить. — Что ж… думаю, я вас понял, как и то, что вы не намерены меняться, — Кадзи закурил. — Но вы, думаю, нас поняли тоже, — он выдохнул дым на ветер, трепавший ему волосы, — никто из нас тоже не намерен меняться по этому вопросу. — Да, — предельно осознанно кивнул Илльо, — я, признаться честно, уважаю вашу решимость — ведь мы очень близки в понимании, но в то же время — мы непримиримые враги. Так как я сублимировал свои желания, то изобразил этих персонажей максимально положительно, не буду же я изображать себя плохим человеком?