***
Городская библиотека уютная. Изуку любит приходить сюда по выходным, он читает художественную литературу зарубежных писателей и начинает чувствовать, что жизнь не настолько хреновая, когда ты обложился книгами и погружаешься в них, не отвлекаясь на внешний колючий мир. Иногда Деку закрывает глаза и на несколько мгновений представляет, что он герой книги, думает, как бы поступил он. Библиотека стала способом уединиться от назойливых вопросов и людей, которые как с цепи сорвались в последнее время и будто других вопросов, кроме как: «На кого поступать будешь?», у них и не было. На самом деле Изуку хочет быть художником и писателем, рисовать что-то безумное, с золотом и красками багряных оттенков, словно кровяных; он хочет писать про грусть, про обычное серое существование, серые книги, серые страницы и не менее серые буквы на бумажных полотнах, чтобы в его рассказах можно было найти спокойствие и удовлетворение. Деку захлопнул книгу со звонким, хлестким хлопком. Да, он не хочет, но его рука тянется к стеллажу с пособиями по математике, потому что надо. Он бы и рад пойти на художника, но не умеет рисовать. А писателем быть сложно, они ассоциируются у всех с пьяницами или душевнобольными людьми, только мнение общества Изуку не интересно, но родителям — да. Быть инженером и знать иностранный престижно. И этот круговорот мыслей неуместно прерывается чужим голосом: — Привет, маньячина, — сухой и нежный, он врывается в зону комфорта и заставляет Деку вздрогнуть. — Извините? — Изуку пальцами прижал края кофты к своей коже и сжал руку в кулак. — Это я, — он стоял со спины и это только добавляло неловкости. — А. Это ты, — повторяет Деку. — Я сейчас освобожу тебе место, прости, — он сгребает книги по математике и «Вино из одуванчиков», справочник по английскому и еще распечатки, много распечаток, в одну кучу. — Спасибо. Катсуки положил на стол всего две книги: одну по китайскому, а другую по английскому языкам. — Китайский? — выпаливает Изуку и тут же прикусил язык. — Ага. Второй иностранный, — горестно вздыхает Бакуго и присаживается рядом, скрипнув стулом по паркету. — Сложно? — Не сказал бы. Иероглифы обычно хорошо запоминаются, — делится опытом Катсуки, — скорее сложно воспринимать на слух: многие слова звучат похоже, а некоторые один-в-один. Зато грамматика проще, чем в английском. — Понятно, — от одного слова «грамматика» у Изуку шли мурашки по спине. После немецкой-то грамматики, ему грамматика в английском показалась просто сказкой: как может быть еще проще? — Представляешь, сегодня около того самого фонаря навернулся. Деку сразу понял, что «у того самого», это у того, где они за короткий промежуток времени помогли пересечь друг другу отметку «очень близкие знакомые». — Хочешь, позанимаюсь с тобой английским, если у тебя проблемы? — В чем подвох? — сразу в ответ спросил Деку. — А ты не из доверчивого десятка, да? — Вот еще. — Мило. — Так зачем? — выдержка у Изуку-таки не железная. — Потому что я хочу. — Окей... Окей, буду благодарен, знаешь. Катсуки улыбнулся искренне и широко. Что-то было в этом. В этой мутной простоте. — И все-таки номер дай, м? — Знал, что не за "спасибо" предложил помощь, — Изуку сощурил глаза.***
Они общались, немного сближались со временем. Прозанимались до Нового Года. И дело не в нем, просто этот день стал переломной точкой, что ли. Тот момент, когда делит на «до» и «после», а ты меняешься безвозвратно и в такие времена всегда немного грустно, ведь ты прежний остаешься в прошлом, которое забудется с теми мечтами, интересами и проблемами. Изуку говорил о черных дырах, немыслимой гравитации, которая разрывает все своей безумной мощью, и инопланетянах, которые не хотят выходить на контакт, потому что люди тупые. Катсуки смеялся и радовался, потому что между ними было трение. И Бакуго чувствовал его. Остро. Он рассказал, что он не коренной «санкт-петербуржец» и что он переехал сюда с мамой, когда ему было семнадцать. Она нашла себе нового мужа спустя четыре года одиночества, а Катсуки себе так никого и не нашел, да и не особо рвался. — Я вообще на архитектурный хотел идти, но международные отношения престижнее, — Бакуго кусает губу с внутренней стороны и чувствует терпкий соленый вкус. — Языки не так уж и сложно, но политология и остальные радости не прельщают. — А я и не знаю на кого поступать. — Поступи на безумно сексуального парня, потому что я тебя хочу. Наступает тишина и Катсуки не чувствует, что сболтнул лишнего, нет. Просто внутри копошится что-то неприятно-щекочущее: засосало под ложечкой — говорят в простонародье. — Это шутка? — Пьяный бред пьяного придурка. — Неплохое вино, кстати, — Изуку достал пустую бутылку из зеленого стекла и покрутил в руке. — Ты не умеешь сливать тему. — А ты не умеешь делать комплименты. — Ты безумно красивый и я не видел кого-либо, кто был бы прекраснее тебя, потому что у меня внутри все сгорает, как только я посмотрю на тебя. Деку, казалось, было неуютно, когда Бакуго сжал тонкое запястье. Изуку словно сжался, скукожился и попытался вырвать руку, но после просто замер на одном месте: — Я не умею краснеть и стесняться. — Мне и не нужно. Между ними было что-то это самое: неописуемое, терпкое, полусладкое, совсем как хорошее красное вино. Бакуго трет шею. Еще и еще. И он уверен, что кожа там уже совсем красная до невозможности: так неловко. На Новый год он дарит ему книгу по английской грамматике (самую-самую лучшую, которую читал когда-либо). — Спасибо. Откроешь мой? — Да, конечно, — красная обертка шелестела так приятно и едва заметно отливала белым. Зеленый бант выглядел пышным, и все было очень атмосферно и уютно. — Бафф? — С криперами из «майнкрафта». Не знаю, играл ты или нет, но тебе нравятся такие штуки. И я подумал… — Мне нравится. Спасибо, Изуку. — Да… Не за что, — Деку дернул рукав шерстяного свитера и посмотрел исподлобья. Бакуго подумал о том, что если бы сейчас рушился мир, он бы решился поцеловать Изуку, потому что отвести взгляд от его губ было крайне сложно. — Я принес какао еще минут двадцать назад, — Деку кивнул на стол. Катсуки стушевался и отвернулся, сгреб со стола чашку с остывшим какао и поднес ее к уровню своего носа, прячась за ней: — После вина, какао — самое оно. Бакуго вообще не понимал, что его так будоражит. Почему его трясет? Иногда казалось, что это какая-то болезнь. По ощущениям будто внутри разрастается колючий куст с пышными бутонами роз на нем, словно их так много, что скоро полезет через глотку: лепестки, цветы и листья. — Хочешь торт или я не знаю? Оливье или сырный пирог? — Не, пасиб, откормишь меня как-нибудь в другой раз. Вино уже ударяло в голову и они оба расслабились, хотя поначалу это казалось вообще чем-то запредельным, но атмосфера неловкости медленно таяла. Немного подумав, Изуку стягивает зеленый шерстяной свитер и остается в одной футболке. — Прекрати пялиться, — Деку захотелось замотаться в жаркий-жаркий свитер обратно. — Не могу не пялиться. Ты восхитительный, — смотрит в упор. — И прости, что я говорю это, наверное, я слегка подшофе. — А-ха-ха, черт. Что ты творишь вообще? — хотелось сказать не это. «Остановись», «Не делай этого пожалуйста» или банальное донельзя «Нет». — Не могу, — Катсуки придвинулся ближе и навис над Изуку. — Что ты делаешь? — спрашивает он, когда кончик носа Бакуго столкнулся с его собственным. — Схожу с ума, — Катсуки обхватывает плечи Деку и целует, закрыв глаза. Вселенная пошатнулась, но не исчезла, не взорвалась и не расщепилась на атомы. Изуку и не понял, как он повалился со стула на болтливого пьяного вроде-бы-друга, но изменить это почему-то не хотелось.