Мне скучно жить

Под бой курантов Ваня благополучно напивается. На спор вливает себе в глотку вино вперемешку с шампанским, пытается доказать кому-то, что завтра утром не сдохнет от похмелья. Может, и не сдохнет, но чувствовать будет себя настолько хуёво, что попросит заказать катафалк и гроб на всякий случай. Ещё бутылочку минеральной воды, поцелуй в лоб и пару таблеток от головы у Насти. В два Ваня уже на ногах едва стоит, потому что сносит его просто в один момент. Дарио лениво в кресле с какой-то тёлкой разваливается, она ему на ухо хихикает и ножки на него закидывает, а Ваню от таких нежностей блевать тянет. Он с каким-то левым пацаном, который появился в квартире каким-то дохуя волшебным образом, пытается спорить на отстранённую тему, но все его аргументы сводятся к «да блять, хуйня всё это», потому что пропитый мозг другое сгенерировать не может. В квартире музыка играет так, что по полу вибрация чувствуется, соседи сверху долбят, приходят даже пару раз и обещают ментов вызвать. Ване приходится голос срывать, чтобы перекричать разговоры, музыку, весь этот пиздец, чтобы Настя его услышала. Он хватает её за талию и в спальню тянет, скалится хищно, ладонью огромной к упругой ягодице скользит, чтобы помять и услышать тихий стон, когда замок на дверях проворачивается на два раза и музыка становится чуть тише. Ваня садится на постель с краю, Настя между его разведённых ног становится и по голове гладит-гладит-гладит, когда чувствует, что Ваня обнимает её за ноги и щекой к животу через толстовку прижимается. Ване просто хочется побыть в почти тишине, наедине с человеком, который точно его любит. Ваня понимает, что действительно люди делятся на два типа: те, которые любят, и те, которые позволяют себя любить. Сбой произошёл — Ваня попал в двойную яму и ему от этого вдвойне хуёвее. — Кот, давай завтра в Прагу? Отдохнёшь перед туром. Ты выглядишь уставшим. Настя не спрашивает, что случилось. Насте не хочется знать, она сама всё прекрасно понимает тогда, когда Мирона не оказывается на её пороге, хотя она приглашала. Настя подушечками пальцев чешет Ваню за ухом, улыбается уголками губ и волосы растрёпанные пытается хоть как-то привести в порядок, зачёсывая назад. Ей нравится, что они теперь не выкрашенные в чёрный, а блондинистые с серым оттенком. Ей Ваня нравится целиком и полностью и она совсем не против, что Ваня носом тычется ей в плоский живот, кусает игриво за выпирающую тазобедренную косточку и смотрит потом снизу невинно и самую малость виновато. — Посмотрим, как будет с заказами на фотосеты. До тура ещё есть время, если что — сгоняем. — Ещё лучше — в Диснейленд в Японии. Тебе там понравится. — Я не настолько много зарабатываю, чтобы полететь бухать в Токио, кошка. Ваня смеётся тихо, ладонями скользит по тонкой девчачьей талии и к себе ближе жмёт. Настя ему на плечи ладошками опирается, глаза закрывает и сама на кровать ложится рядом, потому что хочется. Потому что у Настеньки внутри бабочки с розовыми крыльями бьются о рёбра, просятся наружу, просят ласки и внимания, которое Ваня сейчас даёт. Ваня нависает сверху над ней, шею хрупкую целует, боится укусить так, чтобы было больно — ей не понравится. Настя нежная и ласковая, действительно кошка: льнёт к чужим рукам, выгибается в пояснице и прижимается своим телом хрупким ближе к Ване. Ваня не спешит, хотя ему очень хочется перевернуть её на живот и выебать так, чтобы её стоны было слышно даже сквозь музыку в квартире. Но Ваня понимает, что она — не Мирон. Ваня понимает, что, блять, помешался на ёбаном Мироне и должен забыть о нём хотя бы сейчас, только нихуя не выходит, когда девочка закидывает ему на бёдра худые ноги и на ухо что-то сбивчиво шепчет. — Вань, я хочу набить Розовую пантеру. — Прямо сейчас? Боюсь, сейчас никто не в состоянии. Сходим через пару-тройку дней к ребятам, когда все отойдут. Ваня улыбается, когда целует её в висок, ладонями скользит по худым рёбрам, лезет под кружевное бра и после стаскивает с неё чёрную толстовку с горгородом. Ваня, на самом деле, мнётся, как школьник, который сиськи видит первый раз и боится прикоснуться к прекрасному. Ваня просто не может, потому что Ваня верный до пизды — они с Мироном ничего не выяснили, они не расстались окончательно, они ни разу не говорили об этом и Ваня предпочитает думать, что всё наладится. Потом как-нибудь. Как-нибудь само. Мирон как-нибудь сам сделает выбор и озвучит его в своей привычной безапелляционной манере, чтобы Ваня сказать ничего не мог в ответ. Ваня впервые целует Настю по-настоящему. Так, как нужно. Прикрывает глаза, чтобы не видеть её взгляда всегда колючего, касается пухлых губ своими и языком настойчиво в рот проникает. Ване кажется, что Настя растворится прямо в его руках, когда он стаскивает лениво и медленно с неё вещи, целует смазано шею и хрупкое плечо. Ей всё слишком нравится. Настя царапает длинными когтями шею, когда Ваня кусает и оттягивает кожу на ключице, оставляя яркий засос. Настя послушно ножки-спички разводит и ей хочется-хочется-хочется. Она снова длинными пальцами щеки Вани обнимает, целует в губы и в глаза смотрит из-под длинных ресниц, а потом шепчет всё так же наивно и по-детски. — Мне кажется, что я в тебя крашнулась больше, чем нужно. Люблю тебя, понимаешь? Настя чуть бровки хмурит и снова за поцелуем тянется, только Ваня чувствует себя так, словно его кипятком облили с ног до головы. Каждое чужое прикосновение жжётся, — это просто Ваня уже ёбнулся окончательно — отдаётся болью в грудной клетке и трезветь заставляет моментально. Ваня понимает только то, что слова эти для него омерзительно звучат и неправильно. Что всё, что он делает — омерзительно. Ваня понимает, что Мирон когда-то так же в любви признавался губы в губы, глаза в глаза, а потом просил ебать себя до разъезжающихся коленей и недостатка сил; Ваня понимает, что, даже когда закрывает глаза — там ёбаный Мирон, и сладкая девочка сейчас под ним ничего изменить тоже не в состоянии. Ваня понимает, что у него просто не стоит на Настю, потому что, сука, это не тридцати двух летний мужик со скверным характером и лысой головой. Ваня чувствует себя влюблённой школьницей; той, которые дрочат на инстаграм самого Оксимирона и мечтают когда-нибудь сесть на его хуй. — Блять, Насть. Я не могу, у меня не встаёт. Это побочка от какой-то хуйни, прописанной врачом. Настя смотрит сначала испуганно, когда Ваня отстраняется, кусает губу нижнюю, сама поднимается и рядом с Ваней садится как можно ближе. Пальцами его ладони берёт, поглаживает большими по костяшкам забитым и смотрит всё так же в глаза, словно правды требует. Ваня чувствует это, Ваня понимает, что ещё минуту — она догадается, но сам сказать не решается. Девочка знает правду, но молчит, потому что потерять боится. Глаза прикрывает, обнимает руками крепко и слепым котёнком куда-то в шею тычется. Не спрашивает, что врач прописал, потому что не её это дело. Потому что знает, что не в таблетках тут далеко проблема, а в ёбаной любви, на которую Ваня плотно подсел. Настя гладит по спине осторожно, Ваня усаживается удобнее, голову ей на плечо кладёт и просто понимает, что она — лучшее, что он когда-либо встречал в своей жизни. Девочка не устраивает ссор и скандалов, принимает молча, слушает, понимает — Ване больше не нужно. — Всё будет хорошо, слышишь? Я же рядом, Дарио рядом, Леха тоже. Лавочка скоро нормально работать будет. — Ты хорошая, Насть. Правда хорошая. Не представляешь, насколько я тебя люблю. Настя улыбается, кладёт подбородок на чужую макушку и вздрагивает, когда ощущает дыхание на своей шее. Настя знает, что Ваня любит её так, как не любил ни одну девочку в своей жизни; она не спешит надеть на его палец обручальное колечко, не спешит потрахаться и залететь — она отпустит молча и примет как факт, если Ваня захочет уйти. Девочка, вроде, не глупая, знает, что рано или поздно он всё-таки положит хуй на эти недоотношения и распрощается с ней. — По-моему, тебе спать пора. Ты пьяный. — Есть хочу. Притащи мне пиццы. К тому же я не лягу, пока эти животные не разойдутся по домам, вдруг тебя ещё съедят. — Я рычать умею. Просто так не возьмут. Ваня послушно на кровать валится, когда Настя отпускает его, чтобы одежду на себя надеть. Ловит взгляд скептичный на себе той тёлки, с которой Дарио зажимался, фыркает наигранно и с ребятами выпивает сладкий-сладкий вермут. Тост глупый, все ужратые в гавно, кроме Насти и относительно трезвого на фоне всех остальных Дарио. Он недовольный и обиженный жалуется Насте, что русские devochki какие-то неприступные и его не любят, но быстро забывает об этом, когда Настя делится последними двумя кусками пиццы — новые обещали привезти только через три часа. Когда Настя возвращается — Ваня спит, уткнувшись ебалом в подушку и укутавшись в тёплый пушистый розовый плед. Она глаза закатывает, коробку в углу оставляет, потому не зря всё-таки отвоёвывала, и обратно к ребятам возвращается. Ваня спит, как убитый, музыки даже не слышит, потому что реально устал, реально заебался и реально пьян сильнее всех, кто находится в квартире. Впервые перед сном он не думает о блядском Мироне и считает это великим достижением. // Мирону не нравится всё, но он молчит почему-то, чтобы не расстраивать Диму, который на задних лапах пляшет перед императорским величеством и выполняет любое «хочу». Бьёт даже на рёбрах смешного бессмысленного чертёнка, пока Мирон для себя ассоциирует это со строчками из своего трэка и пьёт вино прямо из бутылки. Дима пиздит за это по рукам и хмыкает серьёзно, потому что относится к своей работе вполне строго. — Убери нахер это дерьмо или я тебя сейчас уберу. Мне неудобно будет бить дальше. Мирон цокает языком, но бутылку в сторону отставляет и морщится, когда Дима стирает с новой татуировки кровь с лишней краской, надавливая больно на повреждённую кожу. Мажет мазью, заматывает осторожно и пять минут рассказывает, как правильно за ней ухаживать, напоминая ещё, что коррекцию imperivm'a нужно бы сделать. Мирон обещает как-нибудь потом, пока сам разглядывает портаки на собственных пальцах — выглядит действительно криво, но похуй: тут ведь главное, блять, идея, а не её исполнение. К двенадцати Мирон даже не напивается, потому что алкоголь уже просто в глотку не лезет. Смотрит какие-то новогодние шоу, удобно устроившись на диване, опираясь на Диму, периодически комментируя откровенную дичь на телеканалах и отпивая из бокала всё то же красное вино, чтобы намочить горло. — Знаешь, ляль, как бы я ни выёбывался, ты невероятно красив. Дима пьян чуть больше, чем положено. Дима звук на минималку ставит, включает что-то нейтральное, чтобы фоном играло, и по-хозяйски под плед руками забирается. Мирон фыркает и дёргается, когда чужая ладонь ложится ему на пах, вторая — нетерпеливо в трусы лезет, и это почему-то раздражает его в один момент. Мирон рычит недовольно, останавливает чужие ладони и смотрит на Диму взглядом тяжелым, выразительным, плотно сжав губы — всем видом своим хочет показать, что ему это не нравится. — Ты серьёзно думаешь, что я буду с тобой трахаться? — Тебе же хочется. — Хочется. Мне домой, блять, хочется, в Петербург, а не здесь тухнуть в Новый год под фильмы восемнадцать плюс по ящику. Дима хмыкает недовольно, руки убирает и снова из бутылки виски отпивает, хотя вкус у него такой себе, если честно. Диме, на самом деле, обидно — он старался не срываться, терпел каждый заёб этой коронованной принцессы, только его девочка нихуя не оценила. Капризничает, сука эгоистичная, требует ещё чего-то невозможного, чего сама не знает и дать в ответ не может. Дима злится и в телевизор смотрит, просто наблюдает за мелькающими яркими картинками, не особо в смысл вслушиваясь. — Хули ты тогда со мной летел, жида? За своим выблядком скучаешь, потому домой и хочешь? — Я, по-моему, просил не выражаться по отношению к моей крю. Мне не нравится. — Да мне похуй, что тебе не нравится, Миро. Делай, как считаешь нужным. Мирон последние слова Димы особо всерьёз не воспринимает, просто потому что это Дима. Он вспыльчивый, эмоциональный, никогда не боялся говорить то, что думает — сейчас так же, потому что не меняется совершенно. Мирон тоже понимает, что он виноват в какой-то мере, но извиняться точно не собирается — не в его манере, особенно если такую перепалку не он спровоцировал. Он, конечно, если не пиздеть, но признавать этого не хочет тоже. Мирон из пледа выпутывается, опускается на колени между ног Димы, смотрит снизу на него и голову к плечу клонит. Дима наблюдает скептично, думает, что Мирон всё-таки отступит в самый последний момент, только Мирон не отступает — больше половины бутылки вина всё-таки торкнуло, смелости добавило, потому и не сдаётся. Лениво резинку домашних штанов вниз стаскивает, берёт ещё вялый член в рот и глаза опускает — не хочет пересекаться взглядами и Дима это прекрасно чувствует. Диме это не нравится, но он не жалуется особо, когда плоть начинает твердеть постепенно и Мирон своим влажным языком по яйцам проводит. Мирон рукой себе помогает, надрачивает медленно, когда в рот наполовину берёт, чтобы не давиться размером. Дима голову назад откидывает, поддаётся осторожно бёдрами навстречу и одной ладошкой Мирона по колючей голове поглаживает подушечками пальцев, тянет на себя за шею, заставляя заглатывать глубже и больше. Мирон хмыкает, смотрит снизу, выпускает крупную головку из рта и слюну с подбородка стирает ребром ладони, молча предупреждая, чтобы Дима не выёбывался, потому что ему хочется делать по-своему. И Мирон действительно делает по-своему: сосёт медленно и лениво, кладёт ладони на чужие бедра, придерживая, чтобы Дима не рыпался слишком резко и слишком сильно, и брать больше половины не собирается. Мирон делает всё это исключительно потому что ему откровенно скучно. У Мирона в глазах и действиях никакого энтузиазма, он немного разочарован и зол из-за этой провальной поездки — Дима обещал совершенно другое. Дима кончает Мирону в ладонь, когда тот нарочно накрывает рукой член и давит большим пальцем на уздечку; Мирон футболку с себя стаскивает и как-то брезгливо о неё руку вытирает, но Дима этого не замечает — Мирону только лучше. — Идём спать, я ебал такие праздники, Дим. Мне нудно, серьёзно. Дима смотрит на него виновато, губы поджимает и на себя натягивает штаны вместе с трусами. Дима понимает, что накосячил по-крупному и Мирона, который повидал в жизни больше, чем простой среднестатистический человек, теперь бутылкой вина и порнухой по телику не развлечешь. Дима кивает молча, мол, сейчас придёт, и пустые тарелки на кухню уносит, свет выключает по квартире, кровать расстилает, пока Мирон съебывает в душ, чтобы окончательно перед сном расслабиться и спать спокойно. Дима пьяный, вырубается мгновенно, пока Мирон, уткнувшись еблом в телефон с твиттером, перебирает в голове много-много вариантов. Дима за талию крепко обнимает, с Димой жарко очень, с Димой неуютно. С ним не так. Мирон осознаёт это во второй раз за все их совместные ночи и вовремя принимает нужное решение. В три утра по квартире почти бесшумно бегает, — роняет на кухне чашку, когда кофе себе заваривает и даже осколки не успевает убрать — собирает любимые толстовки-футболки-штаны в дорожную сумку, засовывает пару плиток любимого шоколада в боковой карман и заказывает билеты на ближайший рейс до Петербурга. Мирон радуется, что Дима спит очень крепко и ничего не слышит. Мирону почему-то до слёз хочется домой, как маленькой девочке, которую родители кинули в интернате. Мирон натягивает на себя быстро вещи и уже на промерзшей улице вызывает тачку до аэропорта — поймать такси сложнее, чем кажется, все только после праздника расползаются по домам, не в состоянии дойти пешком. В аэропорту душно, громко, парочка молодая узнаёт знакомое им ебло с орлиным носом и просит фотку, и Мирон отказать не может — бесит всё до невозможности, но фанатов всё-таки любит. Рейс задерживают, на телефоне остаётся пятнадцать процентов зарядки, когда Мирон неуверенно стучит пальцами по подлокотнику деревянному и открывает второй сверху диалог. Мирон Фёдоров       6:02 Забери меня через три часа в Пулково. Пожалуйста, Вань. Я хочу домой. Я такой хуйни натворил. Мирон Фёдоров       6:27 Блять, можешь не говорить со мной, правда. Можешь потом нахуй послать, но приезжай. Ваня даже с похмелья дикого, с головной болью и почти слезящимися глазами улавливает в этом тексте столько отчаянья, что хочется грудную клетку вскрыть ножом-бабочкой и сердце выдрать, чтобы не чувствовать болезненных колик при каждом сокращении мышц. На часах почти восемь, Ваня с постели подрывается быстрее, чем сам от себя ожидает: наспех душ принимает, чтобы быть относительно живым, жрёт упаковку мятных жвачек, чтобы запах изо рта перебить и не вляпаться в дерьмо с ментами, надевает на себя первые попавшиеся шмотки и сбегает из чужой квартиры, тактично переступая незнакомые ему тела в гостиной и даже в кухне. Дарио только узнаёт, который обнимает всё ту же блондинистую красотку руками, уткнувшись ей еблом в сиськи, ворчит ещё что-то забавно на родном португальском, когда Ваня толкает его ногой в бедро в шутку. Иван Евстигнеев       8:11 Я приеду. Опоздать могу, только увидел сообщение. Ваня до аэропорта долетает быстрее, чем следовало бы, потому что носиться по городу со скоростью под сотню такое себе занятие, даже если трассы практически пустые. Голова раскалывается жутко, в горле сушит так, что приходится руль держать одной рукой, чтобы за раз выпить половину бутылки минеральной воды и не сдохнуть от обезвоживания. Ваня, когда подъезжает, думает, что это какой-то наёб — он опоздал на двадцать минут, но люди только начали вываливаться из самолёта, заполняя собой второй этаж, чтобы пожрать-отдохнуть после небольшого перелёта. Ваня до костей продрог, пока ехал с открытым окном и до здания бежал — в спешке накинуть на себя только худи со спортивками успел, потому что думать больше не о чем было, кроме как о том, чтобы не опоздать. Опоздал ведь, блять. Ване кажется, что это тупой наёб, потому что среди проходящих мимо он не видит маленького стервозного императора с лысой головой и орлиным носом. Ване кажется, что появись он сейчас здесь — ему все простить можно: и общение с Димой, и то, что свою крю бросил в новогоднюю ночь, и что просто мудаком был. Ваня правда на всё готов, когда из-за поворота Мирон выходит, привычно-гордо приподняв подбородок, чтобы среди заметно собравшейся толпы другого рейса найти знакомое небритое ебало. Ваня первый его замечает, Ваня едва не роняет и не разъебывает новый айфон, когда толкает кого-то случайно, рванув вперёд так, словно не видел Мирона не две недели, а два года. Мирон действительно чувствует себя мудаком, когда его обнимают родные руки так крепко, что рёбра из-за новой татуировки болеть начинают. Мирон молчит и просто носом в чужое плечо утыкается, губы кусает — ему, мужику тридцати двух летнему, просто расплакаться хочется, как ребёнку, у которого соску отняли. Потому что Мирон знает, что здесь, дома, в Петербурге, действительно ждут и любят. — Я скучал, Вань. У Мирона голос хриплый, тихий, и у Вани от этого почему-то внутри всё ломается — Мирона хочется скорее домой отвезти, напоить горячим чаем и дать выспаться целые сутки, чтобы он в себя пришёл и не был похож на придорожную шлюху, которую драли всю ночь четверо мужиков. Ваня таким Мирона видел только единожды: тогда батя звонил и говорил, что матушка в больницу слегла с какой-то херней и деньги срочно нужны — Мирон тогда всего себя наизнанку вывернул, не спал сутками, переживал, не имея возможности в Лондон сорваться. Мирон чужую руку отпускает только в тачке, потому что иначе Ване будет ехать неудобно, прислоняется лбом к стеклу и тут же отключается. В себя приходит только тогда, когда Ваня его за плечо трясёт и говорит, что было бы неплохо в квартиру подняться. Там уже отопление, вроде, дали, у Вани целый пакет таблеток и от простуды, и от похмелья, и от просто заёбов в виде лёгких успокоительных, потому что сам вполне себе может сейчас начать хуебесить по поводу всего произошедшего и уехать домой молча. Но Ваня не начинает. Ваня Мирона в душ даже отводит, кормит бургерами из мака и потом только в кровать отпускает — Мирон снова отключается на раз-два, укутавшись в одеяло так, что торчит один нос и левая нога по щиколотку. Ваня жрёт таблетки, матерится на своё отражение в зеркале, потому что выглядит не лучше Мирона: ебло опухло, щеки красные, волосы растрёпаны во все стороны и, кажется, простыло горло. Мирон обязательно потом скажет, что лазить в минус пять в одной худи по улице может только Ваня, потому что долбоёб редкостный. Потом ещё обязательно добавит, что любит — Ваня уверен в этом. Ваня в постель рядом забирается, лезет под одеяло с холодными руками, обнимает Мирона снова крепко-крепко и тычется носом в висок. Целует в бровь, в небольшую складку на переносице и только потом разрешает уткнуться себе в грудь лбом. Ваня понимает, что если Мирона рядом не будет — это пиздец, это апокалипсис для его маленькой мерзкой души. — С Новым годом, Мирка. Я тоже скучал. — Блять, спи уже, а, заебал. Мирон фыркает сонно, глаз не открывает, не винит даже, что его разбудили — понимает — и Ваня смеётся. Ваня думает, что это самое лучшее первое января за все двадцать восемь лет его жизни.